Взрослеют не от возраста, взрослеют от проблем.
Прошло совсем немного времени с тех пор, как умерла семья Насти. Всего полгода. Но за это время она успела многое понять, приобрести и воспитать в себе. Помог ей в этом Андрей. Сколько себя помнила, она была ребенком. Семья у нее была среднего достатка, проблем со школой не было, учиться старалась хорошо в старших классах. Переживала об экзаменах и будущем. Семья ее всегда поддерживала и оберегала от проблем разного рода, и может поэтому Анастасия совершенно не могла выбрать, как ей построить свою жизнь, распорядится временем. Как вообще существовать, на что? Такими вопросами она задавалась крайне редко. Нельзя сказать, чья в этом была вина: родителей, которые избаловали старшую дочь, или самой девушки, которая просто не хотела думать об этом. Даже после их смерти она долго не могла понять, почему жизнь сложилась так, а не как-нибудь иначе? Она и предположить не могла, как крупно ей повезло, что Андрей взял все заботы о ней на себя, что не остался равнодушен к совершенно чужой девчонке. Более того, он заботился о ней, как о родной. О самой любимой и дорогой. Ограждал от гнили мира, как мог, в меру своих скромных сил и возможностей. Ему очень нравилось, что в душе Настя оставалась ребенком до последнего. Нравилось подшучивать над наивной и доверчивой девушкой, нравилось смотреть, как смешно она обижается и дуется, нравилось сидеть с ней вечерами рядом и смотреть очередной веселый мультфильм, нравилось есть всевозможные сладости, хотя он никогда их не любил, нравилось просто быть рядом. Ощущать знакомое тепло рук, веселую и добрую улыбку, смотреть в эти глаза. Может, поэтому Анастасия пережила смерть родителей легче, чем могло быть. Может, поэтому, даже переродившись и сохранив память, она продолжала вести себя как ребенок? Она просто не хотела взрослеть. Настя понимала, что взрослеть — значит окунутся в ответственность и заботы. Ей этого не хотелось. Совершенно. Хотелось просто жить и наслаждаться жизнью, веселится и радоваться. Даже собственное перерождение не исправило ее. Точнее, не сразу. Только спустя миллионы попыток и мучительных годов взросления в совсем иной обстановке она смогла стать взрослее. Совсем немного. Но даже так — она боролась за свое счастье. Так просто она сдаться не могла при всем своем желании. Как только она смогла более или менее контролировать свою моторику и писать, она пыталась передавать через учителей весточки в Россию. Только вот ни одно ответное письмо так и не дошло до нее. Преподаватели не сочли нужным отправлять письма странной и неправильной девочки. Все эти письма лишь аккуратной стопкой лежали в кабинете директрисы. А Чи еще долго посещала детского психолога. Ни один человек не захотел прислушаться к ней и выполнить ее маленькую просьбу. Последний шанс на спасение. С тех пор Чи думала, что ее письма никогда не найдут адресата. Хотя бы потому, что адресата нет. Ни ее мамы, ни папы, ни Андрея — их просто нет в этом мире. Как и Анастасии Павловны Журавиновой. Только Цурука Чи. Одна. Больше писем она не писала. Она просто решила, что сдается. Это было выше ее моральных сил. Писать дорогим людям, которых нет. Никогда не было. Так она думала. Все самое сокровенное и дорогое для себя она потеряла еще там. На кладбище. Свою семью, Андрея, себя… Остались только горькие воспоминания о былом, о том, что больше никогда к ней не вернется. Эти мысли убивали ее. Просто разъедали изнутри саму суть. Сжигали осколки души. В какой-то момент она просто перегорела. Решила отпустить боль, а с ней и воспоминания. Нет. Она не забыла и не отказалась от прошлого. Чи решила запереть всю свою боль внутри, не вспоминать о ней. Заниматься чем угодно и сколько угодно, лишь бы не страдать и не изводить саму себя. Поэтому в академии танцев она проводила все свое свободное время. Она отвлекалась от своих горестей и печалей. Становилась сильней. Именно поэтому у нее был такой успех в танцах. Она, конечно, была одаренной девочкой. Но без труда Чи никогда бы не смогла не просто танцевать, а летать по тренировочному залу. Без литров пота, слез, иногда и крови, она никогда и ни за что не стала бы первой в своей академии. Только благодаря танцам и книгам она смогла вернуться к нормальной повседневной жизни (потом к этому списку добавилась и музыка). В приюте этому даже порадовались. Воспитатели ненавязчиво интересовались, что же случилось с тихой Чи, но она предпочитала просто отмалчиваться или говорить, что все нормально. Но от внимательных глаз педагогов не укрылся болезненный вид и нездоровая бледность ребенка. Как и излишняя худоба. Дальше проблемы накатывали, как снежный ком. С каждым годом жизнь испытывала ее на прочность. То у нее была травма, из-за которой ей запретили заниматься танцами, то она просто катастрофически нуждалась в денежных средствах, то ее гнобили и в школе и в приюте, то смеялись и ненавидели. С каждым днем Чи закалялась морально. Воспитывала в себе силы жить. Именно тогда, когда она стала задавать себе вопросы: «Кто есть я, что есть я? В чем мой смысл жизни? Где цель моего существования?» Только задавая себе эти вопросы, постепенно, незаметно для себя самой, с каждым днем она становилась выносливее. Проходя через боль душевную и физическую, Чи понимала с каждым днем все отчетливее, что она никому не нужна. Слишком много в ее жизни было не таких значимых, но «царапающих» душу моментов. Слишком многие не любили ее. Слишком она не любила их. Так, чтобы хоть чего-то достичь в жизни, получить хорошее образование, Чи должна была нарастить стартовый капитал. Конечно, она не забыла о странном спонсоре, который возжелал оплачивать курсы танцев не для кого-нибудь, а для нее одной. Но нельзя вечно полагаться на других, как бы ни хотелось. Какой бы правильной и православной девушкой она ни была в прошлом, сейчас жила не Анастасия, а Чи. Девочка из приюта, со сложной судьбой, своими амбициями и желаниями. А желания и амбиции ясно велели ей любыми способами выкарабкиваться из той выгребной ямы, в которую ее посадила сама жизнь. Так она начала воровать, выступать на улицах и якшаться с не совсем чистыми на руку личностями. Деньги, как известно, не пахнут. Но при всем при этом Чи не сможет отрицать, что спустя время ей было стыдно за свою аморальную деятельность. И так же не сможет отрицать, что не зря все это делала. Это была ее палка о двух концах. Только так она могла прийти к решению всех этих проблем — посредством воровства. Ей было глубоко плевать, кого обворовать: пожилого, молодого или ребенка. Было иногда противно от самой себя, но в такие моменты Чи просто предпочитала не думать об этом, уходить на тренировочную площадку. Забываясь в движениях и пируэтах, она становилась свободнее. Будто все булатные цепи, оплетающие ее тело, спадали, но стоило ей остановится, как они с новой силой давили на хрупкие девичьи плечи. Может, поэтому она хотела обрести хоть кого-то, кто мог бы разделить с ней ее тяжкую ношу? Хоть один человек, который бы понял и принял ее, такой, какой она стала... Только один единственный друг сопровождал ее. Скрипка. Только этот инструмент мог полностью передать все ее мысли и чувства. Для публики она играла шуточные мелодии, вроде полета шмеля. Предпочитая оставлять нежные сонаты Бетховена только для себя. Наверное, единственное воплощение прошлого, которое осталось с ней — это верная подруга. Она не могла забыть тех истерик, которые закатывала Анастасия в детстве, только потому, что игра была невыносима. Ее заставляли каждый божий день играть по два и более часа. Уже с шести лет она ненавидела этот музыкальный инструмент. Порывалась бросить музыкальную школу, просто отвратительно себя вела. До сих пор она не понимала, как только родителям хватило терпения и воли заставлять ее играть каждый день, за руку водить в музыкальную школу лет до четырнадцати. Может, к воспитанию своего ребенка они подходили со всей любовью, поэтому она росла избалованной, но скрипка, как только она перешла в девятый класс, стала приносить настоящее удовольствие. Ощущать гладкую поверхность, заставлять струны дрожать, а смычок резво гнать и гнать по этим извивающимся, натянутым струнам. Только тогда она поняла всю красоту музыки. А позволили ей это сделать родители. Родители... Одно это слово отзывалось тоской в ее груди. Разрывая на части, беспечно и легко. Неземная и веселая улыбка матери, которая любила красить свои губы в яркие, сочные цвета, и от ее поцелуев на щеках всегда оставались следы. Ей это безумно нравилось. Ее высокий голос, запах... она пахла уютом и теплом. Как солнце, как дом, как мама... Папа же наоборот был немного угрюмым, молчаливым, но надежным. Первого ее слишком настойчивого ухажера он спустил с лестницы. Он всегда любил петь в ванной, а еще он всегда пил только настоящий цейлонский чай. Перед завтраком, обедом и ужином. Настя часто сидела с ним на веранде, слушая новости из радиоприемника и попивая крепкий чай, который заваривала мама. Папа пил только тот чай, который заваривали его девочки: Настя, мама и ее младшая сестра, Аня. Любимая младшая сестра, она всегда была ее маленьким хвостиком. Как смешной цыпленок, она ходила, как привязанная, за старшей сестрой, и в свое время Настю это раздражало. Но после всего, что произошло, она до сих пор иногда оборачивалась в робкой надежде увидеть за спиной своего маленького ангела. Ее наивную и щербатую улыбку. Добрые и лучистые глаза. Разве после всего этого, после того, как она лишилась семьи, этого судьбе было мало? Она с жестокостью и цинизмом забирала последнее, что могло быть дорого Анастасии.Андрей
Любимый, прекрасный, самый яркий и запоминающийся, так ей казалось, самый лучший. Она не любила так никогда, ей было совершенно без разницы, любит он ее или нет. Было достаточного того, что он позволял себя любить. Это была настоящая любовь, такая, о какой пишут в книгах. Не детская влюбленность, а любовь. Здесь не было эгоизма или простого желания обладать. Это было легко, очаровательно, нежно и трепетно. Свои чувства она поняла не сразу, как и влюбилась не сразу. Постепенно, узнавая его лучше с каждым днем, она понимала, насколько он добрый. И эта доброта поглощала ее все больше, она тонула все глубже и глубже. Сколь бы ни старалась она выстроить свой мост — мост, который бы позволил ей лавировать над бездной, — один ее лишний, неаккуратный шаг — и она падает, падает и не может больше очнутся. Это напоминало танцы на стеклах. Когда она не могла больше и должна была продолжать. Это были танцы без правил. Каждый шаг приносил боль и облегчение. Словно тысячи осколков впивались в нежную кожу ступней. Она кричала и звала, никто не мог повернутся и отозваться. С каждым шагом она приближалась к неведомому ей самой концу. Что ее там ждало? Только пустота. Она забыла Анастасию с ее чувствами и желаниями, с ее болью и горечью. Теперь была только Чи. Поэтому она шла вперед. Стараясь идти по стеклам, ступая как можно осторожней. Ведь это была ее жизнь, данная неизвестно зачем. Чтобы поглумиться над ней? Чтобы заставить наконец повзрослеть? Ей уже просто наскучило все это. Она сдалась бы раньше, намного раньше, если бы не одно маленькое исключение. Рикуо. Он вдохновил ее. Позволил вновь почувствовать некий азарт. Этот мальчик помог ей вновь почувствовать участие в ее жизни, что кому-то интересно, как у нее дела, хорошо ли она себя чувствует. Такая забота была приятна для Чи. Теперь Нура Рикуо был ее первым другом. Первым, кто протянул ей руку помощи, кто поговорил и приободрил ее в трудный момент. Да, ребенок. Но какая разница, если он ее друг? Она сама не могла понять, почему ее так тянуло к мальчику. Может, это было из-за его сходства с Андреем. А может, и по другой причине. Просто притягивал ее взгляд, независимо от того, где он был, как выглядел и что делал. Она бы узнала его из тысячи. Нет, миллиона, ста миллионов людей. Просто он был другим. Отличался даже от Андрея. Отличался от всего мира, только для нее одной. Для Цуруки Чи. Что бы ни случилось в этой жизни, теперь она пойдет своим путем, пусть это и будут ее собственные танцы на стеклах. Пусть принесут только боль и горе. Пусть... У нее уже давно нет веры в светлое будущее, только надежда. Никто кроме нее не сможет пройти тот путь, который уготовила судьба. Другие будут слишком слабы для этой дороги. Как и она сама для дорог других. Этот путь она пройдет сама, делая все возможное для того, чтобы не упасть в свою бездну, чтобы удержать равновесие и не дать упасть никому из дорогих ей людей в пропасть, которая была уготована ей одной. Умирать она не собиралась, только не сейчас. Слишком многое еще не было сделано, слишком многое не сказано.***
Последнее, что помнила Чи — это страшные парни-крысы, спина Юры и темнота. Очнулась она с жуткой головной болью и сухостью во рту. Мышцы, как назло, до сих пор ныли. Приподнявшись на локтях, она осмотрела слезящимися глазами помещение, в котором оказалась. Это была клетка. Рядом с ней лежали Юра и Кана. Жестким лежаком оказалось сено. Вокруг, ухмыляясь, ходили эти монстры. Непозволительно близко от ладошки пробежала крыса. С визгом отдернув руку от этого серого комка, Чи вызвала неудержимый приступ хохота от окружающих ее не менее отвратительных крыс. — Уже очнулась? — явно издеваясь, спросил оборотень. Он перевел на нее свои отвратительные глаза и, растягивая гласные, протянул: — Наслаждайся жизнью, пока можешь. На рассвете ты и твои друзья будете казнены. — Эта крыса явно испытывала наслаждение, когда говорила. Чи было страшно. Она не хотела умирать. Она не хотела больше здесь находиться. Все еще сидя, она обессилено опустила руки вдоль тела и посмотрела вверх. Как будто это могло помочь. Отвечать, а тем более провоцировать этих созданий она не стремилась, а потому решила молчать. Только вот остальные это восприняли по-своему. Как только она решила сесть поудобнее и неосмотрительно приблизилась спиной к стенке клетки, кто-то с силой ухватил ее за кофту, задев острыми когтями кожу, так, что аж швы затрещали, а по спине потекла ниточка крови. Она больно ударилась спиной о решетку, что-то хрустнуло. Кофта не выдержала издевательств и порвалась, спина осталась совершенно голой. Даже тщедушный бюстгальтер не выдержал и порвался. Стало мало того, что неловко, так еще и вдвое страшнее. Опять мерзкий смех, который пробирал до костей. Слезы стекали по щекам от боли и обиды, от стыда и омерзения. Только дрожащие руки, придерживающие остатки того, что могло прикрыть плечи, живот и грудную клетку. В помещении было сыро и холодно. Крупные соленые капли падали на солому. Ситуация была безвыходной. Кто-то что-то говорил, но Чи уже не слушала, она просто словно бы отключилась от внешнего мира. Даже пробуждение Юры, ее пламенные слова и такая же порча дорогой школьной формы ситуацию не меняли. Было так страшно... Стало только страшнее, когда множество монстров начало лезть в клетку, тянуть свои руки, которые покрывались омерзительной серой шерстью, к девочкам, чтобы сожрать. Крик застрял в горле, только беспомощное бульканье — большее на что была способна Чи — вырывалось из груди болезненными толчками. Еще секунда и над ней нависло нечто отвратительное, от этого существа пахло гнилью, разложением, смертью. Просто отвратительно. Оно только раскрыло свою пасть, чтобы откусить кусок получше. Чи все лежала, прижимая к груди дрожащими руками остатки кофты. Смотрела расширенными глазами, из которых текли слезы, лицо лишилось всех красок. Только невероятные ведьмовские зеленые глаза горели своим потусторонним изумрудным пламенем. Губы были плотно сжаты. Боль в спине пульсировала и отвлекала. Отвратительная рожа была все ближе. Время замедлило свой бег. Словно бы во сне она увидела, как чудище отдаляется от нее, смотря настороженно в сторону входа. Дышать было все труднее. Словно под толщей воды. Чи мотнула голову в бок из последних сил. В дверях стояло что-то невероятное. Целая армия еще более ужасающих, поражающих воображение существ. А дальше Время, словно бы нагоняя, понеслось быстрее света. Клетка рушилась с противным скрипом, а сама она словно бы взмывала в воздух, подхваченная неведомой силой. Уже было не страшно. Нахлынуло безразличие к происходящему. Стало резко все равно. Что будет, как будет, зачем. Так уже бывало. Тогда она переволновалась перед танцевальным конкурсом. Хотя причем тут это? Она подняла голову вверх, а там ей озорно улыбался молодой человек, у которого отсутствовала шея. Вокруг кричали, звенела сталь, странные звуки, такие непривычные... Как только она опустилась на землю, придерживаемая нитями, которые потихоньку начали ее отпускать, обессилено, мешком с картошкой, упала на землю. В спине опять стрельнуло и зажгло. Голова безвольно смотрела в эпицентр этого хаоса. Юра и Кана стояли подальше от Чи, с ужасом смотря в центр комнаты. А прямо пред глазами Цуруки стоял парень лет восемнадцати, может, старше. Смотря мутными глазами на него, Чи находила нечто невероятное в нем. И в бреду, глядя на этого парнишку, она прошептала: — Рикуо... Он словно бы герой из книги — пришел и спас. В самый последний момент. Это поразило. Это сковало. Сил хватило на уже привычную, спокойную, с оттенком меланхолии, слабую улыбку. Чи чувствовала, как разум покидал ее тело. Она навсегда запомнила эти глаза. Это выражение. Этот взгляд. Даже красные глаза не могли запутать некоторое внутреннее чувство, которое все сильней и отчетливее шептало: «Это Рикуо...» — Пришел... — Хрип резал горло. Она подняла глаза, не переставая улыбаться. Он смотрел прямо на нее. Они словно бы гипнотизировали друг друга. — Рикуо... Дальше для Чи была только темнота... Она уже не могла ни видеть, ни чувствовать теплые руки, которые подхватили ее хрупкое тело, глаза, которые смотрели с жалостью. Она уже не могла почувствовать дуновения свежего ветра, который трепал ее волосы, обдувая открытые участки кожи. — Вы слишком догадливы, семпай...