Орхидея

— Как тебе? — указывает Алина на голографическую копию себя в полный рост в легком голубом платье. — Или под номером сорок шесть наряд лучше? — Это с зеленым воротником? — переспрашиваю, окончательно запутавшись. — Нет. С розовыми рюшечками на подоле. — Слушай, ты даже в этой блузке хороша! — делаю комплимент, уже устав стоять в отделе женской одежды торгового центра. — Везде и всегда. Хорошо бы подождать на диванчике, но Алине надо чтобы стоял рядом с экраном меню и видел весь ассортимент магазина, будто могу подсказать что-то дельное. А помощь робоконсультанта ей не нужна, хотя там программ по моде всяко больше, чем в моей черепушке. — Андрей, льстишь, но не в этом же идти на День предприятия. Надо что-то интереснее… Вот! Смотри: серебристое платье в пол, классно, да? — выбирает на панели очередной наряд, облачая в нее свою копию. — Тут еще меховая накидка есть. — Да, — отвечаю, вымученно улыбаясь. — Супер. Давай, возьмем? — Значит его. Сейчас примерю. А может и тебе что подберем? Иди встань под сканер. — Нет. Игра «одень куклу-двойника» не по мне. Лучше по-старинке возьму, на глазок. — Консерватор, — смеется. — Пойду в примерочную. У нее такие милые ямочки на щечках, когда улыбается. — Жду, — улыбаюсь в ответ и иду к кожаному белому диванчику. Алина взяла серебристое платье и скрылась в кабинке примерочной. Сажусь, ожидая, когда девушка выйдет. Вокруг ряды одежды на вешалках за прозрачным пластиком витрины, на которой представлены фото моделей одежды на голографическом экране под номерами. Нажимаешь нужный, выбирая свой размер, и вещь выезжает для примерки. За спиной слышу шаги робоконсультанта. Слишком грузные. Странно. Обычно они на колесах. Просто платформа с парой манипуляторов и на ней голограмма продавца. Становится не по себе. Внезапно доходит: за спиной боевой робот. Нервно сглатываю. Не знаю почему, но не могу оглянуться. Страшно. Просто подожду Алину. Выйдет и уйдем отсюда. Решение кажется здравым. Тревога отступает. Стены отдела прозрачны. Боковым зрением вижу темные силуэты покупателей, что идут мимо по коридору. Правая стена отбрасывает отсветы от рекламы, которую транслирует, как телевизор. В ожидании сцепляю пальцы в замок. — В отделе «Первоклассник» распродажа сумок, — объявляет громкоговоритель в коридоре женским голосом. — Пять по цене одной! Только один день, успей купить! Какая глупая акция. Кому нужно пять одинаковых сумок? Разве только излишки раздать друзьям. Но племяннику до школы еще год. Можно перепродать. Сходить посмотреть? Только после того, как дождусь Алину. Но девушки все нет. Слишком долго. Начинаю волноваться. Робота позади больше не слышно. Ушел. Вдох-выдох. Хорошо. Прислушиваюсь и различаю голоса. Далекие. Где-то на этаже кино показывают. — Замещение? — голос мужской и смутно знакомый, но не могу вспомнить актера. — Восемьдесят два процента. Фаза не завершена. — Еще укол. — Нет! Может пострадать мозговая ткань. — Если запустится отторжение, будет хуже. Так что пятьдесят на пятьдесят. — Скорее шестьдесят на сорок. Но есть смысл попробовать. Начинает казаться, что сижу не на мягком диване, а лежу на спине на чем-то жестком. Осматриваюсь. Алина так и не показалась. Но за стеклянной стеной магазина замечаю людей в белых халатах, спешащих куда-то. Это не торговый центр, а больница! Ужасаюсь. Вскакиваю с дивана и бегу к дверям, надеясь выйти. Их нет. Нахожусь, будто в аквариуме. Одежда исчезла, по центру остался только белый диван. Подхожу к стеклянной стене и бью ладонями. Ударяю плечом, пытаясь выбраться. Даже трещинки нет. — Помогите! Выпустите! Больше не хочу тут быть! Не слышат. Не открывают. А может просто наблюдают за пленником. По щекам текут слезы. Возвращаюсь на диван. Сажусь. Обхватываю руками плечи, не ощущая рубашки. Снова обнажен и беспомощен. — Док, не получается завершить первую фазу, — вновь слышу знакомый голос. — Нервная ткань не полностью связалась с И-3. Давай, сделаем паузу. — Смотри на показатели. Вот тут. Это первые признаки отторжения. Вводи ДеФИ. Сейчас. — Еще рано переходить ко второй фазе. — Это стабилизирует процесс! — Но он не подготовлен! — Восемь процентов — это немного. Подготовку начнешь сразу же. Кэс, вводи. — Слишком рискованно. Давай, уменьшим дозу? Угробишь. — Не забывай: это мой пациент. — Вот потому и предлагаю повременить с крайностями. — Обычно уже наступает адаптация. Выжидание опасно. К тому же лучше проверить на нем альтернативный путь, чем на клиенте. — Хорошо. Сделаю. Думаю, стоит ввести вкупе с противосудорожным. Но если не выйдет, Док, придется делать АЛРИ. Левую руку пронзает короткая боль, как если бы в вену вошла игла. А может так и есть. Пошевелиться не выходит, похоже, пристегнут к столу. Глаза открыть не получается: мешает повязка. — Уже на людях проводил? Не видел в отчетах. Рука немеет. — Пока на шимпанзе. Жуткая холодящая волна бежит вверх по плечу. — Блокировка так же не полная? Окатывает шею, голову, разбегается на тело. Ощущения пропадают. — Пока да. Но теоретически понял в чем ошибка. Видишь ли… Сильное головокружение. Теряю связь со временем, пространством и ощущением формы тела. Кажется выкидывает в космос, разрывает на атомы, наполняет пустотой. Охватывает странная легкость. Голоса отдаляются, сливаются, гаснут. Наконец Алина появляется из примерочной. Стройную фигуру обтягивает длинное серебристое платье. Черное меховое болеро на плечах. На шее серебряное колье. Светлые волосы, рассыпанные по плечам, покрыты блестками. Серебристая помада и прозрачные, как изо льда, туфли на высоком каблуке завершают потрясающий образ. — Ну как я тебе? — скромно интересуется. — Богиня созвездий! — выдыхаю в восхищении. — Ты прекрасна, как никогда! — Угадала, что серебро — твой любимый цвет? Соблазнительно улыбается. Не выдерживаю, вскакиваю с дивана, подхожу и заключаю красавицу в объятия. Но руки хватают пустоту. Проходят сквозь девушки. Она продолжает очаровательно улыбаться. В ужасе понимаю, что Алина голограмма, а надо мной проводят чудовищный эксперимент. Отшатываюсь, кричу. Свет внезапно гаснет и аквариум наполняет тьма. Ощущения набегают, как волны, издалека. Кто-то гладит ноги. Алина? Массирует голени, колени, скользит вверх по бедрам. Пальцы в резиновых перчатках втирают густую прохладную мазь. Не Алина. Пошевелиться не выходит. Зато удается открыть глаза, в которые тут же ударяет яркий искусственный свет. Надо мной треугольная лампа. Щурюсь. Лежу на столе или каталке. Рядом кто-то стоит в сером защитном костюме. Скосить зрачки не удается, глаза не слушаются. Ноги натирают две пары рук, сгибая для удобства, ставшие словно чужими, конечности. Значит медиков рядом двое или трое. Ощущение парализованности пугает, но страх притуплен. Что со мной делают? Не понимаю. Хочется кричать, привлечь внимание, что очнулся. Вдруг резать начнут, а я в сознании?! С трудом удается только выдавить тихий стон сквозь приоткрытые губы. Но ближайший человек слышит и поворачивается. Нависает, закрывая слепящий свет темным силуэтом. — Проснулся? — узнаю удивленный голос Кэса и понимаю, что впервые вижу врача, но лица не рассмотреть: скрывают очки и маска. — Рано еще. Отворачивается. Свет снова ослепляет. Закрываю веки. Слышу рядом металлическое лязганье инструментов: что-то берут со столика. По шороху костюма слышу, содрогаясь от страха, как Кэс приближается, нависает, закрывая свет. К боковой поверхности шеи прикасается инъектор. — Спи, — приказывает врач и в шею впивается игла, впрыскивая что-то. — Не волнуйся, мы тебя вылечим. Фраза холодна и звучит пугающе дежурно, так что не верится. Прежде чем погрузиться в сон, посещает идиотская мысль: интересно, будет приятно, если их пальцы коснуться члена? Но прикосновения в паху ощутить не успеваю: сознание отключается раньше. Яркое летнее солнце бьет в глаза, заставив сощуриться. Надо мной голубое небо в легких перистых облачках, а внизу раскинулся аквапарк. Огромный бассейн и маленькие фигурки людей среди шезлонгов, в воде. Там же и мой отец с друзьями. Машет рукой подбадривая. Всматриваюсь и кажется вижу совсем близко доброе улыбающееся лицо с густыми рыжеватыми усами. Старомодными, как говорит мама, но такими смешными. — Сынок, давай, не бойся. Я тебя жду, — говорит его взгляд. Машу рукой в ответ. Но на душе неспокойно. Стою на верхней площадке горки, а вниз убегают разноцветные трубы, спускаясь к самой воде. Переплетаются, идут спиралью, некоторые представляют собой туннели и пугают больше всего. Что если закатишься туда и пропадешь? Передергивает. Мимо бежит малышня, плюхается в желоб и скатывается вниз, поднимая брызги. А я стою, чувствуя, как начинает парализовывать страх. Не покачусь. Все кто были со мной, уже едут вниз, а я стою и испугано пялюсь на самую крутую аквагорку. Давно просил отца поехать и вот результат. Делается совестно. Если бы скатиться с мамой, а я тут совсем один. Товарищи из бассейна кричат что-то, не могу разобрать, догадываюсь, что зовут. Босые ноги, как приросли к площадке, не могу заставить себя зайти в жуткий зев желоба, напоминающего язык. Тут их несколько — у каждого свой духозахватывающий маршрут, но мне уже расхотелось спускаться. Высота такая, что приходит сравнение, что лечу на аэролете. Возвращаться по лестнице банально стыдно, что скажет отец на мою трусость? — Уже двенадцать, не ребенок, а пугаешься, как двухлетний, — подсказывает за спиной знакомый до жути голос, заставив похолодеть. Резко оглядываюсь и вижу Сашку с «Изизы». Вальяжно привалился к парапету с другой стороны площадки. На нем синие плавки и зеленые сланцы. Правая нога обуглена до черноты, с этой же стороны открыта нижняя часть ребер. Кожа, как у восковой статуи, губы бескровные и почти не выделяются на лице. Заостренные скулы, ввалившиеся глаза, в которые смотреть совсем не хочется. Не лик, а жуткая посмертная маска. Передергивает. Одной рукой покойник сосредоточено протирает розовым полотенцем черные солнечные очки, явно собираясь водрузить их на нос. Но взгляд высохших глаз поднимает раньше. Не выдерживаю, обжигаюсь, словно льдом и опускаю взгляд. На черную обугленную ногу в тапке. Мизинец отсутствует, может отвалился, пока он поднимался сюда. — Чего тебе надо?! — огрызаюсь. Народ с горки куда-то пропал. Мы остались на площадке одни. — Подбодрить пришел, — улыбается, одевая очки, но не куда следует, а поднимает на лоб. Зря понадеялся, будто спрячет кошмарные глаза. — Не нужна твоя поддержка. Чего преследуешь?! — Вовсе нет. Просто решил посетить самое прекрасное твое воспоминание. — Тебя еще тут не хватало! Убирайся! Уже жалею, что пытался спасти. — Конечно, благородство не твой конек. А вот трусость, да. Закидывает полотенце на плечо и складывает на груди руки. — Так и будешь стоять, как тогда, или найдешь в себе силы перебороть детский страх? — подначивает. — Уже сорокан почти, а трясешься, как подросток. Перед отцом-то не совестно? — Да пошел ты! — сжимаю кулаки, остро чувствуя себя взрослым. — Без твоих советов обойдусь! Даже скачусь сейчас. Поворачиваюсь к желобу и холодею. Вместо воды поблескивает на солнце вязкая масса, облепившая стенки. Узнаю и жадно хватаю ртом воздух, чувствуя, как горло сдавливает паника. Это зараза с «Орхидеи»! Порыв преодолеть страх улетучивается. Спускаться желание пропадает, ибо вниз тогда приедет «статуя». Нервно сглатываю и поворачиваюсь к мучителю. — Опять слабо, да? — улыбается, при этом нижняя губа трескается и по подбородку стекает капля сукровицы. — Близняшки скатились, а им по девять. Борька тоже, а он на год младше. А ты вернешься вниз, сядешь на край бассейна и пожалуешься: «Страаашно!» Плак-плак. Издевательски смеется. Хочется шагнуть и дать по морде, да так, чтобы свалился вниз. Удерживает отвращение и страх: не хочу касаться мертвеца. Пугает. — Оставь в покое, пожалуйста, — прошу. — Я виноват перед тобой, признаю, но зачем мучить? Хочешь, извинюсь? — Не нужны твои извинения! Ты живой, а я нет, когда станешь таким же, прощу. Начинает приближаться. Отступать некуда. На жуткий миг кажется, что столкнет вниз. Но мертвец просто останавливается рядом. — Хочешь спустимся вместе? — предлагает вполне мирно. Мотаю головой, отказываясь. — Ладно, подам пример. Только ты не задерживайся, а то они уже поднимаются. — Кто? — пугаюсь, ощущая недоброе. Сашка шагает на желоб, идет по нему. А затем опора под ним лопается и мертвец падает вниз. Конструкция из труб с сухим треском крошится и опадает, оставляя целой лишь площадку, на которой стою. Потому что промерзла насквозь, как проклятая яблоня на «Орхидее». Цветные пластиковые конструкции осыпаются, как листья, на дно бассейна, в котором больше нет воды. Людей внизу больше не наблюдаю, небо потемнело и теперь над нами блестят холодные точки звезд. Бескрайний космос голодно смотрит с небес, даря чувство беспомощности и ничтожности. Вижу, как внизу бледная фигурка поднимается из обломков. Отряхивается и вскидывает лицо вверх. Никаких повреждений. Конечно, что же мертвецу сделается. — Прыгай! — разводит руки, словно готов поймать. Черт. Это же самоубийство! Делается зябко. А потом слышу со стороны лестницы жутковатое клацанье. Тяжелые, шлепающие шаги нескольких пар ног. Лап. Твари поднимаются сюда. Скоро будут здесь. Это конец. Хочется кричать, на глазах выступают слезы. Охватывает отчаяние. Совсем один, кругом враги. Что делать?! Чудища все ближе, выхода не вижу с площадки, зависшей над бездной под равнодушным светом звезд. Ветер сделался пронизывающим. — Помогите! Кто-нибудь, — голоса не слышу, слова уносит ветер. Не могу их видеть, боюсь. Силуэты тварей уже мелькают на площадке ниже. Последний пролет. Много. Жуткая шевелящаяся крючьями конечностей и щупальцами масса. Не хочу стать их жертвой. Невыносимо. Подхожу к краю. Один шаг и муки закончатся. Не хочу умирать. Шаги раздаются уже за спиной. Чувствую, как вибрирует под ногами пол. Сейчас ударят, схватят, сожрут. Нет! Зажмуриваюсь и делаю шаг вниз. Чувство полета, от которого захватывает дух, словно при взлете, но от ужаса хочется кричать. Удара на замечаю, кажется трещат кости. Это конец. Надо мной звездное небо. Холодное и бесконечное. Лежу на спине на дне бассейна и не могу пошевелиться. Умираю. — Вот видишь, — приседает на корточки рядом мертвец, — все оказалось просто. Ты спустился. — Урод, — выдыхаю. — Чтоб ты сдох еще раз! Смеется. — А ты умрешь сейчас. Напоследок передам привет от твоего отца. Видишь, ты слишком долго торчал на горке, наступила ночь и все уехали домой. А тебя оставили. Зачем им трус? — Гад! Ублюдок! Зря тебя спас! Больше никому помогать не стану! — И себе в том числе? — потешается. Вдруг наклоняется и застегивает на моем правом запястье браслет. Дергаю рукой и ощущаю, что прикован на короткой цепи ко дну бассейна. — Что ты делаешь? — в ужасе интересуюсь. Александр обходит и заковывает левую руку. Затем приседает в ногах и защелкивает кандалы на щиколотках. Ощущаю пугающе четко захват пластиковых браслетов на коже. Пытаюсь вырваться, но не выходит. — Отпусти! — прошу, предчувствуя страшное. — Пока, — поднимается. — Повидались и хватит. А теперь помирай. Поворачивается и уходит, исчезая из поля зрения. Лежу среди обломков горки и в ужасе слышу журчание воды. Бассейн снова начинает наполняться. А встать не могу, уйти тоже, я захлебнусь! Помогите! Кто-нибудь. Только мысли. Во рту что-то мешает, не могу сомкнуть челюсти. Чувства далекие и пугающие. Ко дну бассейна будто приклеен. Под собой начинаю ощущать воду. Теплая, но не радует. Захлебнусь! Рвусь, но тело переломано и недвижимо. Вода быстро поднимается, будя животный ужас. Ползет вверх по бедрам, плечам, щекам, скрывает кисти, заливает живот, грудь, шею, касается висков… Я труп. Все. Вода смыкается на глазах, покрывает лицо… Поднимается выше. Бассейн заполняется, толща воды растет, а я прикован ко дну. Не выплыть. Пытаюсь мотнуть головой — не выходит, фиксирует будто обруч. Паника. Пульс набатом бьет в висках. Затем внезапно разливается спокойствие, страхи отступают. Сердца больше не слышу. Утонул. Оковы больше не держат. Тело плавно начинает всплывать. Покачиваюсь на поверхности. Свободен? Переворачиваюсь на живот и плыву к берегу, стараясь покинуть ненавистный бассейн. Хватаюсь за край. Вылезаю. Оказываюсь в саду «Орхидеи». Бассейн, покрытый льдом, остается за спиной. Выпрямляюсь. Я труп, поэтому не мерзну и не нужно дышать. Вокруг в жутковатой красоте застыл ледяной сад. Поднимаю голову вверх. Вон и дыра в стеклопластике коридора, из которого некогда спрыгнул. Справа открытая дверь, где стояла проклятая «статуя». Любопытство заставляет пройти и посмотреть, как там сейчас. Мертв, потому не боюсь. Никто уже не причинит вреда. Захожу. Рассыпанное содержимое ящиков. Какой-то садовый инструмент, пачки промерзших семян. Ничего интересного. Прохожу вперед и, вздрагиваю, увидев на полу впереди «статую», силуэтом напоминающую человека в скафандре, вытягивающего руку вперед с просьбой о помощи, которая так и не пришла. Узнаю себя и становится горько. Останавливаюсь и смотрю. Вот так я погиб. Они не пришли, и я остался здесь навсегда. Хочется заплакать от жалости к себе, но слез нет. Кажется щеки мокры, будто уже плакал. Кто я теперь? Просто призрак на покинутом звездолете. Слышу шорох за спиной. Оглядываюсь. Твари. Шатаются вокруг, но не нападают: не видят. Черт с ними. Вдруг по спине пробегает волна дрожи, как электрический разряд вдоль позвоночника. Перетекает в затылок, копится там, жужжит роем пчел. Впереди возникает черный силуэт, проступает из стены, шагает в коридор, рвет ткань бытия. Рука вытянута вперед. Отчетливо вижу пять пальцев. Человек. Зовет. Открыть глаза. Поднимаю веки и вижу впереди бледную ладонь, прижатую к стеклу. Ощущения набегают, как волна, пробуждая. Тело вертикально зависло в воде. Нижнюю часть лица что-то плотно охватывает. Маска? Челюсти не подчиняются, рот чем-то забит, в горло убегает трубка. Пах тоже что-то облепляет. В прямой кишке ощущаю трубку, но почти не вызывает дискомфорта. На спине вдоль позвоночника ощущаю ряд парных присосок, но что это и зачем не могу понять. Боли нет, чувствую себя неплохо, только сонливо и расслаблено. Конечности не скованы, но шевелиться нет желания. Ладонь на стекле приковывает взгляд. Зовет. Манит. Требует что-то. Правая рука вздрагивает. Сжимаю пальцами жидкость, в которой завис. Не вода. Чуточку гуще. Нахожусь в большой колбе или в чем-то подобном. Впереди стоят двое. Мужчины. Один в белом халате, другой, что прижал к стеклу ладонь, одет во что-то черное. Белый халат на плечи просто накинут. Он приветственно улыбается, скорее ощущаю, чем вижу. Кажется, знаю обоих, но не могу вспомнить, где видел и как зовут. Зрачки не слушаются, но боковым зрением замечаю, что снаружи стеклянной темницы мелькают силуэты в белом, различаю лампы на стенах, яркий свет которых заливает помещение лаборатории. По правую руку и впереди такие же колбы, где прозрачна только передняя часть. «Саркофаги» — всплывает полузабытое слово из учебника истории, значение ускользает. Зрение подводит или мешает толща воды, толком не могу рассмотреть остальных пленников. Просто вижу мутные темные силуэты, замершие в жидкости. Ладонь отвлекает, просит сосредоточиться только на ней. Сделать что-то. По правой руке снова пробегает судорога. Мужчина снаружи ждет ответного действия. Какого? Что хочешь от меня? Зачем зовешь? Не понимаю. Вверх убегают две трубки от маски, мешают обзору. Внезапно фиксирую, что вижу мир черно-белым. Удивляюсь, но испуга нет. Сердце стучит ровно, дыхание спокойно, если вообще контролирую эти процессы. Только вызывает беспокойство, прижатая к стеклу светлая ладонь, растопыренные пальцы. Перчатки нет. Внезапно доходит, что нужно сделать. Это же приветствие. Протянул ладонь, чтобы пожать. Плавно поднимаю правую руку и прижимаю к стеклу. Или пластику. Гладкому и прочному. Не разбить и не выбраться. Развожу пальцы так же, как у него, чтобы совпали. Вихрь ощущений. Одобрение. Он доволен. Не знаю как, но чувствую. А еще ощущаю: человек в черном совсем другой, неуловимо отличается от мужчины в белом халате. Не могу понять чем именно, но остро чувствую разницу. Каждой клеточкой. Сознание запоздало фиксирует жуткий темный цвет собственной руки, почти черный, будто изменил пигментацию и сделался негром. Только что-то подсказывает: кожа не коричневого, а синего цвета. Ладонь по ту сторону стекла исчезает, предлагая так же опустить свою. Пальцы плавно соскальзывают вниз. Чужая и своя рука одновременно скрывается из поля зрения. Делаю попытку еще раз разглядеть знакомцев, но охватывает сонливость. Веки тяжелеют и смыкаются. Мысли вязнут в сонной дымке, окутавшей сознание. Пугающая реальность перестает существовать, сменяясь миром грез. Хорошо и уютно спать здесь в темноте и невесомости. Как в чреве матери. Забытое и приятное чувство. Ощущаю себя не беспомощным — защищенным. Такое чувство, что лежу в ванне. Дома. Нежусь после рейса. Улыбаюсь. Пора вылезать. Вытаскиваю пробку, чтоб вода уходила. Встаю и вылезаю на мягкий резиновый коврик. Беру с вешалки полотенце, вытираюсь. Откладываю и заворачиваюсь в банный халат. Выхожу из ванны и спускаюсь вниз. Пахнет чем-то вкусным. Мама готовит выпечку? Любит стряпать сама, не доверяя робоповору. Правильно делает. Облизываюсь. Вхожу на кухню. Мама переворачивает блинчики. В прозрачном переднике с переливающимся рисунком из фруктов и овощей, что подарил ей на день рождения. Каштановые волосы забраны в хвост. Поворачивается и широко улыбается. В глазах милые морщинки. Совсем чуть-чуть, моложаво выглядит. Подхожу, обнимаю. — Ой, масло расплещешь! — Люблю тебя, мам, — шепчу на ухо, — и очень скучаю. — Да полноте, мылся-то всего полчаса! — смеется. — Пусти, готовить надо. Нехотя разжимаю объятия. В кухню влетают Покки, радостно повизгивая. — Уведи отсюда этого попрошайку, — просит мать. Наклоняюсь и подхватываю пса. — Пойдем, погуляем, — говорю. Выхожу во двор. Спускаюсь с крыльца и отпускаю собаку. Вижу, как впереди за забором на парковочную площадку опускается знакомый красный аэролет. Дверь поднимается и выходит Дарья с мужем. Максимка первым подбегает к крыльцу. Пультом открываю дверь. Обрадовано улыбаюсь, не ожидал. Заходят. Покки бежит встречать гостей. Племянник наклоняется и гладит собаку. Иду навстречу и обнимаю двоюродную сестру. От темных локонов пахнет ландышами. — Привет. Давно вернулся? — интересуется, улыбаясь. — А я и не улетал. — Где Алина? — отстраняется. Пожимаю сильную ладонь Евгения. — Работает, скоро приедет, — поясняю. — Пойдемте в дом. Мать открывает дверь, явно увидев нас в окно. — Ох, какие гости! — приветливо улыбается. — Даша, Женя, заходите! Максимка, прямо на глазах растет, не узнаю богатыря. Иду следом, предвкушая вкусный ужин в кругу родных. Что-то прохладное бежит вверх по правой руке, вливается в вену. Хватаюсь за плечо, останавливаюсь. — Просыпайся! — раздается жуткий голос с небес. Со звезд. Сопротивляюсь кошмару, захожу в дом, желая спрятаться. — Очнись, ну же! — тормошат, отдаляя от родных, от дома. От счастья. Не хочу. — Давай, просыпайся! Холодно. Дрожу. Обнажен. Кто-то накинул простыню или тряпицу и наскоро промокает тело. — Мам, спаси! — произношу заплетающимся языком и с губ срывается стон. — Не хочу возвращаться… — Имя! Назови свое имя! — требует ненавистный голос. Правую руку сковывает манжета на липе, а в вену что-то быстро течет. Капельница? Не хочу смотреть. Нет сил возвращаться в кошмар. — Как тебя зовут? — Кэс, — выдыхаю, узнавая говорящего. — Молодец. Это я. А ты? Давай, отвечай! Тормошат. Кто-то вытирает, растирает, заставляет придти в чувство, когда совсем не хочется. — Холодно, — жалуюсь. — Вытащите, — намекаю на иглу, но врач не обращает внимания. — Имя свое назови! Вспоминай! — приказ, которого нельзя ослушаться. — Андрей, — наконец выуживаю требуемое из памяти. Только отстань. Пальцы в перчатках приподнимают веки. Противный свет бьет в глаза. — Посмотри на меня, — снова приказ. — Андрей, не спи! Открой глаза. Нехотя подчиняюсь. Как же его ненавижу. Сквозь защитные очки вижу цепкие серо-голубые глаза и густые седые брови. Впервые так четко вижу Кэса. Нижняя часть лица скрыта маской, но, чувствую, навсегда запомню его взгляд. Перед взором возникает рука в серебристой, словно покрытой металлом, перчатке. — Сколько видишь пальцев? — снова вопрос, требующий сосредоточиться, вернуться, а так хочется снова оказаться в счастливом сне. — Сколько? Прищуриваюсь. Напрягаю память, кажется, забыл как считать. Кисть врача напоминает рога. — Раз, два, — отвечаю не сразу. — Молодец. А теперь? Две пары рогов. — Четыре. — Умница. А теперь? — Три. Я не умру? — вопрос срывается сам, результат неопределенности и тревоги. Кэс смеется. — Узнаю своего пациента. Нет, не умрешь. Как там в сказках говорится? Будешь жить очень долго и счастливо. А теперь можешь спать дальше. Скашиваю в бок глаза и вижу рядом горизонтально опущенный «саркофаг», из которого явно только что вытащили. Крышка поднята. «Аквакамера Н-231» — читаю на белом бортике. Лежу, похоже, на каталке. Вокруг суетится медперсонал, но взгляд отмечает лишь нечеткие силуэты, а веки вновь наливаются свинцом. Последнее, что фиксирует память, как из вены извлекают иглу. Проваливаюсь в забытье с надеждой, что окажусь дома в кругу семьи, но погружаюсь во тьму без сновидений.