Соловейко

Сидел Микитка в чулане, горох очищая, да горюнился горько. Ну, а как тут не пригорюниться? Столько горести внезапно хлебнуть довелось, сколько за всю жизнь у огольца не случалось. Обидел его князь страшно — и не столько тем, что избил даром, сколько нелюбовью своей, неприязнью лютой. Ну, ясно ж и пню было, что барин Микитку с самого началу невзлюбил, но это ладно — пережить бы еще получилось, мабуть, и обольстить при желании тоже. А что ж поделать теперь, коли Павлу кто-то другой люб? Тут обольщай — не обольщай, ан даже если вдруг и пожелает барин когда-нибудь Микитку приголубить, все равно в его объятьях о другом грезить будет. А оно и правдой было. Микитка от немоготы едва не вешался ужо — и тело битое от ран болит, и сердце измученное муками душевными кровью обливается… Щемило в груди так, что жить не хотелось — похлеще рюмило, чем спина кнутом исполосованная. И ведь нет, чтоб пана опосля всего плохого забыть да жить спокойно, как раньше жил — наоборот, пуще прежнего захотелось Микитке своего добиться да в душу к барину залезть, а оттуда уж и в сердце, да так, чтоб дуже¹ и навсегда... Ведь ах, как шибко прельщала сердечко мечта глупая, мальчишеская, чтоб князь, такой суровый, холодный да бессердечный, с Микиткой наоборот нежным был, ласковым… С ним одним — а на других не смотрел бы даже. Ревновал пана, между делом, страшно, по-черному, особенно к Марфе и к любви его прежней — хоть к бабке иди да колдуй, чтоб князь никого, кроме поваренка своего, не яглел² да не видел. Не давала покоя Микитке мысль, что Павел Владимирович и ему голову морочит, и еще кому-то – дескать, нехорошо тот поступает, непорядочно. Ан хотя и желалось Миките с паном шашни водить, да только как задумывался он, коли б свиделись они с барином снова, так в дрожь мигом бросало — страшно было, прям слов нет: кто знает ведь, чего Павел Владимирович теперича отчебучит… Ну, вот хоть убей, не понимал Микитка, за что ж ненависть-то у пана к нему такая лютая вспыхнула! Лютая да жгучая — аккурат ею оголец и успел обжечься. И все равно, ох, как манит мальчонку княжеское сердечко, что в том пламени томится — так и тянутся к нему сызнова руки! Да вот только боязно теперь — даже «ожоги» с прошлого разу не сошли… Вот ведь задача. Когда невмоготу совсем от горечи стало, вздумал Микита на лавке прикорнуть ненадолго да мыслишки в порядок привести, а то ж отродясь ему столько думать не приходилось, вот и пошла голова кругом. Только едва он на лавку-то прилег, как тут же в чулан Марфушка влетела, и давай причитать да вычитывать: — Вот где спрятался! — всплеснула руками она, засуетившись. — Я ужо с полчаса, значит, в людской рыщу — тебя найти не могу, а ты, значит, тут лежишь да в потолочину плюешь! А где ж ему быть-то, как не тут, спрашивается? Вроде ж вдосталь громко на него Дмитрич-то в людской наорал, что «проку от Микитки больного нет, лучше б и вовсе помер — лишним ртом меньше стало бы» — все поместье услыхало, не иначе: лукавит Марфушка, видать, по своим причинам на мальчонку «шипит»… Всхлипнув, поднялся с лавки Микитка несолоно хлебавши да спросил тихо: — А що сталося-то? Уж и подумать страшно было, что опять надобно от него может быть — вряд ли чего отрадного девка молвить пришла. Либо работы прибавить, либо, упаси бог, с барином опять направить лясы точить. — Дмитрич велел тебе, чтоб, когда со справой закончишь, на чердак сходил да лук перебрал — поди, сгнил ужо весь почти… Да рыбы начистил, а то с утра в людской байда целая стоит — смердит, зараза. И тут же, вздернув нос, взгляд отвела, словно барышня, что челядь неблагородную да неблагодарную отчитывает. Сама не знала, что вдруг нашло на нее — однако ж страсть, как злилась она на Микитку за то, что барину даже до него дела больше, чем до Марфушки горемычной. Разозлил ее еще как назло с утра пораньше Павел Владимирович — значит, когда Марфа грудями своими глаза его намыливала, тот в ее сторону и не глянул даже, а когда та про Микиту при нем ляпнула невзначай – так сразу к ней вниманием загорелся! Микитка с ней тоже неприветлив был, неразговорчив, ан это ужо не впервой — соперница как никак ему Марфушка теперича, ан только сама Марфушка, благо, о том не ведала вовсе… Так вот и случилась у них неприязнь молчаливая — ни один, ни другой ни словечка более не вымолвили. Марфа сразу ушла, как поняла, что не заладился разговор — самой же стыдно стало за себя: мол, на барина же обижаться тут надо, Микитка и ни при чем ведь тут. А Миките ничего не поделаешь — наказ выполнить придется, а то опять проучат, особливо если Дмитрич пронюхает, что оголец подумать успел, чтоб от работы увильнуть. Как закончил горох чистить, решил сразу на чердак пойти — авось там прикорнуть на хвилиночку³ удастся. А чтоб туда попасть, надо было через господскую половину дома пройтись к парадной лестнице и по ней до самой последней поверхи подняться, чтоб уж потом через правое крыло поместья на чердак лезть. Туда Микитку доселе нечасто посылали — там, чтоб забраться, еще приноровиться надо: опасно. Неспроста же в этот раз именно его заставили – опять, небось, Дмитрич так поглумиться вздумал, ирод усатый… Ну и, как всегда бывает, аккурат барин с покоев в тех краях шел — за полдень же, как раз только-только проклюнулся. У Микитки-то сердце сразу в пятки и ухнуло, едва он Павла Владимировича завидел — заспанного, наспех одетого, да с таким лицом, будто ему на голову ночью кошки нагадили: видимо, опять весь вечер от графина с винищем не отлипал... Как раз на лестнице проклятущей и столкнулись, да и встали оба, как вкопанные, на друг друга уставившись — у обоих внутри оборвалось что-то от встречи нежданной. В первый раз, считай, свиделись после сечи… Микитка на него глянул тогда, а князь сразу глаза отвел — совестно, видать, было на мальчика смотреть. Встали молча оба, словно позабыли, куда шли. Решил тогда Микитка беды не кликать, да с барином самому не заговаривать – боялся теперь, хотя язык так и чесался. Столько мыслей было, столько сказать хотелось, ан жуть, как страшно теперь было рот лишний раз разевать — так, что губы разомкнуть с перепугу не получалось… Что ж, раз пан и сам не хочет говорить, то уж точно лучше не навязываться. Да и кольнула в боку левом, там, где сердечко бьется, обида-таки… Оттого и вздумал Микита, что лучше мимо пройти да князя понапрасну не сердить. Захотел оголец мимо юркнуть, а тут Павел Владимирович его как ухватил вдруг крепко за руку да придержал: — Пошто убегаешь? — говорит, ухмыляясь. — От меня хоронишься? Да что ж тут спрашивать-то — ясное дело, что хоронится! Опосля того, как барин Микитку отлупил розгами, тот его бояться стал до смерти, словно мышка кошкой шуганная. На глаза нарочно не попадался, барскую половину дома десятой дорогой обходя — благо, не шибко огольцу там и надо было шастать. А тут вон как не свезло-то… Вот если б Павел сейчас взял да сказал от души — дескать, не прав он был, наговорил напрасно на Микитку и отлупил его со зла, по неосторожности, то тот бы сразу про обиду забыл. А ведь Павлу очень хотелось такое сказать да прощенье попросить за то, что боли столько причинил… Ан остерегся он, не стал — вот еще, будет он перед дворовым в ногах валяться да прощение просить! — Мені працювати слід… — отозвался, наконец, Микитка да попытался ладошку высвободить из хватки княжеской. Но тот его только крепче перехватил да рассмеялся задорно: — Не бойся ты так… Чай не волк перед тобой. Ой-ц, ну тут, знаете ли, бабка надвое еще сказала — Микитке в тот момент так и желалось его поддеть, дескать, «да что вы молвите?». Взамен он только глянул на барина с укором, промолчав в ответ — щемился сморозить опять чего глупого, как на конюшне, да князя разгневать… Глупый ведь барин да жестокий, а дураков в первую очередь остерегаться надо — теперь Микитка это не понаслышке ведал. Павел тоже не знал, что сказать мальчишке такого, чтоб как бы и чувства не выдать и зла не натворить — да в голову не лезло ничего как назло, а молчать становилось труднее с каждой секундой. Хотелось князю многое от Микитки узнать — как здоровье, к примеру; або⁴ не шибко ли злится он на Павла; або не обижает ли его кто… А впрочем ужо ведь обидели — аккурат сам Павел; и злится уж наверное — кто б не злился опосля того, что князь вытворил; а уж про здоровье не заикаться лучше вообще. Да и странно это будет, ежели князь у поваренка такие вопросы каверзные разведывать станет — мало ли, чего оголец про себя подумает. Не дай-то боже догадается, что барин к нему неровно дышит — вот это позор будет, так позор! — Ты… Оправился уже? — несмело спросил Павел, решившись наконец. Ан уточнил потом, чтоб Микитка не подумал чего лишнего: — А то мало ли, может, опять наказать вздумаю — еще помрешь… Опять Микиту без ножа словами ранил — глубоко да больно, аж сердце сжалось. Да лучше б он тогда уж умер сразу же, коли барину в радость над ним глумиться. Микитка и в этот раз промолчал – так тошно ему вдруг стало, так горько, что голос бы надломился, коли б рот открыл. — Я задал вопрос, — черство напомнил барин, недовольный тем, что мальчишка помалкивает. А тот и не мог сказать ничего — обида и страх так и встали комом в горле: да за что ж барин, дескать, издевается-то над ним горемычным?! Господи, вот надо ж было Микитке угораздить князю в тот день треклятый в кабинете попасться! Послушался бы матинку, остался бы на кухне, щас бы авось целый да невредимый сидел на кухне, лопал пироги за обе щеки, да о барине только понаслышке знал, какой он пригожий, ан норовом скверный. Вон, глядишь Марфушка бы счастлива была — вместо Микитки барин бы до нее докапывался. Кохал его б оголец втихаря, а там, глядишь, и ушло бы чувство само собой. Рассерчал тут Павел, что Микита ему в ответ молчать вздумал. Князь его со злости мигом за плечи перехватил, и не успел оголец понять, чего удумал барин, как тот взял да и прижал его к стене со всей дури своей. Микитка лишь успел громко ахнуть от боли, да вцепиться в руки княжеские — а барин так близко был, что аж прям срам... — Ты что ж, со мной играть вздумал, дурень деревенский? — прошипел он ему на ухо. А Микитка ужо с перепугу едва ль ум не терял — ох, как страшно-то стало! Особливо опосля того, как оголец припомнил, что на конюшне аккурат так же все начиналось, ан кончилось плохо. Дескать, опять сейчас барин руки распускать будет да в местах срамных лапать, а потом еще и вылупит небось, ну или ударит хотя бы. Все одно — не поздоровится мальцу, вот как пить дать... А Павел, понятное дело, почему разозлился так – мол, он такой великий «небарский» подвиг совершил тут: у холопа соблаговолил узнать, которого, к слову, и избил сам же, как у него здоровьице! А в ответ ему нежданно-негаданно смолчали — и ведь даже ясно, почему: да что б щас Микитка не ответил, этот дурак породистый к любым словам бы придрался! Нравится ведь в душе князю на огольце этом отыгрываться, измываться. Ведь когда разум Павлу гнев застилает, да не на Микиту несчастного, а на зазнобу его бывшую, ужо ничегошеньки поперек не сделаешь — тут лишь бы повод был, за что погорячиться… — Чего молчишь?! Решил в молчанку со мной потешиться?! — Павел встряхнул мальчишку за плечи, ударив спиной о стенку. Гляньте, как разошелся: вот, дескать, дрянь этот Микита, вздумал играть с барином своим, нос перед ним воротить! Микитка глухо всхлипнул, переведя дух, да вдруг больно так стало, что прям невмоготу. Князь на него взглянул, а у мальчонки по щекам слезы градом, да и сам он стоит, как лист осиновый дрожа, словно прямо тут щас кони двинет. И тут прошибло князя… Словно разум снова о себе знать дал, наконец. «Да что ж я делаю?» — промелькнула вмиг мысль в его голове, и в ту же минуту Павел, словно околдованный, ослабил хватку, да отступился от мальчишки. А тот, без сил, тут же наземь по стенке сполз да себя руками обнял, чтоб мандраж унять… Князь, не в шутку смутившись, взглянул на него, а там… Вся стена, где Микитка стоял, кровью заляпана, да и у самого Микитки рубаха со спины красная. Недолго помявшись в ступоре от испуга, князь тут же мигом опомнился, бросился к Микитке, и, ведомый неистовым желанием загладить вину перед ним, протянул руку с намерением на самом деле в этот раз помочь… Но мальчик, заметив это, в ужасе заныл и живо отполз подальше, забившись в угол, подумав, что Павел Владимирович на него замахнулся. А потом Микитка плохо помнил, что было дальше. Вдруг, в глазах его потемнело от боли, а тело перестало слушаться, и в тот момент он почувствовал, как голова неожиданно опустела. — Прости… Я не хотел… — едва услышал он тихий, взволнованный шепот, и сам не поверил в то, что это было наяву, прежде чем сильные руки подняли его, прижав к теплой груди… ___________________________________________________________ ¹ "Дуже" – сильно. ² "Яглеть" – желать. ³ "Хвилиночка" – минута, минутка. ⁴ "Або" – или, либо. Мне вот самой уже интересно, будет ли еще кто-нибудь это читать))) Смай_лик_94, простите, что заставила ждать. Продолжаю для вас ;)