Соловейко

Слышалось приглушенно под шелест предрассветного ветерка, как ворчит во дворе собака на луну, со сторожем Борькой в обнимку развалившись у ворот; как стихает в деревне шумная гулянка, да молодцы с девицами, по избам разбредаясь, запевают пьяные, похабные частушки… Тихо фыркали сонные лошади в стойлах, настороженно топчась на месте от шороха сена где-то в углу. Замешкавшись с завязками от Микиткиных штанов, князь целовал мальчишеские губы – жарко, мокро, сминая их устами своими так, что у обоих кружилась голова, будто спьяну после шибко старого вина. Микита беспокойно шебаршился¹ под Павлом, позабыв самого себя от неведомой силы желания, да неловко пытался отвечать на барские ласки, дрожащими руками крепко сжимая княжнину спину. И думал про себя только о том, какой же Павел Владимирович и впрямь пригожий – широкоплечий, сильный, крепкий, да при том еще и ладный, видный, утонченный… А уж как пахнет-то барин – дивным французским парфюмом – сладко, до дрожи в коленях желанно, именно что «по-мужски», не как неоперившийся еще Микитка. Князь теперь куда ласковее с огольцем был отчего-то – ран на этот раз нарочно не касался, только там милуя, где до боли, до прокушенных от страсти губ приятно, с трепетом ловя каждый упущенный с уст мальчишки протяжный, волнительный стон. Вот только поцелуи барские Микитке горькими казались, словно отчаянными даже, тоскливыми – не по любви как будто... - Павел Владимирович… - застенчиво обратился хлопчик, на хвилиночку осмелившись разорвать поцелуй, когда князь ужо с него совсем штаны стаскивал. – Що ж ви творите?.. В ответ Павел лишь слабо, будто бы задорно ухмыльнулся, однако улыбка его привиделась Миките измученной – столько горести и печали было в глубине серых глаз, что у огольца невольно сжалось гулко бьющееся сердце. В то же мгновенье княжнина рука вправно² скользнула вниз, между Микиткиных ног, и оголец от яркой вспышки столь вожделенного задоволення едва не вскрикнул во весь голос, удержавшись только в самый последний миг – нельзя, чтоб их услышал кто, нельзя… И тут же в бессилии откинул голову на сено, раскрыв рот в немом истошном крике да впившись ногтями в барские плечи, чувствуя чужие холодные пальцы там, где прежде никто не касался… Припав к обнаженной мальчишеской груди, князь ловко оглаживал Микитку, милуя руками самые постыдные места на юном теле, а губами осязая швидкий³, неровный стук резвого, еще совсем отроческого сердца под тонкими ребрами. И так страшно было огольцу от «таких» ласк княжеских, что выть хотелось – отродясь с ним такого не творили… Ну, собственно, с Микиткой никогда и не любились как с барышней – не было у него еще ни разу мужчины, как, впрочем, и девицы тоже. Отсюда и страшно было – от неведенья, чего станется. Вскоре Микитка дышать стал и вовсе через раз - тяжело да рвано, - то и дело упуская с губ глухие, сдавленные стоны от каждого движения чужой руки меж стегон⁴. И думать у него ужо совсем не получалось – так тело горело, так сладко тянуло внизу живота, что только и оставалось хватать ртом воздух, бездумно шепча от страсти барское имя. Микитке так несвычно это было поначалу, ну, нагому с чужим человеком лежать, да и Павлу, впрочем, с ним тоже. Ну, дивно это все же, непривычно, когда юношу обнимаешь – дескать, хочется груди пышные ощутить под собой да бедра широкие, а тут… Сверху – плоско, снизу – узко. Еще и улегся князь аккурат между ножек Микиткиных, а там у него ну совсем не по-девичьи устроено-то хозяйство было. Ан головы тогда у обоих мало соображали - так желалось им друг друга, что аж мурашки по коже бежали, тут уж не до терзаний душевных про грехи содомские было. И хоть страшно стало Микитке на годинку от того, что князь с ним вытворить удумал, ан тут же наплевал он на все, откинулся на сене да глаза закатил - пущай, дескать, творят с ним, что вздумается. А князь-то сам совсем не спешил торопиться – зачем же, коли вся ночь в угоду только им двоим?.. Павел и не уловил даже, как застыл на месте и телом нагим мальчишеским залюбовался – взрачный был оголец, дивный, умильный, даже растрепанный да усталый после гулянки. Так свело у князя в груди тогда отчего-то, заныло томно сердце от вида Микиткиного и от мысли шальной, что все-все делать можно… Твой: бери – не хочу. И в ту же минуту Микита вздрогнул с непривычки, почувствовав, как барин его румяных щечек рукой коснулся… Глаза разул - а князь на него любуется, взглядом теплым ласкает, завороженно трогая пальцами пухлые микиткины губы. Оголец поначалу оробел, замер на мгновенье, не осмеливаясь даже дышать, як будто боялся спугнуть князя, однако после, ответив Павлу затуманенным страстью взглядом, горячо выдохнул и ведомый мимолетным, необъяснимым желанием припал к его руке мягким, теплым поцелуем. И вскоре зашелся громким, протяжным, любострастным стоном, когда чужие тонкие пальцы скользнули в его уста, и князь разом жадно коснулся губами его шеи, затеяв неторопливо, размеренно оглаживать огольцу то, благодаря чему его не спутаешь с дивчиной. Павел-то сразу смекнул, когда Микитку в дрожь бросило да на пот пробило от ласк откровенных, как да где его миловать надо – решил нарочно так сделать. Вот уж когда у огольца голос-то резвый пробился, так это сразу опосля того, как барин смело ужо да живо рукой между стройных ног Микиту ласкать стал, жарко зацеловывая острые ключицы и настойчиво скользя перстами в его податливых устах. Хлопчик послушно льнул навстречу, до боли в ребрах прижавшись к князю ближе да впиваясь короткими ногтями в белую кожу на барских плечах так дюже, что проступала кровь, и невидящими от пристрасти очами глядел куда-то над собою, в темноту, позабыв даже о том, как себя самого зовут… И вдруг накрыло огольца вспышкой неведомое чувство с головой, словно потолочина над Микиткой вмиг обвалилась - он вскрикнул, прогнулся всем телом да стиснул князя бедрами, пытаясь ноги сдвинуть, а по коже крупная дрожь волнами пробежалась, едва ль разум у мальчонки вконец не забрав. Опосля он истощенно упал обратно на сено, пытаясь отдышаться, как тут же услышал довольный хмык князя. - Славный мальчик, - жарко выдохнул Павел ему на ухо, после чего с ухмылкой поцеловал обмякшего огольца в припухшие от ласк уста. Сам же неспешно опустился полностью на мальчонку да стал звонко ремень расстегать, чтоб ужо задуманное спочатку⁵ исполнить да честь Микитушкину водерень⁶ замарать… Подвинул он с той метою⁷ ляжки Микиткины ближе, пока тот еще в себя приходил да думать ни о чем не мог. Да только толку с того, что ум к хлопцу наведался тогда вдруг опять, трошка едва ль была - вскоре вновь сладко стянуло все сызнова у него внизу живота, едва Микитка почувствовал чужую твердую плоть между ног. Оголец тут же шумно выдохнул, прильнув ближе бедрами к князю, обнял того ужо смело да сам к себе притянул – решил тогда Микита все-все принять сьогодни, чем княже потешиться с ним вздумает… Смял тогда Павел узкие мальчишеские бедра, прижав к своим тесно, воеже оголец доподлинно ужо ущучил, як он барина с ума-разуму сводит, як хочет, як желает его князь… Как тут нежданно-негаданно дверь в конюшню со скрипом стремглав распахнулась, а там, мать его за ногу, Алешка: - А ну, кто тут! - заорал со всей дури своей деревенской, кулаки приготовив. Микитка тихо ахнул с перепугу, словно его водой колодезной живо окатили, и мухой стал думать, куда ж отсюда бегом да швидко⁸ деться можно. Потянулся за портками своими, чтоб срам прикрыть, да тут Павел Владимирович его остерег, укрыв спиной своей широкой, а сам привстал с сена да на конюха оглянулся. - Барин твой тут, холоп, - грубо ответил князь. - Чего орешь? Алешка присмотрелся в сутинки, призадумался, маковку почесав, да вдруг разом понял - и впрямь барин! Полуголый, растрепанный, злой - как собака, между пары ладных ножек лежит - явно ведь девичьих. - Ой-ц, Павел Владимирович... Не серчайте, обознался! – молвил тут же конюх, заухмылявшись сальненько. - Просто голоса услыхал да шум неположенный - подумал, мабуть цыгане опять коня у нас крадут, как у прошлом мисяце, вот и решил проверить. - Проверил? Ступай давай, - буркнул барин. Микитка тогда, притаившись, тихонько улыбнулся княжниной расторопности - ишь, як Павлу Владимировичу невтерпеж с ним любиться-то. Навмисне⁹ оробело пробежался пальчиками по его взмокшей после ласк жарких груди, отчего тотчас услышал нетерпеливый, сдавленный стон в ответ. - Ступай! – и вовсе сорвался тогда Павел. Помялся было на месте Алешка, с интересом спробовав разглядеть средь сутинок, кто ж там за «любавница» у Павла Владимировича, которую тот отчего-то прячет так усердно. Чай, не Марфушка ли там, лисица этакая, на сене под князем валяется? Ох и трепу-то на утречко будет – это ж надо, какая сплетень каверзная намечается: барин молодой с дворовой дивчиной на конюшне в ночь конца поста Петрова любиться вздумал! - Да я рад бы, Павел Владимирович, да тут такое дело... Там Зорька ваша жеребеночка родила в роще, я оттуда щас обоих сюды привел – устроить бы их надобно... - развел руками конюх. - А вы хорошо, что тут очутились, чай и имя назначите! Сказать, что разозлился барин не на шутку - ничего не сказать. От гнева аж слов не подобрал, чтоб обозвать Алешку, едва с места не подскочил, воеже наорать вдосталь, да Микитку не выдал. А конюх-то мигом расчухал, что Павел Владимирович рассерчал, вскипел весь, да и решил ужо нарочно ему на нервах сыграть. Ну, вот хоть ты тресни, невзлюбили тут барина нового! - Ну, так пойду я за кобылкой схожу - не волновайтесь, щас вашу Зорюшку с жеребеночком непременно сюда приведем. Василь! Чого там? Давай помогу! - крикнул он уже во двор да мигом метнулся прочь с конюшни, успев удрать прежде, чем князь встиг¹° найти чего под рукой, чтобы вслед швырнуть. Хорошо хоть вообще убрался, а то б еще остался дожидаться, когда княжнина любавница себя покажет. Остались опосля того вновь одни на сене Павел с Микиткой - ненадолго, правда, да и ужо, конечно, не до кохання обоим было. Оголец, покраснев, застенчиво отвернулся от погляду барского, задивившись погрустневшим взглядом волошковых глаз куда-то в сторону, а Павел, тем временем нахмурив брови, прошептал тихое, досадливое «черт». Потом неохотно кивнул своим мыслям, сызнова глянув на обнаженного Микитку под собою, засим обернул его обратно к себе, чтоб поцеловать - мягко уже, целомудренно, на прощанье, так сказать. Это ужо сам Микитка его вдруг одразу обнял крепко, пригорнувшись всем телом и заставив откровеннее свои уста зацеловать - так не хотелось, чтоб кончалось все... Да только времени мало было у них на милованья – боязно. С трудом оторвались, наконец, друг от друга, кое-как оделись мигом впопыхах, ан и тут Павел, на отраду Микитке, сразу не отпустил – не утримался¹¹, в последнюю годинку прижал-таки огольца еще разок в уголке с поцелуем жарким. А потом прошептал: - Не бегай ты от меня... – говорит, словно спьяну. - Не могу я так... Обещаю, что зла больше не сделаю. У Микитки от радости все лицо краской залилось. Он робко кивнул, приулыбнувшись в ответ, после чего хотел юркнуть скорее прочь через калитку в сад, а то слышно ужо было, как Алешка благим матом Зорьку в стойло брести торопит. Да только и тут придержал его напоследок князь и добавил, словно опомнившись: - А ты обожди меня у крыльца! Только так, чтоб тебя не приметил никто… А я следом приду. Тотчас дрожью по телу Микиткиному мурашки пробежали от предчути сладкой, что не кончена еще, не отшумелась ночка их, и оголец тотчас прикрыл ладонями щеки, запылавшие маковым цветом от бесстыжих помыслов. Да будто мог хлопчик пану отказать, особливо когда як день ясно, что пропал тот ужо от кохання к барину вконец! Хоть и ляпово было огольцу от того, что станется, коли и впрямь обождет он князя у крыльца, ан только страх барина разгневать сызнова, развеять то, что раптом между ними вспыхнуло, да потерять тщедушную надежду на ответ в несчастных почутях Микиткиных, куда сурьезнее нынче казался… - Почекаю, барин, - пролепетал в ответ мальчонка, соглашаясь на затею княжнину, на что Павел ему негайно улыбнулся. Затем шмыгнул долой с конюшни, чтоб Алешке на глаза не попасться, да углами и заборами помчался вмиг к поместью. А сердце так стучало в груди до сих пор гулко, что страсть! Тут как пить дать зараз ведь – его теперь Павел Владимирович и ничей другой... *** Как добрел, наконец, оголец до крылечка, об проклятущие розовые кусты изодравшись вдосталь, живо притаился в уголке темном, чтоб средь сутинок утренних не заметил никто из дворовых, да стал коханого ждать, поминая жаркие милости на конюшне и радуясь тому, як все славно у них сегодня обернулось. Вот вроде б аккурат там же его давеча Павел Владимирович собственными руками розгами отлупил в кровь, да так, что Микитка чуть богу душу не отдал, ан все одно – едва приголубили хлопчика, так он сразу разомлел, как девка сенная, и все обиды на пана запамятовал. Ну, вот не мог ничего с собою поделать Микита – ну, вот свел его с ума-разуму барин! Иного желало тело молодое – не лясы точить, не обидки строить, но чтоб целовали до беспамятства, чтоб любили денно и нощно, чтоб колени дрожали от задоволення, як сегодня на сене! Чтоб встать поутру у Микитки, залюбленного барскими ласками требовательными, не получилось – да воеже непременно с княжеской перины! И не верилось огольцу, что взаправду все, что и впрямь сейчас с Павлом Владимировичем на конюшне любился – а тот обнимал, целовал, нежности молвил! И это опосля того, как он Микитку дрянью гулящей обзывал, измывался над ним, над почуттями его глумился… Пока думал думу свою оголец – чуть барина мимо носа не прозевал. Чу, слышит – идет кто! Наверняка ж ужо Павел Владимирович вертается – помнилось Микитушке распрекрасно, як любиться тому невтерпеж с ним было. Да только обознался Микитушка, не князь то был, а Марфушка проклятущая – заспанная, на крылечке из поместья нарисовалась, потягиваясь, с ведром пустым в руках: ой, вот как есть – недобрый знак бабу с пустыми ведрами повидать! За молоком, небось, спозаранку собралась, аккурат третьи петухи запевать начали – значит, Любавка ужо проклюнулась как раз, да как пить дать злющая на кухоньке сидит, ожидая сыночку огреть как следует за то, что шлялся невесть где всю ночь. Ой, и достанется же от нее огольцу, коли щас его Марфа тут поймает… Микитка, о том подумав, аж сжался весь у крылечка, огорчившись, что барин идти не торопится. А ведь коли приметит его Марфушка-то – ясное дело, что восвояси отправит, к матери на поругание. А ведь то огольцу не на руку совсем – щас ведь сюда князь с конюшни примчится за ним, чтоб начатое продолжить! А ежели не найдет мальчишку тут – рассерчает ведь, разгневается, да и не пожелает больше Микитушку вовек! - Ой, а ты что забыл тут? Поздно спохватился хлопчик, Марфушка его уже побачила да отчитать надумала. Добрела швидко до уголка, где оголец притаился, сонно очи потирая, да встала грозно перед Микиткой, руки в боки уперев: - Ты хоть знаешь, что светает ужо? Да Любавка там, як проснулась, рвет и мечет от гнева – дескать, не на месте дурень-то ее окаянный! Живо иди давай в дом! Замешкавшись, Микита уставился на девку, отступив к стенке ближе – мол, нельзя ж ему уходить, надобно барина дождаться… - Не можу, менi треба… - оправдывался он неловко. – Менi велiли!.. - Иди-иди! – настояла Марфушка, ответа вразумилого не услыхав. – Щас приду – проверю еще, чтоб перед матерью стоял. А Микитке-то нельзя уходить. Да только в голову как назло не лезло ничего, чтоб в оправдание сказать – не говорить же Марфе, что оголец теперича барский любавник, а туточки у них свиданьице назначено. Хотя, может и стоило сказать, ан хлопчик побоялся, постеснялся, да сглазить не захотел – в общем, решил помалкивать от греха подальше, на свою же голову… Не знал ужо, что поделать, да всей душой пожелал, чтоб князь щас вмиг явился с конюшни и прогнал Марфушку треклятущую куда подальше, чтоб знала место свое, да шашням чужим не мешала. Ан дивчина тогда его за ухо ухватила вдруг да на порог из улицы в дом потащила: - Иди давай в людскую, кому сказала! – говорит. – Иначе Дмитричу нажалуюсь, и он тебя живо выпороть велит! Выпалила и сама потом пожалела, что сказала такое – вмиг себе же рот рукой прижала, очи выпучив. Со злости уж, не думаючи ляпнула обидное, не хотела ведь ничего такого молвить, да только само так вышло… Вот гневал ее Микитка с тех пор, как барин молодой в поместье зажил – ничего с собой поделать не могла! Будто чуяло сердце девичье, что неладные почутти у огольца к князю, что соперник он Марфушке теперича, да такой, что ужо ей не по зубам будет обхитрить. И сейчас в голове мысли недобрые роились, что неспроста тут Микита стоит, что князя ждет – и самой ведь верить не хотелось в это! Догадки рядом были, легкой подступью на цыпочках прокрадываясь в глупую девичью голову, но не верилось, не зналось, не хотелось… Ужо того, что выпороть велят, Микита напугался. Как-то вмиг дрожью по телу мурашки пробежали, едва вспомнилось, як хлыст барский на спину ему в ударе широком ложится – у огольца аж голова закружилась со страху. От досады он всхлипнул, да не смог себя перебороть – на кухоньку побрел, как и велели. Марфушка его проводила сама к Любавке, чтоб не вздумал удрать куда. Ой, то видеть надо было – с каким лицом матинка микиткина встретила… Едва дверь на кухню отворили, а она там стоит ужо аккурат у порога – злющая, как змея. Микита и молвить ничего не успел – та ему молча кивнула, чтоб в чулан шел: мол, наказан. Ну, Марфа уж отчитываний любавкиных слушать не стала – впрочем, то, как она на огольца вспылила, во всей людской было слышно. И ушла сразу обратно за молоком в хлев – щас лучше тетку не сердить, да делать, что велят, без пререканий. Правда, нарочно замешкалась, чтоб под горячую руку не вернуться… *** Как обратно пошла к крылечку, так сызнова нежданная встреча – едва ль в барина не влетела Марфушка. Вот же ж, етить вашу матрену, дрянной мальчишка! И впрямь, значит, не зря тут околачивался – ради князя по углам хоронился. - Ой-ц, Павел Владимирович, - диву давшись, ахнула Марфа. Спать же ж должен ужо давече, как убитый! С чего вдруг тут оказался – неясно, как и неясно на кой Микитка тут его дожидался. И ведь явно ж князя ждал, а не кого другого, чертовец маленький, иначе с чего б терся без дела на крылечке, да еще и уходить оттуда не хотел. Павел тоже удивился, вместо Микиты встретив у крыльца Марфушку. Да тут тоже догадаться нетрудно было, что та его спровадила восвояси, тут повстречав – для того барин и сказал ему остерегаться, чтоб его не приметил кто. Правда, головенка у князя молодого тогда сообразила не вдруг – видать потому, что сразу опосля ухода Микиткиного Павел нарочно с ремня флягу с коньячиной снял да бахнул ее чуть ли не залпом, чтоб мысли в порядок привести – не смог бы по другому даже прямо стоять после того, как буквально из под него мальчонку перед самым ответственным делом тиснули. - Где Микитка? – спросил князь напрямую. Опять у Марфы мысль шальная промелькнула, что Микита князя неспроста ожидал тут, да пропала тут же, не найдя в голове ответа верного, для чего на самом деле… - Так на кой он вам? На кухне небось, – ответила она, пожав плечами. И смекнула живо, что Павел Владимирович навеселе похоже, по тому, как тот дышал тяжело да глядел исподлобья взглядом таким, словно по ласке да по телу девичьему изголодался. – Мабуть, я вам помочь чем смогу? Тут же ближе подступилась, обошла князя по-лисьи хитро. Поняла ужо, что шанс выпал, которого давно ждала дивчина. - Чай, притомились небось, - запела Марфа, ласково руки свои тонкие нежно на плечи барину сложив. – Отдохнуть бы вам, Павел Владимирович. Развлечь себя, да позабавиться чем, а то все в работе вы, да в работе… Что Марфушка явно на нехитрое дело напрашивается, князь-то сразу понял. А у самого тогда аккурат мальчонка обнаженный перед глазами до сих пор стоял, да еще коньяк отцовский в голову ударил… Да только где ж его сейчас искать, коли не пришел… Или сбежал. Или прогнали… Да какая глупость!.. Будто важно так, с кем одну ночку скоротать… - Позабавиться бы, да, - согласился князь. А Марфа только рада была, только того и ждала – живо рассмеялась задорно да прильнула к барину поластиться. - Так то ж вы верно, что ко мне обратились, - молвила она, княжеские руки хладные себе на талию укладывая, – уж я в забавах толк ведаю…