Орхидея

— Как бы на пропажу любимого отца отреагировал твой сын, если бы он у тебя был? Говори, — требует Доктор. Вспоминаю, когда узнал ужасную весть о пропаже папы. Из глотки вырывается крик, полный боли и тоски. — Как, Андрей? Скажи словами. Озвучить, ту затягивающую бездну пустоты и боли, выше всех сил. — Включи воображение. Представь своего сына, — настаивает приказным тоном. В интонациях ни тени сочувствия. — Он бы не пережил, — выдавливаю с трудом. Горький комок мешает говорить. Нет, эта боль не пройдет никогда. Рана постоянно будет кровоточить. — Верно. Но у тебя нет сына, — напоминает Викман. — Нет детей. Семьи. Это хорошо или плохо в твоем положении? Отвечай. — Хорошо, — выдыхаю, испытывая облегчение. — Это очень здорово, что не завел семью! Ну, эту Алину. Мы не пара, вы правы. Никаких детей! Никогда! Не надо. Не будет. Только я. Один. Так легче, проще, не больно. — Верно. Молодец, — хвалит Доктор враз смягчившимся голосом. — Тебе повезло, что перед отбытием поссорился с девушкой, оборвал все связи, — продолжает. — Своим исчезновением, а точнее — гибелью — ты не принес никому боли. — Разве что маме и сестре, — горько вздыхаю и отираю слезы со щек. — Да. Но дети переживают острее гибель родителей. Ты выбрал звезды, Андрей. Небо. Ты сделал выбор, так иди по нему до конца. Без сожаления. Воспринимай произошедшее, как благо. Ты лишился функции, которая приносит в итоге только боль. Боль, которую сейчас чувствуешь. Итог секса, любви, отношений — всегда страдания. Рано или поздно, но печальный итог неизбежен. Пары не умирают в один день и час, как пишут в глупых книжках, если гибель не произошла от внешних причин. Какого было бы твоей жене и сыну хоронить тебя? Сколько боли ты бы им причинил? Ответь. — Хватит! — прошу, на глазах слезы. — Пожалуйста, не хочу об этом думать! Это слишком страшно. — Да, Андрей, страшно. Правда любых отношений, основанных на сексе, — разочарование, боль, страдания. Неужели ты жалеешь о такой жизни? Или ты мазохист? — Нет, — мотаю головой. — Но до этого времени много счастливых моментов. — А стоят ли они все той боли, что принесет гибель одного из супругов другому? Или потери ребенком отца? Сжимаю кулаки. Пальцы замерзли. В груди пожар. Горло сдавило. Хочется взвыть. — Хватит, — хриплю. — Не надо! Той боли не стоит ничего. — Верно, привкус того, что все закончится плачевно, отравит любые радости. Слишком пессимистично. Однобоко. Не хочу соглашаться. Что-то в его рассуждениях пошло не так. — А не лучше ли после рождения сразу в петлю, а? Чтобы не мучиться! — довожу суждения оппонента до крайности, пробуя сопротивляться убеждениям, которые прогибают и грозят сломать. — Не зачем лишать себя жизни. Достаточно выбрать верные ориентиры и совершенствовать себя, а не идти путем разрушения с закономерным финалом. Путем Человека, но не животного. Если человечество выберет секс — животные инстинкты — оно вымрет. Потому что выживать нам помогает именно разум, ибо тела крайне несовершенны. Если ты выбираешь секс, значит ты выбираешь смерть. Если ты отказываешься от секса, ты выбираешь жизнь. Что выбираешь ты? Отвечай. Только учти: к твоему выбору могу отнестись крайне серьезно. Звучит, как угроза. Конечно, не хочу умирать! — Жизнь, — соглашаюсь без колебаний. Иных вариантов просто нет. — Без чего? Уточни. — Без секса, — говорю единственно верный для собеседника ответ, чувствуя, что его просто вырвали силой. Тошно. От беседы. От собеседника. Себя. Нет, с потерей так просто не смириться. Это уродство на всю жизнь… — Молодец. А теперь перечисли плюсы, которые даст тебе жизнь без «животных радостей». — Что?! — поражаюсь. — Издеваетесь?! Какие плюсы? Жить не хочется, а он про «плюсы»! — Абсолютно серьезен. Давай, Андрей, перечисляй. Хочу, чтобы взглянул на иную сторону людского бытия и перестал убиваться из-за пустяка. Хватит жалеть себя. Взрослый мужик, а ведешь себя, как сопливый ребенок. Снова уязвил. Сконфуженно вытираю ладонью слезы. Да, надо взять себя в руки. Как-то. — Перечисляй, Андрей, — торопит. — Жду. Так паршиво, что плюсов просто нет. Молчу, не в силах найти правильный ответ. — Андрей, я называл несколько. Припоминай беседу. Ну? Тру пальцем лоб, вспоминая. Мысли текут только в самом мрачном направлении и не желают перетекать в иное русло. — Плюсы? — задумчиво переспрашиваю. — Экономия на контрацептивах. — Дальше. — Не буду тратиться на девушек. Опять экономия. — Шире думай. Еще? — Детей не будет, семьи, которая заставит остаться на Земле. — Молодец. Следующее? На несколько секунд мучительно задумываюсь. Но в голове пусто. Кажется под черепом разверзлась пустота. С точками звезд, которые погасли. — Все, — растеряно выдаю. — Все?! — раздражается. — Давай, помогу. Больше не станешь врать Алине о любви и разбивать ей сердце. Не будешь мучиться от неразделенной любви к Герде, которая тебя уже забыла. — Не забыла! — протестую, ощутив болезненный укол в самое сердце. — Не могла. — Тогда почему не посылает поздравления на День Рождения? Не стремиться общаться? Приехать в гости на Новый Год? Черт. Обида, боль, ненависть. К ней, к себе, к Доктору. — О таких отношениях ты мечтаешь? — холодно продолжает. — Нет! — выкрикиваю. — Просто… не повезло со взаимностью. — Не занимался бы с Гердой сексом, психологическую травму не получил бы и не страдал. Прав, но не хочу признавать.  — А теперь сидишь и жалеешь себя, что потерял доступ к «животной радости», потому что иных радостей у тебя в жизни нет. Жалеешь о потере секса с той, которую никогда не любил и держал рядом на протяжении восьми лет, как игрушку для постельных утех. Лгун. Тряпка. Слабак. Ничтожество, — слова хлещут, как пощечины. — Видел бы себя со стороны. Ты — жалок. Омерзителен. Особенно, когда плачешь. Ты хочешь остаться в таком состоянии навсегда? Отвечай: тебя это устраивает? Слезы продолжают струиться из глаз. Не могу удержать. Стыдно, мерзко, неловко. Веду себя, как ребенок, но ничего не могу поделать. Наверное, это уже истерика. — Неееет, — соглашаюсь. Сползаю с постели на пол, горестно всхлипнув. Сажусь рядом, прижавшись к краю. Хочется забиться в угол, спрятаться, но бежать некуда. Здесь просматривается все. Он видит. Наблюдает. А я слеп. Заперт в четырех стенах. Он — владыка и хозяин моей жизни. Бог этого маленького безумного мирка. Хуже того не один. За ним маячат безликие силуэты его коллег — они — угроза и загадка, которую нельзя решить, не нарушая правил. Они знают обо мне все, а я о них ничего. Несправедливо. Накатывает почти болезненное чувство беспомощности. Обреченности. Сжимает горло обручем. Давлюсь горьким комком. Судорожно всхлипываю. Выхода не вижу. Помощи не будет. Совсем один. Страшно. Отняли самое дорогое, залезли в душу, стерли жизнь, записали в трупы. Растоптали. Раздавили. И смахнули в пыль. Снова всхлипываю. Глаза затмевает соленая пелена. Утыкаюсь щекой в матрас, чтобы стереть слезы. Чтобы не видел. Но знаю видит — жалким и раздавленным. Ненавижу себя. Кирилла, «Кентавра», «Орхидею». То что родился на свет. Моя жизнь не должна была закончиться так. Здесь. Снова всхлип. Как некрасиво. В моем возрасте не должно так себя вести. Но сдержаться не могу. Слезы текут сами. Нервы точно ни к черту. Поджимаю ноги, стараясь стать маленьким и незаметным. Заполз бы под кровать, но слишком узко — не пролезу. Можно привычно закрыться одеялом, но сил стащить его нет. Только судорожно мну пальцами кончик. Другой рукой поспешно вытираю щеки. Ненавижу себя. — Нет-нет-нет, — шепчу, потому что в глубине души действительно презираю себя. Я совсем не идеал. Приспособленец! Ни отца не нашел, ни Любовь удержать не сумел. Неудачник. Признать это настолько мучительно, что лучше продолжать игнорировать дальше. Самокритичность очень болезненная черта. Но и обманывать себя — не выход. Правда всегда горька, особенно, когда перестаешь от нее бежать. А когда она смотрит на тебя так прямо… в лице Викмана. Доктор начинает казаться судьей, палачом за все плохое, что совершил в жизни. Может я заслужил оказаться здесь? Так мне и надо. За ложь, за то что такой неудачник. Презираю себя. — Тогда что нужно делать, чтобы измениться в лучшую сторону? — требовательно спрашивает Доктор, обещая надежду и искупление. — Какой путь выбрать? — Другой, — признаю. — Без секса, без страданий, без семьи и отношений. Без боли. Без Алины… Комок в горле. С трудом сглатываю. Не хочу такую жизнь! Холодную, пустую, ненастоящую. Не я это буду. — Молодец, — подбадривает. — Теперь отпусти прошлое. Проще не жить, а сдохнуть. Но на самом деле умирать желания нет. Хочется цепляться за жизнь до последнего, если понадобиться, вымаливая. И от этого становится от себе еще противнее. Жалкий и мерзкий. Достоин только презрения. Доктор ведь меня презирает, верно? Почему тогда возиться? Надо было оставить на «Орхидее» и все. Стал бы я тогда «статуей» или бы меня просто сожрали твари. Погиб бы беззвестно и даже урны с прахом не осталось. Да, такой жалкий тип, как я, другой участи не заслуживает. — Андрей, прекращай себя жалеть и поищи еще плюсы своего нового состояния. — Я не знаю! — говорить вообще не хочется. Беседа выжала до дна. Хуже, чем у Психолога. — Похоть разрушительна для разума. Секс и самосовершенствование личности несовместимы, — подсказывает или продолжает вразумлять Викман. — Если существо разумно, то должно связывать свою шкалу ценностей с интеллектом, а не инстинктами. Кто связывает с последним — не человек, а презренное животное, которое заслуживает такого же отношения. Хватит быть животным, Андрей. Пора расти над собой! Выбирать интеллект. Так какой самый главный плюс твоего теперешнего состояния? Вообще не понимаю, о чем толкует. Просто набор слов, осознавать которые нет желания. Душевных сил. — Я не переставал быть человеком, независимо от того был у меня секс или нет. Не надо сравнивать меня с животным! — скорее раздражение от усталости и мольба, чем полноценный протест. Сил сопротивляться изматывающей беседе нет. Лучше просто не слушать. Но не выходит. От Голоса прятаться некуда. — Только животное выбирает секс и ставит его приоритетом, — жестко поясняет врач. — Никогда не слышал про эксперимент «Колпак счастья»? Конечно, не слышал. Огласку запретили, чтобы не подавать дурной пример. Так вот, в начале прошлого века группа любителей от науки — учеными их назвать язык не поворачивается — решили придумать устройство, которое делало его обладателя абсолютно счастливым. Они изобрели шлем, который посредством импульсов раздражал центры сексуального удовольствия в мозге. Сразу видно, чем люди думали, верно? — презрительно усмехается. — В общем, их эксперимент увенчался успехом. Только с одним минусом: кто надевал шлем, не хотел снимать его добровольно. Горе-изобретателей было трое. В итоге они жестоко передрались. То ли за право обладания чудо-вещью, то ли пытались спасти от изобретения товарища, но кончили плохо. Одного зарезали, другому размозжили голову, а последний «герой» водрузил на себя шлем и хватил такую порцию счастья, что когда его нашли, имя узнали только по чипу. Парень остался жив, но максимум на что стал способен — это выращивание цветов на подоконнике в квадратных контейнерах. Потому что если видел предмет округлой формы, похожий на шлем, то старался натянуть его на голову, мыча в предвкушении наслаждения. Сейчас, должно быть, уже умер. Но зато прожил счастливую жизнь. В этой поучительной истории видна вся суть животного «счастья» — бесконечное сексуальное наслаждение, слепая агрессия и абсолютная тупость. Экспериментаторы явно вдохновились на старинных опытах с крысами, которым вживляли электроды в соответствующую область мозга, отвечающую за чувство удовольствия. После такой операции, животные только и делали, что жали на педаль, подающую импульс на электрод, пока не умирали от истощения. Аналогичный эффект достижим и для человека. Андрей, как тебе такая дальнейшая судьба, а? — не понимаю, серьезно или шутит. — Ты, как любитель секса, должен оценить. Бесконечный оргазм. Ни с одной девочкой такого не получишь. Кэс у нас страстный поклонник ретро, так что встретит мое предложение с большим энтузиазмом. Человек по сути мало чем отличается от крысы, такое же животное. Только в отличие от крысы у человека есть выбор стать Хомо сапиенс. Если путь разумного существа не привлекает, всегда остается участь крысы. Вечный кайф, который в итоге убьет, но зато какая приятная смерть. Как тебе, Андрей? Устроить? Интересно будет узнать, сколько ты проживешь. Угроза пугает до дрожи. — Не надо! — прошу. — Секс — это плохо, согласен. Но у меня никогда не было много, я же не одержим этим! Просто время от времени, как у всех. — Надо поступать не «как все», а как правильно. Андрей, не разочаровывай меня. Понимаю, у тебя сейчас стресс и большую часть ответов ты говоришь не обдуманно, в протест. Но впредь думай, что говоришь. Вот решу, что ты похож на героя истории, и не стоишь моего времени, тогда оставлю тебя здесь, где таким самое место. Пугает. Остро чувствую насколько важно не терять расположения Доктора. Самое умное — отвечать то, что хочет слышать. Но это значит переступить через себя. Не люблю врать. Но он к этому склоняет, давит. Пытается убедить в своей безумной точке зрения. — Я не такой! — отнекиваюсь. — Ладно, больше не буду. Просто так тяжело это принять. Вся жизнь теперь наперекосяк… — А иного смысла в твоей жизни нет? — Работа пилотом, — признаю. — Хорошо. Но просто уметь управлять звездолетом — это очень мало для развития личности. Теперь у тебя выпал прекрасный шанс заняться интеллектуальным развитием. Верно? — Ну, да. Буду книжки читать. С горя, — бурчу под нос, но Доктор слышит. Чем теперь еще ночи занять! Вздыхаю. — Вижу, говорить с тобой, пока ты в таком состоянии, бесполезно. Рассуждать здраво не можешь. Так что отложим беседу. Ложись и спи. Когда проснешься, подумай над плюсами и перечисли все вслух. Если этого не сделаешь, разочаруюсь в тебе, Андрей, и на мою помощь можешь больше не рассчитывать. Все понял? Ему нужны какие-то «плюсы»! Неужели это ему так важно?! У Дока с головой явно не в порядке. — Да, понял. Хорошо. Перечислю, — соглашаюсь. Только отстань. Как на душе паршиво, давно так не было. Будто вновь Герда бросила. — Андрей, запомни: будущее для людей, но не для животных. На чью сторону встать — решать тебе. Но будет жаль, если не сможешь отказаться от «животных радостей». Киваю. В знак того, что принял к сведению. Доктор замолкает. Похоже, беседа окончена. Ждет когда успокоюсь? По-моему и так спокоен. Настолько безразлично не было еще никогда. Плевать, что со мной сделают. Абсолютно не важно. Меня больше нет. Убили. Того прежнего, которым был. Ощущаю себя презренным ничтожеством. Целый вечер-день-ночь — или какое сейчас время суток? — глаза на мокром месте. Надо же, как унизительно так разреветься! Да что со мной творится? Отираю лицо краем одеяла. Не смог толком отстоять свою точку зрения, поспорить нормально. Док просто завалил аргументами, словно заранее заготовленной речью. Целой лавиной слов, в больше части которых я просто потерялся. Не умею спорить, не люблю конфликты и ругань. Самым простым и жалким было тупо согласиться с оппонентом. Хотя Викман разве оставил иной выход? В глубине души остаюсь при своем мнении, но оппонент ждет согласия с его точкой зрения. Чувствую каждой клеточкой. Иного просто не должен произносить, чтобы не разозлить Викмана и не потерять его благожелательность. Ненавижу его. Нет, не стану с ним больше спорить. Буду соглашаться во всем. Чтобы отпустил, чтобы выжить. Презираю себя. Доктор и Психолог заставили сегодня взглянуть на себя со стороны. На самую нелицеприятную сторону, которую прячу в тени. Ничтожный я человечишка. Эгоистичный любовник. Никакой семьянин. И дети не нужны. Променял на космос. Но почему-то не жалею. Просто пустынно внутри и все. А еще я слабак и трус. Это самое паршивое. Редко признаюсь себе в слабостях, слишком бьет по самооценке. Не озвучиваешь, и нет проблемы, правильно? Невесело усмехаюсь. Теперь умру здесь. В холодной пустоте меж далеких звезд. А крейсер захватчиков станет саркофагом. Вот он итог моей никчемной жизни… Мысль одновременно удручает и успокаивает. Смиряюсь с участью. С одной стороны, даже не плохо — лучше погибнуть здесь, чем на Земле. Буду, как отец летать где-то в пустоте, а мама будет верить, что я живой. Надеюсь, потом мой труп выбросят в открытый космос. Надо будет попросить Дока. После завершения «лечения». Не откажут же в последней просьбе? Или скорее кремируют, мало ли кто на мой парящий труп в космосе наткнется, а им вряд ли нужны улики. Слезы незаметно высыхают. Плечи больше не вздрагивают от всхлипов. Сколько проходит времени не замечаю. Сижу, глядя на край постели расфокусированным взглядом. Сидеть надоело, на постель забраться нет сил. Чувствую себя механизмом, у которого села батарея. Укладываюсь прямо на жесткий пол у кровати. Сжимаюсь в комок, закрываю ладонями лицо. Лучше одеть повязку, но не помню, где она. Из пустоты выдергивает вибрация шагов. Чувствую каждой клеточкой тела, прижатой к полу. Кто-то стоит рядом. Глаз не открываю: нельзя. Лишь сильнее жмурюсь. Удивляюсь, что впервые не расслышал звукового сигнала двери. Должно быть, слишком ушел в себя. Вновь накатывает липкий страх, который так и не стал привычным. Незнакомец пугает. Но почему-то уверен, что это не Доктор. Тот другой. — Эй, ты чего на полу лежишь? — удивляется ОД. — Вставай, на кровати же удобнее. Помочь? Молчу. Все равно, где лежать. Что-то опускают на столик. Пластик? Есть не буду. Аппетит мертв. — Андрей? — ОД приседает на корточки, шурша защитным костюмом, и заботливо надевает мне повязку на глаза. — Да бывают вещи и похуже, не расстраивайся! Все хорошо будет. Правда. — В другой жизни, — с горестью вздыхаю, продолжая лежать на полу, словно труп. — Доктор сказал, дать тебе порошок. — Отравы? — спрашиваю с надеждой. — Снотворного. — Чтобы умереть? — продолжаю. — Чтобы поспать и успокоиться, — поясняет медик, как ребенку. — С тобой возились столько времени, и сейчас станут травить? Не говори ерунды! Никто тебя убивать не собирается. Выпей. Голову приподнимает пальцы в перчатке. Рукав костюма неприятно шуршит над ухом. В губы упирается пластиковый стакан, явно с растворенным лекарством. — Пей, — принуждает. Подчиняюсь, уже не ощущая внутреннего сопротивления. Кажется, верю на слово. Или доверяю ОД. Или просто наплевать. Выпиваю содержимое. Слегка горчит. Вроде когда-то уже пробовал нечто подобное. — А теперь, давай, на постель перебирайся, — советует. — Не хочу, — произношу замогильным голосом. — Я тебя не подниму! — жалуется, выпрямляясь и шурша нарядом. — Хватит мне надрываться. — Сил нет, — отнекиваюсь. Хочется, чтобы отстал. — Да ладно! — не верит. — Не дури. Андрей, ну ты, как маленький прямо! — Умереть хочу, — признаюсь. — Замерзнуть. А ты иди, тебя дела ждут. Хотя холода и дискомфорта особого не ощущаю. Жестковато, конечно, на полу, но вполне терпимо. Особенно в таком состоянии. — Если тебя так оставлю, то мне еще и от Доктора попадет! Слушай, Андрей, у меня капец, как день не задался! В начале смены кое-что сломал ненароком, Кэс на меня злой ходит, пока прибор в починке. Уже не знаю, куда от него деться! Если еще от Дока взбучка будет, пожалей меня, а? Совсем зашиваюсь в последнее время. Тоже вот плохо мне, ну выручи, а? Ляг сам, пожалуйста. Вздыхаю. Невольно проникаюсь к парню сочувствием. Может не только мне так паршиво. — Ладно, — сдаюсь. Сначала неуклюже сажусь. Затем переползаю на постель. Физически разбитости нет, скорее из разряда «все достало». Психологическое. Только спать действительно начинает хотеться. Лекарство, наверное, действует. Утыкаюсь лицом в подушку. Медик заботливо прикрывает одеялом. — Ты первый пациент у меня, которого о чем-то прошу и который просьбу выполняет. Спасибо, — неожиданно благодарит. — Нравится к тебе приходить, будто снова в больнице работаю. — В больнице? — переспрашиваю, повернув в его сторону голову. Обнимаю подушку, наивно ожидая пояснений. — Ой, я этого не говорил, — спохватывается. — Знаешь, я бы с тобой поболтал, если бы нас другие обстоятельства свели. А так, правила, нельзя, сам понимаешь. Спи, давай. Эх, вот даже завидую тебе немного. Мне бы так пару дней проспать сладко, а то у меня уж сны в памяти не задерживаются, будто не сплю вовсе. — А, давай, местами махнемся? — предлагаю шутливо. — Жуть, как тут торчать надоело. — На пару дней я бы с тобой поменялся, но не дольше! — смеется. — С Кэсом ты точно не сработаешься. — Это верно, — соглашаюсь. Мысли начинают вязнуть и путаться. — Завтра последнюю фазу начинаем, а там до выписки рукой подать. Не волнуйся, Андрей, все нормально переносят. — А что потом? — интересуюсь, чувствуя, как слипаются глаза и сознание сонно плывет куда-то. ОД что-то отвечает ободряющим тоном, но смысл фраз ускользает. К тому же позабыл о чем спрашивал. Сон затягивает в пучину умиротворения.