Больно - это когда..

Как это получилось, никто толком не уловил. Были какие-то звонки, наезды, требования, угрозы, и Вадик что-то отвечал, поначалу вежливо, потом уже резко, но так до конца и не воспринимая всерьез законы московского шоу-бизнеса. И вот теперь, на холодной ноябрьской набережной, на обледеневших булыжниках которой так загадочно мерцают отсветы вечерних фонарей, все это стало реальностью. Две легковушки и один микрик отрезали их, спустившихся покурить на каменные ступени к реке, от остальной, яркой и светящейся Москвы. Что-то делать было уже бесполезно. Люди в камуфляже и масках, оружие, резкие голоса, и один в штатском, даже не считающий нужным скрывать свое лицо. - Вас же русским языком предупреждали – заткнитесь уже. Исчезните, нахуй, совсем! В рок-клубах своих играйте! Какой Олимпийский, какие 10 лет? Вконец охуели. Ничего, теперь вам будет уже не до этого, - он зло ухмыляется, разглядывая музыкантов, за спинами которых стоят его люди. - Решения в группе принимаю я. – голос Вадима негромкий и уверенный, он делает шаг к тому, от кого сейчас, так внезапно, зависит их жизнь. – Глеб пишет песни, Саша – клавишник, они даже не в курсе всех ваших угроз. Это я так решил. Они, конечно же, в курсе. Но, как и Вадим, понимают, что лучше минимизировать жертвы, и потому молчат. - Что, берешь все на себя? – презрительная усмешка, а в глазах зажигается азартный интерес. - Оно и так все на мне. Оставьте их в покое. Это не их игра. - Да мне, в общем, без разницы. Отведите этих двоих в сторонку, ты, присмотри за ними. Глеба берут за шиворот и чем-то твердым толкают в спину, рядом с ним, не поднимая глаз, спотыкается от пинков Сашка. Их отводят в сторону, так, что Глеб перестает слышать тихий разговор главного с братом. Он может только наблюдать, как ближайший «охранник» бьет старшего в челюсть, но тот, неожиданно разворачиваясь, с размаху разбивает ублюдку бровь. Подлетают еще несколько, начиная заламывать сопротивляющемуся музыканту руки, но главный останавливает своих подручных. Он подходит к Вадиму вплотную и говорит что-то, взмахом руки указывая на них. Внутри Глеба что-то сжимается, и сердце начинает бешено колотиться, готовясь к худшему. А мысль в голове только одна: - Неужели это все? И в этот момент Глеб видит, как его брат опускается на колени… Вадиму стягивают за спиной руки. То, что происходит дальше, уже не кажется частью реальности. Просто картинки, как в калейдоскопе. Это не может быть правдой. Не с ними, нет. Кусок железной арматуры рассекает воздух и опускается раз за разом на грудь, плечи, ребра, но Вадик почему-то все еще стоит на коленях, упрямо сжимая зубы и с вызовом глядя на палача. Интересно, сколько еще можно так выдержать? Когда он, наконец, падает, его рывком поднимают на ноги, и, придерживая, продолжают. Время исчезло. Лиц вокруг нет, что-то мутное кружится рядом, заставляя вздрагивать от каждой новой вспышки, уничтожающей нервные окончания. Беспомощную марионетку ударами швыряют друг другу, и когда кто-то пропускает пас, их игрушка летит виском на гранитный парапет. Темнота. Его приводят в чувство, окатывая ледяной водой. Пространства нет. Он в нигде. Удары возобновляются, железные ботинки впиваются в уже поломанные ребра, он зубами вгрызается в окрашенный собственной кровью лед, лишь бы не кричать. - Поднимите его! Ссука, что ж ты молчишь?! Смотри на меня! Его держат за руки и за волосы, чтобы не смог отвести лицо. Разъяренный босс бьет сам, надев на пальцы кастет, яростно что-то крича. И в этот миг, чувствуя, как железо рассекает беззащитную плоть, Вадим вдруг переходит грань. Свободен. Он абсолютно свободен. Что бы с ним ни сделали дальше – это уже ничего не изменит. Он больше не сопротивляется, принимая боль, отдаваясь полностью, раскрываясь навстречу каждым нервом, впуская ее в себя. Сознание чистое, ясное, нет ни страха, ни отчаяния, ни жалости к себе. А где-то там, снова брошенное на ледяной гранит, даже не пытаясь закрыться, отдает себя под удары тяжелых ботинок истерзанное тело. Сколько это длилось? Глеб осознал, что они с Сашкой стоят, до онемения сжимая друг друга за руку, только когда услышал крики: - Стоп! Хватит уже, без толку все. - Он живой хоть? - Да хрен знает, вряд ли. - По машинам, шевелитесь! Они исчезли так же внезапно, как и появились, и застывшая тишина показалась мертвой. Глеб с Сашкой сорвались с места одновременно, склонились над распластанным на набережной телом. Черные кудри слиплись от крови, лицо узнать невозможно, что там под одеждой – не хочется даже и думать, Сашка лихорадочно хватает за руки, прикладывает палец к артерии на шее. - Есть! Глеб, кажется, есть.. Беги в ночник, звони в скорую, быстрее, быстрей! И Глеб бежит по темной улице, и куда-то звонит из ближайшего магазина, и люди шарахаются от него, как от сумасшедшего, и он бежит обратно… Следующие несколько часов мозг услужливо стер из памяти младшего. Усталый врач, подошедший к ним с Сашкой под утро в коридоре отделения реанимации, смотрел на Глеба с жалостью. - Ваш брат сейчас жив, но... В общем, нельзя к нему пока, и я не знаю, что еще может случиться. С такими травмами, знаете ли. Была клиническая смерть, во время операции, но, вроде, откачали. Короче, не надейтесь особо. Вадик пришел в себя через два дня. Глеб, боясь пошевелиться, смотрел на белое, с черными синяками лицо, разбитые губы со свежими швами, дрожащие ресницы, прикрывающие бездонные глаза. - Глебка, - голос слабый, но, все же, его, - ты как? Они же не тронули вас? - Да нет, мы с Сашкой в порядке, успокойся уже. - Ладно. - Ты сам-то как? Мы тут чуть не свихнулись, врачи черти что говорят, болевой шок, обезболивающие какие-то тебе не идут, сердце сбивается, а другие только без толку колоть. Черт, братишка... Тебе очень больно? В черных глазах бездна, без конца и края. - Я справлюсь. Это не страшно, Глеб, я справлюсь.