Соловейко

Идеже¹ очухался Микитка, было ужо давно к вечору дело. Ему привиделось тогда, будто лежит он на чем-то шибко мягком да утешном, словно то хмара² небесная, и что ему тепло, хорошо и отчего-то не больно совсем – будто раны горемычные не рюмили теперича. Хлопчик было подумал еще поначалу, будто помер он, да на тот свет ужо отошел – так дивно ему было, словно он на облаке плывет: пушистом да уютном. Потому-то оголец, опосля того, как зенки спросонья продрал, сразу и не сообразил, где очутился. То была горница чудная – большая, ладная да богатая; окна бархатом расшитым застланы, отчего со двора ни лучинки свету не бьется; стены картинами писаными увешаны – в золотых рамах расписных; а вокруг затишь, сутинки³ и ражий запах трав лесных да ягод, что, зазвичай⁴, с собой знахарка деревенская таскает. Зажмурился Микитка, обдумав, что и это ему снится, да потом вдруг как припомнил все приключившееся – и то, як с барином на лестнице повидался, и то, як перед ним в обморок завалился… Помял оголец не думаючи шлямку⁵, на которой лежал, и тогда же разом понял, что не у себя в чулане на лавке валяется, а на перине пышной в барской комнате почивает… Огляделся – а ведь и правда барская палата! Околе, ко всему еще, явно дамский будуар, а под самим Микиткой – и впрямь перина, что малец за облако принял… Ребра стягивала тугая повязка, на спине чуялась тряпица мягкая, пропитанная каким-то дивным варевом, сам он был заботливо укутан в шерстяную шаль – видать, матинка похлопотала. Рядом, когда Микитка огляделся ужо, Маремьянка, знахарка деревенская, аккурат к постели спиною сидела, сонливо что-то толча в маленькой ступе и нашептывая таинство. Оголец пошевелиться опробывал, но от слабости лишь сумел охнуть и обмякнуть на перинах – знахарка, как только услыхала, что мальчонка проклюнулся наконец, оглянулась на него да отложила пестик: – Стиха, касатик… Раны не тревожь, – проворчала она, встав со стула и направившись к постели. Взяла водицы из кувшина, что подле ложа стоял, да в ступу разлила, засим уселась с краю перины: – Пей, – говорит. Микитка с трудом поднял голову да отвар пригубил – горький, аж в глазах темнеет! Ан знахарку не ослушался – через себя ступил да выпил все: Маремьянка дурного никогда не сделает, то все знают. Опосля того знахарка похвально кивнула, отложила ступу да помогла обратно улечься – так, чтоб спину не хвилювати⁶. Внутри, в груди вдруг сразу потеплело от снадобья Маремьянкиного да опять в сон потянуло – Микитка мягко устроился на перинах, доверившись старой знахарке, что зручнише⁷ накрыла его пледом да стала молитву зачитывать: ладно так, будто песню какую, что сразу глаза слипаться сызнова начали. Засыпая уже, Микитка приметил краем уха, как скрипнула дверь и в комнату Дмитрич заглянул – опасливо так, будто знахарки побаиваясь. Аж перекрестился со страху – не зря ж, дескать, за ведьму ту в деревне принимают… – Ну, как он? – шепотом, деловито спросил он Маремьянку, у порога помявшись. – Жить будет, – тихо ответила старуха, взявшись за четки да усевшись на место. – Что ж случилось-то с ним? Я вроде ж ужо его после сечи на ноги поставила… – Да… пес его знает, чего случилось, – недовольно проворчал Дмитрич, маковку почесав. – Не наше то дело. Князь же ж как только его на руках приволок в постель барыни покойной, так сразу без разговорчиков на коня прыгнул и за доктором мещанским помчался – сказал лишь, чтоб Микитку здеся устроили. Сам еще ошалелый такой был, даже руки дрожали. Ой, нечисто тут дело, Маремьянка… Вот те крест – нечисто! Маремьянка смолчала минуту, покачав головой, словно обдумывая что-то про себя, отчего у Дмитрича аж мурашки по коже пробежались да холод могильный – ведьма ж, как никак, мало ль чого умыслила! – Сам же сказал: не наше то дело, – говорит, – не суй нос, куда не велено, а то себя загубишь… Отвернулась старуха сразу обратно к окну – дескать, не скажет ничого более. А Дмитрич сплюнул только, сызнова перекрестился опасливо, да восвояси пошел, дверьми хлопнув. На том и уснул Микитка сразу, едва подумать о князе успел – неужто, мол, взаправду в палату барскую сам принес?.. Да ну… Неможливо это. Не бывает так. *** Опосля этого мальчонка проснулся ужо от того, что с него стянули шаль да стали раны щупать. Когда чьи-то черствые руки коснулись рубцов на спине, оголец живо охнул от накатившей боли, нежданно очнувшись от приятной дремоты, в которую его, было, унесли знахаркины травы. Едва Микитка глаза разул, так тут же нашел взглядом благообразного старичка, что аккурат и оглядывал спину, – сурьезного такого, незнакомого, в приличном камзоле да в очках толстых; и, кого уж точно не ожидал повидать, Павла Владимировича: ошалелого всего, взволнованного, каким доселе его и не видывал. Когда князь заметил, что оголец очнулся, то заметно смутился, поймав на себе удивленный Микиткин взгляд. А уж когда доктор, что с мальчонкой возился, коснулся ран чуть сильнее, отчего хлопчик глухо вскрикнул в подушку, барин и вовсе нежданно-негаданно сжался весь виновато, глаза опустив, будто кот нашкодивший – Микитка тогда и глазам не поверил! Потрогав подсохшие рубцы, лекарь одобрительно хмыкнул, после чего прошелся по ребрышкам, прощупал кости рук да ног и, по видимому, не найдя лишних ушибов, промолвил: – Скоро заживет все. Павел шумно выдохнул, словно искренне боялся услышать другое. Микитка прям-таки с него глаз не сводил, самому себе не веря, что все взаправду. Барин-то переживал… Барину-то не все равно! Верить, ан нет – сам не знал… – Главное его не напрягать сейчас да кормить получше, а то больно уж заморен… – продолжил доктор, обратившись к князю, – Следили б вы за управляющим вашим, что ль. Негоже ж так над крепостными измываться. Павел с пылающими ушами лишь отвел взгляд куда-то в сторону, промимрив что-то вроде «ну да, за «управляющим», запинаясь на каждом слоге. Опосля этого доктор поднялся с места, небрежно укрыв Микитку обратно пледом: – Сейчас пусть спит побольше, а коли хуже станет – велите за мной послать. – Хорошо. Я вас провожу, – неуверенно и тихо ответил Павел, опосля чего без лишних слов выпроводил доктора из покоев. Перед уходом, на мгновенье у дверей он глянул на Микитку через плечо – так трепетно и живо, как никогда доселе себе не позволял; и будто задержаться хотел да сказать что-то, ан так и не решился ни на что. Микитка тоже промолчал – да он и слов тогда б не нашел! Только диву дался – барина подменили будто. То, значит, он его бьет, то словами обидными обзывает, а тут вдруг в палаты барские принес, дохтура позвал да поглядывал все время виновато, будто ему перед Микиткой в кой-то веки стыдно стало… Черт поймет, что творится! Оголец заскучать не успел, как тут же к нему знахарка опять проскользнула, да не с пустыми руками – целый кувшин молока принесла: теплого, топленого. Напоив вдосталь, Маремьянка укрыла Микитку понадежнее да наказала спать опять, чтоб жар не поднялся. А когда засыпал мальчонка, никак сердечко упокоить не мог – так и пело оно надеждой, что пан мабуть, наконец, к Микитке злобу свою забыл. Про себя думал – только б то правдой было! Да если Павел Владимирович на него всегда теперь смотреть так будет – без гнева, с трепетом; – забудет, как есть, Микитка обиду на него! Перед богом про себя поклялся, что все простит, только б теперича все хорошо у них было. Только б Павел его не ненавидел – Микитка за это, пожалуй, и душу бы дьяволу отдал… А ночью ему опять сон дивный снился – страсть какой чудесный: будто лежит он на травке во поле чистом, отдыхает, и тут – чу! – шаги чьи-то слышит! Глянь, а это барин к нему пришел – не злой да хмурый, как прежде, а такой же растерянный и взволнованный, как вечором сьогодни – рядышком совсем опустился, опосля поначалу помялся чутка, а потом пальцами коснулся лба микиткиного, кудри с лица убирая. Загляделся им было, после улыбнулся неуверенно, робко да вдруг промолвил долгожданное: – Прости ты меня… Микитка подняться хотел, ответить что-нибудь, а не получалось – тело не слушалось, словно незыблемое. Ан Павел Владимирович не растерялся да мешкать не стал – минуты не прошло, как Микитка почувствовал вдруг… губы его мягкие на своих. А потом что было – не помнил. Видать, на том и кончился сон. *** Наутро, а вернее днем ужо наступним, Микитка, наспавшись сладко да разомлев на барских-то перинах, лениво проснулся от пения птиц во дворе да желанья «на задний двор» наведаться. Окрепнув чутка от заботы Маремьянкиной да хлопот дохтурских, оголец тихонько поднялся с перины, тут же почуяв сильный голод, без труда почти на ноги встал да отправился сразу же нужду справить. Опосля решил непременно восвояси воротиться да перекусить чего-нибудь у матинки, а то из людской так пирогами горячими несло, что аж слюнки текли. Как только заглянул Микитка на родную кухоньку, так матинка его там будто ждала сидела у дверей ужо – подскочила живо с лавки аж прослезившись, руками всплеснула радостно, да бросилась обнимать-жалеть дитинку свою горемычную. Любавка и впрямь едва богу душу не отдала, когда сыночке ее плохо стало – испугалась она тогда страшно, что сызнова у нее судьбинушка злая дитятко отобрать хочет. Вот уж чого, а второй раз сыночку потерять не пережило б сердечко немолодое… – Мікітушка, рідненький ти мій, та що ж з тобою сталося? – разнывшись, спросила она, щечки румяные, детские расцеловывая. А потом вдруг заглянула тревожно в глаза огольцу, за руки его схватив, да промолвила взволнованно: – Ти мені скажи тільки, милий, то пан винен? Микитка тогда, призадумавшись ненадолго, неуверенно головой покачал, слукавив, что князь не при чем тут – решил, что не стоит матинке ведать про них лишнего ничого. Да видно сразу стало, что Любавка не поверила ему – ну, не обманешь сердце материнское, вот хоть ты пополам расколись. Нахмурившись, Любава смолчала на это, про себя дцатый раз князя молодого прокляв по-страшному. Вслух лишь промолвила, что надобно знахарку отблагодарить щедро, лечению которой даже дохтур удивился, когда закусывал перед отъездом. Да Богородицу, конечно, которой Любавка всю ночь молилась – тут без божьей руки никак не обошлось! Сама Микитушку родненького на лавку тут же усадила да кинулась побаловать сыночка – киселя овсяного с молоком заготовить, пирогов свежих, только из печки, нарезать. Сама тут же рядышком уселась, чтоб поухаживать, да в конце концов чуть не с ложечки касатика откармливала – Микитка смеялся только, что не маленький уже, в шутку отмахивался. – А правда ль, що мене сам князь на панську ліжко приніс?.. – невзначай будто, спросил он у матинки, зардевшись, взгляд заробевший укрыв. И понял тут же по тому, как Любавка насупилась сразу недовольно, что зря Павла Владимировича при ней припомнил… Да только мучал его вопрос этот, прям таки жить не давал – дескать, вдруг привиделось ему в горячке, как он к груди теплой княжеской прижимается; и слова раптом⁸ барские, что Павел зла не хотел, тоже не взаправду были… Но матинка фыркнула только, смолчав об этом. И пригрозила, чтоб оголец думать о нем перестал даже, чтоб забыл, как страшный сон. – Хай тільки отчебучить ще що-небудь, так я богом клянуся, що миш'як йому з чаєм подам! – проворчала она грозно, сплюнув на пол. – От не дарма не сподобався він мені з самого початку! Мати його дурепою набитою була ... Та щоб їй до кінця століть в гробу перевертатися! Так і яблуко-то від яблуньки недалеко покотилося… Микитка опосля этих слов и сам пожалел, что про барина спросил – матинку только серчать лишний раз заставил. Еще и мысль тогда у него промелькнула шальная, что шибко уж Любавка палку по этому поводу перегнула, будто у нее на князя своя еще обида какая-то есть, давняя ужо… Ан пропала сразу же – мол, глупости то все, откуда ж тут давним обидам взяться… Обратно в палату барскую Любавка сыночку не пустила – велела к себе в чулан отправиться да не высовываться оттуда теперича от греха подальше. Так-то оно так – правильно матинка поступала, ан Микитке-то это на руку не было: так надеялся он свидеться с князем еще хоть разочек… Разузнать ужо все в конце концов – что ж у Павла Владимировича самого в сердце-то творится. Но больше всего иного желалось – взять при встрече, подойти к барину и обнять тихонько, сжав крепко пальцами шелковую рубаху да в грудь уткнувшись… У Микитки аж с головы до ног все покраснело от мыслей таких ласковых – смутившись, оголец отвернулся от погляду материнского, чтоб та не приметила, как сыночка ее краской заливается при мыслях-то о князе проклятущем. – Чого сталося? Де больно? – засуетилась Любавка, заприметив, что Микитка зарделся, да подумав неладное. – Ничого не сталося… – прошептал оголец, – Матинка, дай поїсти… Любавке только головой качать оставалось да гадать, чого в голове молодой творится…Вот был бы дивчиною сыночка ее – сразу б ясно все стало, как божий день: кохання тут и никак иначе! Да только не барышня ж Микитка, чтоб пана молодого полюбить, а про грех содомской Любава и думать не умела – вот и не складывалось никак в голове у нее, чого ж творится-то на самом деле. А ведь ночью-то, оказывается, не сон был вовсе – Микитка просто и думать боялся, что барин и впрямь у него, дворового, прощенья просить мог… Да то взаправду было. ___________________________________________________________ ¹ Идеже – когда. ² Хмара – облако. ³ Сутинки – пумрак, сумерки. ⁴ Завзичай – обычно, как всегда. ⁵ Шлямка – кровать. ⁶ Хвилювати – тревожить. ⁷ Зручнище – лучше, сильнее. ⁸ Раптом - вдруг.