Орхидея

Кто-то заходит в палату. Знакомые шаги. — Привет, Андрей! Рад видеть тебя бодрствующим, — узнаю Болтуна и тоже испытываю радость. Слышу, как рядом на пол опускается аэрокресло. — Привет, — говорю, как старому знакомому. — Вставай, — подходит. Поднимаюсь с постели. Помогает сесть в кресло, пристегивает. Рад, что к психологу повезет именно ОД. Так хочется спросить про Антона, товарищей. Проводник наверняка в курсе. — Поехали, — сообщает ОД, покидая палату. Поворачиваем направо. Гм, интересно, где кабинет психолога? Останавливаемся в ожидании открытия двери. Затем продолжаем путь по коридору. Кажется, узнаю маршрут. — Мы едем к лифтам? — догадываюсь. — Да. — Не хочу ехать вниз, — кривлюсь, вспоминая, что ждет этажом ниже. — Мы наверх. — Хорошая новость. Вдруг, завернув, накатывает беспокойство. Острое ощущение чужого присутствия. Нет, скорее чего-то родственного. Где-то подо мной. Под полом. Передергивает. — ОД, ты чувствуешь? Там кто-то есть. — Где? — Внизу. Прямо под нами. — Может быть, я отсюда не вижу. — Тоже не вижу, но кого-то чувствую. Как? Мне кажется? — Наверное. Ты постоянно в повязке ходишь, вот чувства и обострились. Объяснение выглядит вполне логичным, только ощущать через пол… Или кажется? Проезжаем странный участок пути, и ощущения тают, улетучиваются, словно не было. Уф. Только тревога не уходит. — А кто такой психолог? — не выдерживаю неизвестности. — Увидишь, — останавливаемся, похоже, доехали до лифтов. Слышу шорох, отъезжающей створки. Точно. Завозят аэрокресло и тут же приземляют. Кабина плавно трогается вверх. Главное не вниз, это радует. — ОД, а как там Антон? — интересуюсь шепотом, понимая, что нарушаю правила, но потом может не быть возможности спросить. — Очень волнуюсь за него. — Не спрашивайте о нем, не отвечу. Уже жалею, что ввязался в авантюру с приветами, — отвечает так же тихо, чуть склонившись над креслом. — Понимаете, вам нельзя задавать вопросы, а мне отвечать, таковы правила. Переходит на "вы", отдаляется. Возникший было привкус дружеского общения сменяется деловым, где нет места чувствам и симпатиям. — Ясно. Но хоть скажите: жив или нет? — молю. — Извините, не могу, а то меня накажут. Вы никак не сможете ему помочь. Отсюда не сбежать, если только не отпустят, поэтому лучше забудьте о друзьях. В ваших силах спасти только себя. Примите совет: не теряйте благосклонности Доктора и обретете свободу. Тяжело вздыхаю. — Понятно. Хотелось спросить про напарников с «Кентавра», но понимаю, не ответит. Останавливаемся. Створка лифта с шорохом отползает в сторону. Аэрокресло трогается куда-то в коридор, открывшегося этажа. Повороты не считаю, становится все равно. Грустно. Больше не распоряжаюсь своей судьбой. Как никогда хочется обрести свободу. Сбежать. Интересно, конвоир говорит правду и побег невозможен или же лжет? Черт его знает, но верю парню. Да и сил бежать нет. Пусто внутри. Тошно от себя. Такое чувство предал Антона, товарищей. Сдался? Снова вздох. Сжимаю подлокотники на несколько секунд. Разжимаю пальцы. Не знаю. Но пытаться сбежать пока желания нет: боязно. Ко мне не так уж плохо относятся, не хочу злить тюремщиков. Хотя и существовать так невыносимо. Вот если бы меня кто-то спас… Горько усмехаюсь. Кто, если для остального мира я погиб? Только на себя надежда. Но что могу? Пилотировать корабль. Толку-то, если даже не знаю в какой стороне находится кабина! Да и двери на пути никто не отменял, заблокирует Система, и до штурвала не доберусь. Болтун прав, отсюда вряд ли сбежишь. Единственный выход — довериться Доктору. Играть по его правилам, не зная обретешь свободу или тебя кормят ложью. А если Викман решил забрать меня к себе? Ежусь. Зачем? Предпочитает в постели мужчин? Это бы объяснило его заинтересованность и благосклонность. И то, что навещал без перчаток? Тут либо я не такой заразный, либо у Викмана железный иммунитет, либо он так хотел дотронуться до меня. Настроение падает окончательно. Не думал, что положение может стать еще хуже. Но если не будет держать на цепи, от одного тюремщика сбежать окажется больше шансов. Повезет, конечно, если на Землю отвезет… Вокруг так же тихо, только за спиной раздаются шаги Болтуна. Появляется жгучее желание спросить у медика о сексуальных предпочтениях коллеги. Вполне может знать, а то дальнейшая судьба начинает не на шутку пугать. — ОД, слушай, а Доктор гей, да? — Что?! — мужчина аж с шага сбивается. — С чего ты взял? — Просто предположил. — Сильно сомневаюсь. Никто не относится так презрительно к теме секса, как Доктор. Называет не иначе, как «животные радости». При нем такие разговоры лучше не заводить. Не вздумай его спрашивать об этом. — Понятно. Спасибо, успокоили, — перевожу дух. — Если он не прикидывается. — Все, больше ничего не отвечу! — раздражается ОД. — Если он этот разговор прослушает, мне… Эх, язык мой — враг мой. Давайте, просто помолчим. Слушаюсь, невольно забавляясь поведением мужчины. Похоже, боится Доктора. Интересно, что за человек Викман? И человек ли вообще. Аэрокресло внезапно останавливается. Слышу, как куда-то открывается дверь. Прибыли? Спросил бы, если не просьба Болтуна помолчать. Заезжаем в помещение. Слух не улавливает звуков чужого присутствия. Мы одни? Вдруг конвоир наклоняется и расстегивает липы на руках, затем ногах, освобождая. Удивляюсь, ожидав, что психолог станет разговаривать со мной так. — Вставай, — приказывает Болтун. — Зачем? — пугаюсь. — Пересядешь в другое кресло. — Ясно, — встаю, немного успокоившись, представляя удобный кожаный диванчик или кресло, которое обычно ставят в кабинетах психологической помощи. ОД берет за локоть и ведет куда-то вглубь помещения. Пол стандартный пластиковый, как в процедурной. Останавливает, положив мою ладонь на подлокотник — широкий и гладкий, покрытый стеклом или чем-то подобным. — Что это? — настораживаюсь. — Кресло. Садись, бояться нечего. По ощущениям напоминает кресло зубного автохирурга. Б-р-р. Неприятная ассоциация. Даже подножка почти такая. Только материя другая — гладкая, что только плюс при гиперчувствительности. ОД помогает усесться. Еще раз проклинаю искусственную слепоту за ощущение беспомощности. Обивка мягкая и принимает форму тела, обволакивая. Сижу, буквально утопая в кресле, словно набито термопластилином. Материал странный, напоминает клеенку. Прохладный, но вскоре нагревается от тепла кожи. Подножка для ног так же принимает голени и стопы. С одной стороны удобно, с другой непривычно. Странное кресло, ожидал, что усадят на обычное. Спинка регулируется и ОД настраивает так, чтобы оказался в полулежачем положении. — Удобно? — заботливо интересуется. — Вполне. — Расслабься и положи полностью руки на подлокотники. Подчиняюсь. На правом нащупываю три клавиши прямо под подушечками пальцев. Для чего? Нажать не пытаюсь. Вдруг ощущаю, как правое плечо охватывает ремень и слышу щелчок магнитного замка. Вздрагиваю. — Это еще зачем? — возмущаюсь. — Во время процедуры вы не должны совершать лишних движений, — поясняет. — Процедуры? — требую пояснений, чувствуя, как ОД приковывает к подлокотнику второе плечо. Становится не по себе. — Проверки памяти. Успокойтесь, это не больно. Кресло сканирует ваши нервные импульсы. — Я думал будет разговор с психологом. — Будет, — медик снимает с моей руки белый браслет, затем защелкивает магнитные ремни на предплечьях, приковывая руки к подлокотнику. Левую кисть накрывает мягкой манжетой с разделителями для пальцев, прижимая к гладкой поверхности, склеивает липы. Плотно, конечность почти обездвижена. Нервно сглатываю. Терплю. На пальцы правой ОД одевает пластиковые кольца с нитями проводов, тянущихся куда-то вниз. Внутренняя поверхность колец, как прорезиненная. Чувствую, как живот мягко охватывает ремень, щелкает магнит, запирая замок. Затем Болтун застегивает ремни на бедрах, голенях, пристегивая меня к креслу полностью. Путы из такой же материи, что и обивка, гладкие и мягкие. Немного тянутся, как на резинках, но освободиться без помощи явно не выйдет. Тяжко вздыхаю, ощущая беспокойство. — Обязательно было меня сковывать? Сбегать не собирался. — Такова инструкция. Ремни не тянут? — Нормально. — Закройте глаза и не открывайте. — Зачем? — Сейчас повязку сниму. Подчиняюсь. Мужчина осторожно стаскивает тряпицу. Соблазн подглядеть, где нахожусь и что происходит, велик, но удается сдержаться. Не хочу рисковать, обещал Доктору не нарушать правил. А может банально страшно. Вдруг нахожусь в камере пыток? Пальцы в перчатках наклеивают на виски ромбики датчиков, чего-то подобного ожидал. Затем лоб охватывает гладкая лента ремня, фиксируя голову. — Это еще зачем?! — пугаюсь. — Тихо, так надо для проверки мозговой активности. Слышу, как над лицом смыкается шлем в виде двух половинок. Кожи не касается, но буквально чувствую, как голову что-то окружило. Тревожно ерзаю. — Можете открыть глаза, если хотите, — позволяет Болтун. Осторожно открываю. Обзор прикрывает что-то темное, со стороны носа полоской пробивается искусственный свет из помещения, но обзор закрыт полностью. — Это еще что? — интересуюсь. — Экран, — поясняет. — Психолог вам все объяснит. — Не по себе как-то, — жалуюсь. — Чувствую себя на пыточном стуле. ОД хмыкает. — Ну, вы себе нафантазировали! Успокойтесь, пытать вас никто не собирается. Это просто сканер. Чувствую, как медик наклеивает на кожу датчики: на боковые поверхности шеи, затем симметрично на грудь, один под сердце, на бока под ребрами, на паховые складки над бедренными артериями. По шороху одежды, слышу, ОД наклоняется и прорезиненные браслеты охватывают щиколотки. Шуршит липучками, застегивая. Плотно, но не туго облегают кожу. Вроде от них отходят провода. — Все, — сообщает, выпрямляясь. — Через минуту придет психолог. Остро ощущаю каждый датчик и полную беспомощность. Смиряюсь и позволяю телу расслабиться. Будь что будет. Надеюсь сканирование или что меня ждет не будет болезненным. Удаляющиеся шаги помощника и шорох двери. Ушел. Когда же придет психолог? Интересно, кто он? Вдруг женщина?! А я нагой. Черт. Нервно сглатываю. Чувствую, как пылают щеки. Лучше бы оказался мужчина, так спокойнее. Хотя все равно неприятно красоваться перед каждым «прелестями». Одна надежда, что персонал привык к голым людям и смотрит на них спокойно. Внезапно странное ощущение накатывает волной. Знакомое и одновременно чужое. Кто-то приближается. Шорох отъезжающей двери заставляет поежиться. Шаги. Незнакомые. Невольно напрягаюсь. Психолог? — Добрый день, Герр Виноградов, — произносит мужчина на международном языке с небольшим акцентом. — Прошу прощения, что заставил ждать. Иностранец? Удивляет. Похоже, немец. Хорошо хоть не женщина. Слышу, подходит. Ощущение усиливается. Кожу почти покалывает со стороны незнакомца. Даже не видя, чувствую, где стоит. Странность вызывает тревогу. Нечто подобное ощущал и к Доктору, когда посетил в аквакамере. Делается неуютно. — Понимаешь язык? — интересуется мужчина. По интонации явно в возрасте. Голос твердый, но в тоже время доброжелательный. — Да, — отвечаю, поспешно вспоминая нужные слова. — Здравствуйте. Я хорошо разговариваю на международном. Профессия пилота, да и школьная программа ставит этот язык для обязательного изучения, помимо традиционного. Ибо международный должен знать каждый, проживающий в мире, где почти не осталось границ. — Это хорошо. И для твоей памяти тоже, — отходит и, кажется, садится напротив психиатр. — Для начала, давай, познакомимся. Как тебя зовут, знаю, ознакомился с твоим файлом. Я — Психолог. Здесь меня так называют, но на самом деле психиатр. Ладно, оставим местные правила, принижающие квалификацию персонала. Прошу обращаться ко мне Герр Профессор, мне будет приятно. — Хорошо, Герр Профессор. Надо же насколько любит титулы. Точно говорят: у каждого свои тараканы. — Расслабься. Кресло не укусит. Оно лишь проверит состояние нервной системы. Чувствую, как по креслу проходит легкая вибрация, похоже включилось. Повинуясь пульту в руке врача? Ибо не слышал, чтобы он подходил к возможной панели управления, если она есть рядом. — Ко мне обращайся на «ты». Психиатр и пациент должны быть в доверительных отношениях. — Хорошо. — А теперь, давай, проверим твою память. Стану задавать вопросы, а ты отвечай. Только честно, будешь лукавить, я узнаю. Начинаю чувствовать себя не на приеме у психолога, а на допросе. Эффект усиливает ощущение беспомощности. — Понял, не стану, — соглашаюсь. — Расскажи самое первое детское воспоминание. Если бы мог, задумчиво почесал голову. Черт, вот так сразу не сообразишь! — Самое первое? — напрягаю память. — Только обещайте не смеяться. — Не буду. Продолжай. — Года в три опрокинул статуэтку со стола. Стеклянная девушка в длинном старинном платье, поднявшая над головой золоченый куб. Довольно большая и очень красивая. Постоянно засматривался на играющий в свете от окна кубик, помню, сильно хотел взять в руки. Не знаю, зачем, просто подержать, потрогать. Дотянуться до стола не мог, залезть на стул ума не хватило, а вот подойти и потянуть за край скатерти оказалось самым простым решением. Как меня тогда не пришибло, удивляет до сих пор. Статуэтка пролетела от меня в паре сантиметров и разбилась об пол. Я этого почти не помню, больше со слов матери. Страха не было вовсе, только жгучий интерес. Мама все видела, но не успела подбежать и остановить. Когда подскочила ко мне, обняла и заплакала. Только тогда понял, что произошло нечто страшное и тоже захныкал. Родители припоминали инцидент довольно долго, так что я рано усвоил: любопытство вещь опасная. — Озвучь следующее воспоминание, где ты постарше, и продолжай рассказывать, примерно с интервалом в год до текущего возраста. — Сложная задача. В голове каша. Но попробую, разобраться. Года в четыре родители подарили зеленый электромобиль. Я ездил на нем по двору, было здорово, но когда засматривался на пролетающие меж домов по летной трассе аэролеты, завидовал, что не могу так же, ощущал прикованность к земле. Это портило впечатление от поездок. К тому же несколько раз врезался в горшок с цветами у дома и расколол. Потом его переставили от греха подальше. Лет в пять пробовал запустить в космос тетину кошку. Единственная серьезная шалость. Вы не подумайте, ничего страшного не произошло, животное не пострадало. А вот я… Сейчас расскажу. Был праздник, день рождения матери. Весна, решили отметить на улице. Украсили двор гелиевыми воздушными шариками — полупрозрачные, там еще блестки, сердечки-цветочки внутри, некоторые с пожеланиями. Лопаешь, и все вокруг разлетается. Тогда, помню, только читать научился, рассматривал видеокниги про космос, впечатлило, что сначала животных отправляли. Своих питомцев не было, если не считать робопса, но после того, как аккумулятора стало хватать на час работы, и собачка замирала на самом интересном этапе игры, интерес к ней пропал. У тети Наташи была серая, пушистая и упитанная кошка. Звали Мушка. Родственница постоянно таскала ее с собой, боясь, оставлять одну. К нам ее брала постоянно. Животина ласковая и доверчивая, к тому же меня знала. Очень любил ее гладить и слышать, как тихо мурчит. Из-за дурной идеи, которая показалась тогда захватывающим приключением, заманил кошку на двор кусочком жареной рыбы, что стащил с праздничного стола. Отвязал несколько шариков с крыльца и привязал к кошке. Взрослые были с другой стороны дома и не могли нас видеть. Мушка стояла, ела лакомство, а я обматывал ее тельце веревочками. Надеялся, что взлетит, но явно не рассчитал с массой. Кошка преспокойно сидела на крыльце, а шарики парили над ней, не собираясь поднимать в воздух. Конечно, по логике стоило бы построить ракету, но во-первых идея пришла внезапно, а во-вторых было не из чего, и я опять выбрал самый простой и нелепый способ. Нужно было больше шариков. Пока я, как вор, отвязывал их с перил, кошка успела куда-то удрать. Вместе с шариками. Сначала обрадовался, что взлетела и посмотрел в небо, но ее там, естественно, не оказалось. Отправился искать, сжимая в руке, отвязанные шарики. Внезапно раздался хлопок откуда-то со стороны кустов у забора. Лопнул шарик, явно о ветку. А потом донеслось жалобное мяуканье кошки. Побежал на шум. Оказалось, Мушку занесло в кусты роз. Она умудрилась запутаться в веревочках и звала на помощь хозяйку, отчаянно вырываясь и грозя себя задушить. Допустить тетю увидеть такую картину было смерти подобно: очень тряслась над питомицей. Поэтому не оставалось ничего иного, как кинуться освобождать Мушку прямиком в гущу колючих ветвей, выпустив из ладони шарики, которые улетели в небеса без кошки. На мне были футболка и шорты — погода стояла почти летняя. Веревки перепутались и не желали развязываться, а за ножницами сбегать не догадался. Ветки нещадно кололись, кошка орала дряниной, вырывалась и больно царапалась. Я пытался ее успокоить, но все было бестолку. Если бы знал ругательства, то наверняка матерился. Шарики, попадая на колючки, оглушительно взрывались над головой, осыпая блестками и пластинками с добрыми пожеланиями. До полной идиллии услышал за спиной сдавленное: «Ох, моя бедная Муша!» Это была тетя. Ожидая страшной кары, весь сжался, выпустил ногу кошки, которую держал, чтобы удобнее было развязывать, и заревел навзрыд. Сидел среди колючек и выл, заглушая жалобные вопли Мушки. Гости сбежались на шум. В итоге праздник закончился откачиванием тетушки, спасением меня и кошки из плена кустов. Ибо тоже запутался в бечевках от шаров, зацепился футболкой за ветку и сам не мог освободиться. Помню, меня вытащил папа, прижал к себе и начал успокаивать. Мушка сильно поцарапала мне правое предплечье и по руке текла кровь, что жутко перепугало маму. Но ощутил боль только тогда, когда посадили под домашний заживитель на кухне. Надо мной причитали родители, кто-то сунул конфету в здоровую руку. А я сидел, держа руку под лучом заживителя, жевал сладость, которую машинально отправил в рот, и ощущал жгучий стыд, что испортил мамин праздник. А еще было очень жалко Мушку. К счастью, она отделалась только испугом. Удивительно, меня никто не ругал. Все решили, что ребенок украшал кошку шариками, а не издевался над бедным животным, как высказалась в сердцах тетя. Так никому и не рассказал, что хотел отправить кошку в космос, боясь, что осудят. Потом все вспоминали случившееся с юмором, а я долго извинялся перед Мушкой, которая начала при виде меня испугано пучить глаза и прятаться. Потом все же удалось задобрить ее лакомствами, которые постоянно припасал, когда намечалась встреча. Совал потихоньку, чтоб никто не заподозрил, будто ее балую, когда животину держат на диете для похудения. Затем кошка простила и дала себя погладить. Мушка умерла в тот же год, когда пропал отец. Ее предлагали клонировать, но тетя наотрез отказалась. Горько вздыхаю, когда мысли снова переключаются на неприятное. — Я сильно переживал за отца. Но именно смерть Мушки заставила впервые задуматься о конечности бытия. В голову невольно лезла мысль, что папы больше нет. Но мы вместе с мамой гнали предположение прочь. До тех пор пока поиски не принесли результатов, думал, что он летит к нам где-то среди звезд. Просто заблудился. Но прошло столько лет… Я принял потерю. Внутри, как обломилось что-то, расцвела пустота. Вырван клок души, который не вернуть. — Похоже, так и не отпустил его, — делает вывод Психолог. — Наверное, — из угла глаза сбегает слеза, щекочет висок. Только не стереть. Пусть. — Возможно, когда-нибудь наука шагнет так далеко вперед, что нам не придется хоронить родных, — замечает Герр Профессор. — Хотел бы дожить до таких времен? — Да, — отвечаю, почти не задумываясь. — Это был бы идеальный мир. Только в нем все равно не будет папы. — Любой отец бы порадовался, если бы его сын жил в таком мире. Продолжай. В памяти ярко всплывает день, когда узнал печальную весть об отце и с губ сами сорвались слова. Очень хотелось облегчить душу, ведь откровенничать особо не с кем, а с мамой мы стараемся не вспоминать о больном. — Я играл в приставку, когда подошла мать. На мне был шлем и не слышал, что она говорила, пока не тронула за плечо. Подумал, что зовет учить уроки и разозлился, потому что подведу приятелей и наша команда проиграет звездный бой, если выйду из виртуальной реальности. Но мама не уходила. Не выдержал, отключился и сдернул шлем. Хотел уже высказать раздражение в адрес матери, но увидел ее грустное лицо и понял, что случилась беда. «Корабль папы уже пять дней не выходит на связь. Они думают, что с ним что-то случилось» — произнесла она и заплакала. Обняла и принялась утешать, будто я заливался слезами. Глаза мои были сухи, но сердце разбилось. Поверил сразу. Не нашел слов утешить, просто обнял в ответ. «Но чувствую, Влад жив» — сказала мама, и я снова поверил. Долго тешил себя пустой надеждой. Непозволительно долго, пока не прозрел. Правда, слепым было легче. — Легкий путь часто бывает ошибочным. Сколько тебе было лет? — Четырнадцать. — Андрей, а я просил рассказывать по-порядку. — Хорошо, Герр Профессор, — на несколько секунд, задумываюсь, — собираясь с мыслями. — Первый класс. Вроде первая четверть. Новые приятели подбивали кататься на роботе-уборщике. Знаете, раньше такие громоздкие были, с крышкой сверху, на которой можно было удобно расположиться. Но когда впервые увидел вибрирующую махину, шуршащую щетками и ползущую по коридору, решил, что если вскочить не удастся, то упаду и эта штуковина по мне проедется. Сейчас, понимаю, у страха глаза велики: там же кругом датчики и уборщик останавливается, когда впереди преграда, особенно в детском учреждении. Но на подначки товарищей не поддался, накрутив себя, и не поехал, хотя обидно назвали трусом. Но правильно сделал, потому что в этот момент выходит в коридор наша классная - госпожа Урядова. Попало всем, а меня похвалила, что я примерный мальчик. Потом в классе не раз ставила в пример мое послушание, хоть и сильно смущался, когда оказывался в центре внимания. Гордился особым расположением учительницы, а одноклассники завидовали. В начальных классах был почти круглым отличником. Что забавно, сидел с отличницей Ксюшей Антоновой. Потому что сошлись характерами, да и в первый день сели вместе. Товарищи молча негодовали: два отличника и за одной партой. Но я был добрым, всем давал списывать. Нас с Ксюшей постоянно называли «жених и невеста», но отношения были чисто дружеские. Нас обоих это смущало, особенно, когда исходило от взрослых. Но до свадьбы так и не дошло, Антонова перевелась в другую школу в четвертом классе, и мы перестали общаться. Возможно из-за того, что нас сватали окружающие. Или просто у обоих не было времени. А в старших классах ждали одноместные парты, там не стало бы причин сватать нас. Немножко не дождались, — вспоминаю с грустью. — А сейчас даже, не знаю, где живет. Впервые вспомнил Ксюшу за долгое время. Сложно распределить школьные события по учебным годам. Рассказываю уже все подряд, что относится к школе. Вырываю из памяти, даже не самые яркие, а какие приходят воспоминания, стараясь соответствовать количеству прожитых лет. — Подожди, — перебивает Психолог. — Начал торопиться и, чувствую, хочешь, чтобы от тебя отвязались. Не лучшая тактика. Я очень дотошный. К тому же это тебе нужно, не нам. Если где-то есть нарушения, пробелы, можно сделать попытку восстановить. Вспоминай по-порядку. Тяжко вздыхаю. Говорить пока не устал, тело — немного странно, — тоже не затекло, но психологически погружаться в прошлое, которое часто не самое хорошее, нет желания. А особенно вызывает привкус осознание, что вспоминаемое могу больше не увидеть в реальности. Наверняка происходящее записывается на камеру. Доктор тоже это посмотрит? Хотя, все равно. — В восьмом классе мы решили отметить выпускной в космосе на орбитальной станции Земли. Первый полет к звездам! Своими глазами увидеть Землю. Ждал не столько выпускного дня, сколько полета в космос. Уже тогда грезил им и твердо решил стать пилотом, как отец, чтобы однажды отыскать его. Не передать словами, что чувствовал, когда впервые увидел бездонную космическую чернь с искорками далеких звезд. Дух захватило. Ощущаешь себя букашкой, а даже самую огромную станцию — песчинкой, атомом, в необъятном космическом океане. Космос живет своей жизнью. Правда, почувствовал это уже будучи пилотом. Но когда стоял у огромного иллюминатора во всю стену и смотрел на голубой шарик с благоговением, гордостью и любовью, понял, что так же видел Землю отец. Быть в космосе, значит быть с ним. Тогда ощутил, что именно среди звезд мое место. Одноклассники быстро предались веселью, а я меланхолично рассуждал о звездах и выбранном будущем. Теперь даже отговорки и страхи матери не смогли бы разубедить стать пилотом. Стоял и смотрел в бесконечность, почти физически, ощущая под ногами бездну, отделенную от стоп станцией. Только она не дает упасть. Зависнуть в вечной пустоте. Восхищение. Благоговение. А на границе сознания суеверный страх, инстинктивный, будто стою перед всемогущим незримым божеством, в храм которого вошел. Наверное, из-за взгляда на ночное небо, усеянное звездами, люди придумали богов… Внезапно вижу себя не у иллюминатора орбитальной станции, а спасательной капсулы. Перед глазами встает умирающая громада «Изизы», оставшаяся - единственная - половина которой рассыпается на глазах. Жуткая, противоестественная волна пустоты поглощает звездолет, поднимаясь к кабине, испаряя металл, как воду. Пробирает не просто страх — животный ужас. Тело леденеет. Сердце замирает в груди, пальцы, кажется, примерзают к бронестеклу иллюминатора. «Изиза» растворяется на глазах. Раскрашивается в пыль, распадается на атомы. В пульсе стучит одна мысль: этого не может быть! Невозможно! Невероятность происходящего сводит с ума, толкает в водоворот безумия. Вокруг не замечаю ожидаемых метеоритов, в обзор не попадает ничего подозрительного. Только на глазах тающий корабль, который постепенно теряет на радаре массу, а затем исчезает полностью, словно его и не было, оставляя вокруг бескрайний мертвый космос и леденящее одиночество. А за спиной давится хрипом Сашка. Умирает. Его кожа быстро сморщивается, темнеет, высыхает, словно что-то выкачивает влагу, как только положил его на соседнее кресло. Похоже, нечто поднялось от ноги. Бедолага на что-то наступил, пока убегали? Он зовет, просит помощи. Но не пойду, не дотронусь. Интуиция разрывает душу: не подходи! Не прикасайся! Когда оглянулся, после того, как «Изиза» перестала существовать, на меня с соседнего кресла незряче пялился череп, обтянутый бурой кожей. Александра не признал бы в нем никогда. Я закричал. За нас обоих. Прижался к стене капсулы и выл, от сводящего с ума ужаса, пока не сорвал голос. Должно быть, запечатлел в памяти собственный крик, а не его. Потому что Александр уже не мог кричать, когда мы добрались до «спасалки». Парнишка не был обожжен. Нечто жуткое коснулось и иссушило тело на глазах. Мумифицировался в считанные минуты. Даже предположить страшно, что могло привести к такой реакции. Проще забыть, особенно, когда прошлое вновь ожило в памяти. Чувствую, прошиб холодный пот. Жадно хватаю ртом воздух, догадавшись, что все это время не дышал. Вклинившееся внезапно воспоминание разбивает реальность на куски. А потом собирает. Еще один паззл проклятой мозаики открылся. Меж лопаток кружат мурашки от одного предположения о возможной картине, если когда-нибудь не повезет собрать. Уже не удивлюсь, если открывшееся взору, лишит рассудка. Помню, как твердил всем, что несчастный обгорел и шок — причина смерти, потому что принять произошедшее не смог. Поверил в спасительную для психики ложь. Убедил других… Или меня убедили. Плохо помню, как меня нашли. Кто конкретно. Не помню лиц. Возможно в шоке был, быть может рассудок помутился. В себя пришел на больничной койке уже на Земле. Доктор подошел и рассказал о произошедшей трагедии, о метеоритном дожде, и что только я выжил. На нем была маска, лица не помню. Рассказывал, а не спрашивал, не в этом ли странность? Врачу поверил тут же и лишь поддакивал. Странности, если и были, то забылись, подменившись понятными событиями, которые успокаивали, а не сводили с ума. Даже журналист приходил, и я произнес ту версию событий, в которую с радостью поверил. В ложь, которую они хотели выдать миру. Все решили, что был метеоритный дождь и столкновение, разбившее корабль на две части. На куски, из которых лишь мне удалось спастись. Чудом. Единственный выживший, который говорит… сплошную ложь. Становится кристально ясно, что на «Изизу» совершили нападение и намеренно убили экипаж. Зачем и чем? Что за оружие может испарить огромный звездолет за пару десятков минут?! Разве у людей есть такие технологии? Или это сделал кто-то другой совсем иной природы? Но кто?.. А вдруг ответы перед носом? Сидят напротив, расхаживают за стенами, окружают. Душат страхом и отчаянием. Грозят кошмаром и безумием. Чувствую, как вновь сдавило горло и трудно сделать вдох. Сердце в панике стучит в висках. А тело сдерживают путы. Если бы не кресло, уже бежал бы прочь, крича. А так лишь сдавливаю челюсти до зубовного скрипа. Молчу, потому что крик окажется самоубийством. Психолог не должен понять мое состояние. Догадаться о мыслях, если «кресло» их не читает. Зачем оставили в живых, когда хотят скрыть правду? Вопрос буравит мозг в поисках ответа. Прозреваю, еще один кусочек паззла встает на место: случайный свидетель, который подтверждает ложь, автоматически превращает ее в правду. Я — живое и единственное доказательство, что с «Изизой» произошла катастрофа обычного происхождения и другому мнению нет места. Придумали «несчастный случай», а выживший — чудом или нет, хотя не так уж важно — все подтвердил. Идеальный «свидетель» преступления. Меня просто использовали. Хочется завыть, но горло, к счастью, сдавило и, понимаю, не издам ни звука. В космосе творится нечто кошмарное, а на Земле не знают. Никто. Мне приоткрылась чудовищная тайна. Тайна, которую не искал, но которая ни за что не отпустит. Измарался в чужих секретах, как в той поганой липкой массе. Не хочу знать ответы: чувствую, это смертельно опасно. Лучше забыть. Но знаю: не получится. Никогда. Делается настолько страшно, что хочется вжаться в кресло, раствориться в нем, исчезнуть. Только бы не сознавать в каком дерьме очутился, свидетелем чего стал и к кому именно попал в плен. Если, конечно, гибель «Изизы» и «Кентавра» имеют общее происхождение. Остро чувствую мужчину напротив. Это ненормально ощущать так другого человека… А человека ли?! Тело давно превратилось в лед. Мысли несутся, как бешеные, мечутся в черепной коробке и не видят выхода. Даже лучика света в замочной скважине. А человек ли я, раз чувствую Психолога?! Если ощущения взбесились и нет уверенности, что прежний?! Что со мной происходит?! Что они со мной сделали?! Зачем?.. Хочется рваться, кричать, требовать ответов. Но лишь тихо выдыхаю сквозь сжатые зубы. Герр Профессор не должен заподозрить, что моей памяти открылось слишком многое. Надо успокоиться. Попытаться. Но подлое воображение тут же рисует за Психологом десятки, сотни таких же, как он. Безликих манекенов, наполненных чернильной синевой, и подчиняющихся чему-то темному и могущественному, для кого не существует закона, морали и человечности. Космическая, первозданная тьма, что тянет ко мне свои щупальца. Кажется растеклась вокруг кресла и хочет пожрать. Подчинить. Сделать марионеткой, как однажды стал, сам того не ведая. Они преследуют непонятные и вряд ли благие цели, а мне не повезло попасться на пути, как лыжнику перед лавиной. О надежде на помощь разумнее забыть, чтобы не травить запуганную душу. Да кто сможет помочь, когда эти вешают лапшу на уши всему миру?! Вдруг и правительство с ними заодно? Не хочу знать. Слишком страшно. — Что тебя напугало? — внезапно требовательно напоминает о себе Психолог. — Расскажи. Сердце замирает, леденеет и перестает биться от страха. Они не должны узнать, что вспомнил настоящую гибель «Изизы». Не должны, иначе не отпустят, и останусь здесь навсегда.