Соловейко

Князь опосля того вечора решил отцовский кабинет стороной обходить. Дмитричу велел забрать тавошние документы, счета, письма, да в библиотеку отнести, и ко всему наказал, чтоб тот рядом теперь ошивался всегда, а то «мало ли чего». Ещё так странно оглядывался — тревожно будто, пугано, словно с самим чертом свиделся. Дмитрич же, прям как девка сенная, вмиг всё на следующий день Ваське растрепал, когда слал его к князю вместо себя «подежурить». Васька Марфушке-говорушке взболтнул, а уж она — так всем дворовым. Вот и стали теперь о новом шептаться — неужто Владимир Карлыч с того света к сыну своему, ироду безбожному, там в кабинете явился? Свят-свят-свят!.. Любавка, когда весть ту услыхала, рассмеялась так, как лишь она умела — раскатисто, задорно, громогласно. «Тюкнула» да молвила, что барина, авось, просто совесть мучить начала. В кой-то веки, давно пора! Глядишь, может и на могилку теперь сходить не побрезгует, а то почти уж тиждень гостит, но ни папеньку, ни маменьку на кладовище навестить не рвётся — некогда ему, вот и всё. — Теж мені, запрацювався! Тут карлючку намалював, там печатку поставив — от і вся работа! — ругалась Любава, пока Марфуша с ней вечерком на кухне отсиживалась — Дмитрич снова из-за неё чуть коней не двинул с перепугу, вот и погнал прочь, дурынду, от барина подальше. — Ничего вы не понимаете, тётушка… - вздохнула она в ответ, робко улыбнувшись. — Это вам не пироги печь… Тут думать надо. Заработался барин, ему б передохнуть, как следует… — Ой-ц! А ти тільки того і ждёшь, щоб пан з тобою відпочити надумав! — Жду-жду, тётушка! — рассмеялась Марфа, груди свои в шутку помяв. Взялась девка за князя, прям не на шутку в того вцепилась — кусок свой должный цапнуть хочет. Ну конечно, как тут не захотеть: барин-то молодой — ишь, какой взрачный, видный, складный. А взгляд у него, словно кинжал — насмерть в сердце ранит. И голос - медовый, глубокий… Таким только девицам на ушко глупости шептать, да стишки любовные начитывать. Ох, как бы с ним Марфа загуляла!.. Впрочем, кто его знает — вдруг ещё получится чего… Марфушка — девка нескудоумная¹, пригожая. Знает, как своего добиться. Микитка в то время в углу опять сидел, да радовался втихую, что его никто не наказал. Князь, видимо, забыть решил о том, что произошло там, в кабинете… Впрочем, и не было дурного тогда ничего — Микита же закордонного² не взял, так на кой наказывать теперь? Ну да, гулял, где не положено, но разве ж грех это? Впрочем, тут вишь как оно — барин вовсе и не такой плохой оказался, как говаривали о нем. Добрый, справедливый… Не наказал ведь, хотя, по большому счету, и было за что. Одно Миките теперь не нравилось… Чего вот Марфе и впрямь делом не заняться? Всё время шастает, о барине вздыхает — слушать тошно уже! Микитка едва ль рот под замком держал, чтоб не обругать вертихвистку. Будто сам не свой сегодня был. Вроде, как и прежде, в уголке жмётся тихонько, не трогает никого, а вроде глядит на Марфушку исподлобья, да так, что аж мороз по коже бежит... Дотоле всегда светел ходил, как солнышко — всему обрадуется. А уж если не радуется — то горюнится так, что в сердце щемит. Но чтоб с гневом черным, со злобой на кого-то глядеть — никогда такого не было! — Ты чего, оголец? — кивнула Марфа в его сторону. — Так смотришь, будто обидела я тебя чем. Чего это он, тётка? Встал тогда Микитка из угла своего, ещё разок зыркнул сердито да в чулан ушел. Бабы его глазом проводили молча, прям диву дались — будто не Микита вовсе! — Сама не знаю. Учора ввечері з водою приходжу, так вiн отут сидить — очи шальные, нібі нашкодив чого. А сегодня, от, хмуритися… — объяснила Любавка. — Мабуть, накоїв делов и не говорит? Мабуть и натворил. С Микиткой всё станется… Без пригляду ж гулял, кто знает теперь, чего учудить успел?..

***

Поутру на следующий день барин в Новгород отъехал ненадолго: с чиновником повстречаться, да «дакýменты» какие-то важные лично подписать — землю ж всё-таки продает. Бабы шепчут, мол, удрать он хотел подальше от поместья проклятущего, только вот слухи-то были, иль правда-матка — не ясно никому. Любавка говорит, что если б даже уехал, то и слава богу, не прижился бы здесь всё равно, хоть ты тресни. Невзлюбили тут нового барина… Один Микитка ничего не видел и не слышал — не таким себе князя «нарисовал», каким по слухам был он. И болтовне девичьей верить не желал: мол, бабы-то — дуры, мало ль чего себе навыдумывают. Да и что ж ты будешь делать, если очи княжеские голову с ума разуму сводят, житья не дают, сердце быстрее биться гонят?.. Хоть руки на себя положи. Так бы и глядел Микитка в них вечность целую, в глубине, во тьме их пропадая. Тут как-то слухи и не к месту, когда про кохання петь хочется… Не сказал бы Микита, что уж сам барин так шибко ему нравился. Нет… Мальчонка дух терял от взгляда его, от глаз серых, что словно два мисяца ясных блестели. Да и где ж такое видано было, чтоб хлопчик младёхонький по другому мóлодцу вздыхал? Что-то не припоминал Микитка, чтоб похожее случалось с кем... Оно и ясно — ну где такому взяться в глубинке-то деревенской? Не болтали об этом далече Петербургу, тем более дитяткам неоперившимся. А уж Микитка по младости лет и про девиц-то думать ещё не умел, откуда ж знать ему про грех «такой»?.. Вот и полагал — не бывает этого, неможливо так. Вздохнул Микитка — тяжело, печально, заунывно. Аккурат тогда Любавка на кухне хозяйничала — к приезду барскому харчи готовила. С чего это, думает, дитятко её опять развздыхался? Чуднóй совсем… И впрямь, Микитка сам не свой с приездом князя стал — Любава так себя вела только тогда, когда второй раз чуть под венец не ушла — за кучера старого. Да вот только и с ним ничего хорошего не вышло — Глебка, в конце концов, на другой женился. Вон, который год уже с женушкой душа в душу живет, а с Любавкой он тогда, как оказалось, несурьезно, просто так гулял. — Чого зитхаешь? Краще б справою зайнявся, — пробормотала под нос Любава, нахмурив брови. А Микита её и не слушал даже — глаза прикрыл, вновь о князе замечтавшись. Небось, Павел Владимирович уже «дцатый» раз в дороге икнул, примету шутливую припомнив. — Матінка, от скажи мені… Гоже це — о «другом» думати? — оробело промолвил Микитка, личико разрумяненное ладошками прикрыв. Вроде ж ясно говорил, а Любава-то, по душе своей простецкой, его понять не может: — Про що такому «другом»? — спросила та в ответ. И чего, думает, её дитятку неймется? Лучше б работал, чем дурью маялся. Ещё один бездельник наметился, прям вторая Марфушка у Любавки на горбе. — О мóлодце другом. Чи можно так?.. — уточнил мальчик, вспыхнув, словно рябинка по морозу. Ну совсем непонятно заговорил! — Та хто ж тобі забороняє? Думай собі, скільки хочеш. Ніби гріх це - подумати про кого, — сказала тогда Любава, не разобравшись. Ну, она-то, вроде как, и правильно говорит… Микитка мигом ожил, улыбнулся — светло, искренне. А сердечко резвее забилось, словно пташечка дикая, соловейчик лесной в клетке — значит, так бывает; значит, так можно… Только вот о разном говорили Микита с Любавкой… Она-то ничего срамного, грешного и в голову не брала. А он… А он о князе молодом мечтал. Мечтал, чтоб как тогда, в барском кабинете: глаза в глаза ему глянуть и сгореть без следа, пропасть в глубине их без остатка и напрочь... Микита вновь заулыбался да на окошке поерзал, поудобней устраиваясь, чтоб побездельничать. Ах, сколь дивный день! Разве бывало прежде краше на душе?.. Вот бездельник негодный… Все делом заняты, а он балду повалять вздумал. Слуги ужо стол накрывали, аккурат барин поспеть должен был. Марфушка у зеркала косу плела золотую. Сегодня платье срамней некуда напялила: плечи голые, юбка по щиколотку — всё, чтоб красой своей девичьей лишний раз блеснуть. Так, авось, к ночке ближе позовёт князь в свои опочивальни без платья показаться… А уж Марфа-то только того и ждет. О времена, о нравы! Остальные бабоньки и девоньки, что постарше будут да поразумнее, от барина нос воротят — говорят, во, какой хмурной и холодный ходит, совсем неинтересный! А между собой шепчутся, что аккурат и в постели такой же будет — холодный и неинтересный, прям курам на смех. Бабу ж надо так брать, чтоб пробрало — пожестче, не жалеючи, чтоб потом она на ногах стоять не могла! Красота красотой — тут никто не говорит, что барин собой плох, но бабам же для счастьишка другого надо… Словом, обсмеяли все бедного Павла Владимировича за его же спиной по последнее число. Да и не поспоришь ведь с ними — правильно судят, так оно всё и есть. — Барин! Барин едет! — крикнул Борька у ворот, дворовых повещая. Явился — не запылился, прям легок на помине. Въехал на карете своей, как и в прошлый раз: величаво да чванливо — до вульгарности. Перед кем выпендривается-то? Перед дворовыми что ль? Не уехал зато, а то все уж обрадовались, что князь-таки удрал к себе, обратно в Париж несчастный, где ему, зарозумилому такому, и место. Микитка аккурат тогда ещё на оконце в кухоньке сидел, голýбок крошками кормил. А у кухоньки окошки во двор выглядывают, как раз к крыльцу… Конечно, он сразу встрепенулся, как услыхал да увидал, что князь прибыл, чуть из окна даже не вывалился. А барин-то, в спешке, из кареты мигом вышел — лихо огляделся да как вкопанный тут же на месте и встал. Очи свои распахнул, побелел ещё пуще прежнего… А всё потому, что увидал опять те кудельки витые, да глазки голубенькие, что перед ним явились снова. Князю аж дурно стало… Благо, Дмитрич, что подле кареты встал, умудрился его подловить — едва ль от обморока, получается, схоронить поспел. — Эй, ты… Тоже это видишь? — побледнев ещё хлеще, молвил князь. — Отвечай! Роман Дмитриевич глянул в сторону, куда барин его уставился. Чего он так встревожился-то? Ну, вон Микитка опять с окна свесился — голубей крошками кормит. Вот, негодник, опосля него опять ведь сор будет! — Вижу, барин. Обижаете, — ответил Дмитрич, подумав было, мол, мабуть Павлу Владимировичу не понравилось, что поваренок во дворе сорит? Ну оно и понятно — ишь, какой гадливый³ барин им попался. — Не волновайтесь, я сию же минуту этого дурня двор мести заставлю! Дмитрич свистнул громко, да на Микитку прикрикнул: — Эй, негодник! Ты у меня щас живо плетей получишь! Микита вздрогнул, чертыхнулся. Его что ль зовут? Глянул, а там ведь барин стоит — красивый такой, что прям выть хочется, и аккурат на него смотрит: как Микита и хотел — глаза в глаза… Вот у мальчонки мигом-то из головы всё и растерялось. Как себя зовут – и то позабыл… Дмитрич сказал, плетей получишь? Батюшки! Значит, недосчитался чего-то княже… Ой, пропадет теперь Микитка! Забьют до смерти, не пожалеют. А Дмитрич уже было насупился, в сторону кухни надвинулся… — А ну, стой, — нахмурившись, удержал его Павел Владимирович. — Это ещё кто? — Он-то? — кивнул Роман Дмитрич в сторону кухни. — Да так, поваренок здешний. Кухарке нашей по работе помогает. Изволите выпороть? Поваренок? И всего-то? Так значит не привиделось князю тогда в кабинете — взаправду всё было… Взаправду этот проклятый негодник его едва ль бежать не вразумил⁴, прочь от поместья своего. А барин-то было подумал — всё, настал конец его рассудку, совсем его с ума любовь неверная, несчастная свела. И, хотя уж даже знал, что не призрак это вовсе, не виденье наяву, всё равно отойти никак не мог — не верил. Неужто бывает такое, думал он, чтоб так похож был человек?.. Павел Владимирович перекрестился, да к дверям попятился, взгляда своего с мальчишки не сводя. Едва ль не упал даже, о порог споткнувшись — во, как загляделся. А у Микитки уж сердце зашлось — барин на него так смотрел, как ни на одну сенную девку ещё не пялился. Даже на Марфушку… Ах, всё б отдал Микитка, чтоб вечно эти серые очи перед собою видеть, чтоб вечно на него князь смотрел — не так, как на других… — Нет. Пока не нужно, — дрожащим голосом ответил барин. На месте не остался — в дом поспешил скорее спрятаться, прочь от виденья своего. Напуган-то как! Из-за Микиты что ли? Быть не может! Авось, спутал с кем, вот и встревожился? Дмитрич только голову почесал, плюнул, да Микитке кулачищем пригрозил. Мол, чтоб не шкодил больше. Да только огольцу не до того совсем было — тут, вишь, дело посурьезнее будет! Приметил Микитку пан молодой… ___________________________________________________________ ¹ Нескудоумный - неглупый. ² Закордонный - чужой. ³ Гадливый - брезгливый, полный отвращения. ⁴ Вразумить - внушить, заставить.