Соловейко

- Долго же ты ехал, - тотчас недовольно бросил князь, едва оказался на пороге отцовского кабинета – без сюртука, в одной рубашке, будто не гостя встречал, а заглянул отдать дворовому указ. Куравлев на тот момент уже давно вальяжно развалился в мягком кресле напротив письменного стола, бесцеремонно закинув на последний ноги для пущего удобства, и сейчас неспешно потягивал из бокала принесенный слугами по его приказу бренди – от вина Глеб напрочь отказался, объяснившись, что предпочитает более крепкие и благородные напитки. Павел же к тому времени едва успел изволить встать с постели, и потому ему понадобилось время, чтобы привести себя в порядок, отчего гостю пришлось порядочно потомиться в ожидании, прежде чем князь посчитал удобным для себя почтить его своим присутствием. Впрочем, как тут же заметил Павел, Глеб явно не заскучал в одиночестве – графинчик был бесстыже пуст наполовину. - Я выехал сразу, как только получил письмо, - вяло пожал плечами Глеб, даже не обернувшись на знакомый голос, удрученно взглянув на глубокое дно пустого бокала в руках. Недовольно хмыкнувши, князь закрыл за собой дверь и прошел в кабинет, дабы усесться перед поверенным на свое место за столом – конечно, для начала требовалось бы по хорошему тону принять Куравлева по приличествующим в любом уважаемом доме правилам и устоям: сначала расположив в приготовленных для гостя покоях, а лишь потом пригласив на разговор за ужином. Однако с этим человеком, что всегда несомненно нравилось Павлу, не требовалось никаких формальностей, и можно было сразу приступать к делу, не заботясь о правилах или удобствах – Куравлеву всегда хватало бутылки хорошей выпивки «для веселья», чтобы не бухтеть по поводу комфорта. – Надо сказать, когда вы покидали Париж, я рассчитывал на ваше скорое возвращение, ибо уж кому, но мне-то прекрасно известно, сколь вы, мягко говоря, холодно относитесь к своей родине, - подлив себе еще бренди, продолжил Глеб, теперь уже лицом к лицу с расположившимся перед ним князем. – Ах да, чуть не забыл – bonjour, mon ami, чертовски рад вас видеть, особенно учитывая то, что по вашей милости мне пришлось за месяц галопом протащить свою задницу через пол-Европы. Не обессудьте. Гость наглядно поднял бокал, поспешив сразу выпить его содержимое – по блеску в карих глазах и острых фразах на языке можно было судить, что этот бокал с бренди был далеко не первым - впрочем, неудивительно, учитывая то, что князь заставил его изрядно подождать собственного прихода. Что ж, Павел сегодня, впрочем, как и всегда, не хотел и не любил отставать от Глеба в степени опьянения, если уж до этого доходило дело, и потому, ухмыльнувшись, нашел рядом с графином лишний пустой бокал и тоже плеснул себе выпить, устраиваясь поудобнее в прилюбившемся за проведенное здесь время отцовском парчовом кресле. - Salut, - князь повторил действия гостя, залпом опустошив бокал, и тут же невольно поморщился от крепости – все же Павлу по душе паче было легкое, по сравнению с бренди, полусладкое прованское вино, к которому тот уже порядком привык и пристрастился, а потому употреблял ежедневно, пожалуй, чаще любых других напитков. - Moi aussi je suis ravi¹, я чуть с ума здесь не сошел от тоски и скуки в окружении деревенщин. Глеб усмехнулся, с глубочайшим сомнением во взгляде скептично подняв бровь – он слишком давно и хорошо знал Павла, а потому прекрасно понимал, что ежели и впрямь все было непременно так, как молвил князь, то его бы здесь ужо давно и след простыл: особливо учитывая то, что младший Астафьев – человек до страсти избалованный и капризный, не привыкший к сельской жизни. Да и к тому же, Павел – тот еще любитель погулять да выпить в местах, коих в деревнях не держат, а потому уж коль он здесь так долго, значит на то серьезные причины. Сказать вернее, князь видать нашел то, что паче развлекает, нежели отменные гулянки по лучшим борделям Парижа вкупе с хорошим вином и дозой опиума – вот только при всем желании не верилось, что это правда: уж что для мужчины интереснее такого сказочного расклада найтись может, тем более в российской глубинке? - Vraiment²? – спросил он тотчас, смутно догадываясь ужо, чего ж Павел вертаться не спешит. – А мне показалось, что вы здесь явно нашли, чем отвлечься от скуки. Я-то, как дурак, ехал и думал, какого черта вам понадобилось задержаться в стране, которую вы терпеть не можете… Ан как прибыл на место, так все с порога понял – причем, в буквальном смысле. - И что же ты понял, mon cher? – ответил вопросом на вопрос Павел, налив себе новую порцию бренди и прищурив глаза. - Ты же знаешь, я не любитель бюрократии и бумажной волокиты, а заниматься мне здесь приходилось исключительно ими – сам понимаешь, приходится продавать часть владений, а это занудно. Потому я, собственно, и позвал тебя, чтобы избавиться от всех этих трудностей. - Bien sûr, sans doute³. Только этим вы и были тут заняты, - с сарказмом промолвил Глеб, проницательно задержав взгляд на серых глазах князя. – Могли бы подписать указы о продаже и отдать дальнейшие распоряжения дворецкому, как вы, собственно, и планировали изначально. Неужели вдруг захотелось нарочно помучить себя нелюбимой бумажной работой? Вы вроде бы по части садизма всегда были, а не мазохизма. - Хватит причитать. Я просто не доверяю здешнему дворецкому. - Конечно-конечно. За ваше отвратное умение врать, мой дорогой Поль! - Куравлев вновь в шутливом тосте поднял бокал с бренди, рассмеявшись, после чего ужо добавил прямо: - А он похож на нее. Прямо-таки ressemble comme deux gouttes d’eau⁴, по крайней мере, если сравнивать с портретом на ее кулоне, что вы показывали мне однажды. А он ей, случаем, не родственник? Ваша мадмуазель вроде тоже челядью была, кажется. Или напомните-ка мне, почему ваш папенька запретил вам на ней жениться? Павел поначалу нахмурился от резких слов Глеба, даже заметно поежившись, отчего тут же поспешил выпить свой бренди – неприятные воспоминания вмиг гадкой дрожью пробежались по телу, заставляя сердце неравнодушно забиться сильнее. - Следи за языком, - напомнил тут же он, окатив Куравлева холодным, словно нож, взглядом, чем вновь выдал свою несдержанность и слабость в отношении этой щепетильной темы. - Она просто была сомнительного происхождения. Сомнительного, но все же дворянка, ясно? Не смей называть ее челядью. - Oh, excusez-moi. Je ne voulais pas vous offensér, - наигранно надув губы, ответил Глеб. – Разве только поэтому? Помнится, было что-то еще. Ах да, вы, кажется, опозорили ее на весь Петербург, когда однажды не вовремя решили в очередной раз посетить ее спальню в женском пансионе, и вас застали гувернантки. Да уж, какой неприятный скандал для воспитанницы приличного института благородных девиц – я тоже не отдал бы сына за барышню с репутацией гулящей девки. Ну, конечно, если б у меня вообще был сын. - Oh, ta guelle⁶, Глеб, - Павел якобы усмехнулся, пытаясь скрыть собственное неравнодушие к словам гостя, что непременно не ускользнуло от глаз Куравлева – да уж, даром говорят, что время лечит. – Нас застали случайно, я был неосмотрителен и глуп. - Вы и сейчас неосмотрительны и глупы, - пожал плечами гость. – Так что насчет мальчишки? Это ведь в нем причина того, что вы остались торчать здесь? Могли бы ведь и с собой забрать, коль уж на то дело пошло – он же ваша собственность, как-никак. Вещь. Или вы, как всегда, не подумали об этом? - Отчасти в нем, oui, - кивнув, согласился князь, решив ничего не скрывать. – И теперь я и впрямь осмотрителен, mon ami – если б я pour un oui, pour un non⁷ забрал с собой какого-то крепостного поваренка в Париж, то обо мне бы наверняка пошли слухи, что чревато неприятными последствиями. Здесь же я могу творить с ним все, что вздумается, и никто даже не догадается – у этих деревенщин вряд ли хватит мозгов догадаться, что у меня могут быть свои виды на мальчишку. - Да вы, mon cher, прямо-таки мастер конспирации, я погляжу, - рассмеялся в ответ Куравлев, в шутку похлопав в ладоши. – Вообще, даже немного странно слышать от вас все это – при всей похожести мальчишки, трудно представить вас с ним в одной постели, ибо прежде, на моей памяти по крайней мере, вы употребляли любовниц исключительно женского полу. Лично мне, пардон за мой французский, глубоко плевать, кого трахать, коли уж приспичило, а вот вы в выборе партнерш всегда были избирательны и неуклончивы в своих предпочтениях. Да и ко всему прочему, вашим… «вкусам» на пьяную голову, а обычно вы трахаетесь преимущественно на пьяную голову, не каждому дано угодить – неужели какой-то крепостной поваренок мало того, что чудом оказался цел после первого же раза, так еще и заставил вас все бросить и остаться здесь? Вы ведь его уже поимели, разумеется? Князь слегка замялся с ответом, и вновь выпив бренди, нехотя промолвил: - Нет, - но тут же заметив удивление в глазах гостя, поспешил оправдаться: - Я старался быть осторожным – кругом постоянно вьются дворовые! Я же не мог его просто так взять, как любую деваху, чтобы всем все тотчас стало известно об этом. Куравлев в очередной раз громко рассмеялся. - Ну вы даете, друг мой, - говорит между хохотом. – Пардон за прямоту, однако кто ж вы, дорогой мой друг: сенная девка али князь? Тоже мне, сама осмотрительность – что ж вы с вашей ненаглядной до всего этого не додумались? Уж в случае с крепостным как раз особливо осторожничать нет смысла – твою ж мать, Астафьев, он же твоя собственность! Вещь, предмет – называй как хочешь! Он же не человек, он крепостной – сродни козе или тюку с зерном. А вы мнетесь перед ним, аки барышня стыдливая! - Да не мнусь я ни перед кем! Сомневаюсь, что лишние свидетели, даже крепостные, положительно скажутся на моей репутации – содомия в Империи, если не знаешь, вне закона, тем паче с дворовыми! И к тому же… Твоя правда – мои вкусы по нраву не каждому, и без подготовки могут… дурно сказаться на здоровье. А мне не очень-то хочется иметь дело с жандармами, ежели кто-то додумается нажаловаться на мои наклонности. - Ну вы и дурак, Поль. Вам ж просто дьявольски свезло – складный, глупый, не тронутый никем доселе, похожий один в один на вашу бабу ненаглядную, принадлежит тебе аки тумбочка, да еще и детей никогда не родит. Не любовник, а сказка! А то, что он, быть может, не питает той любви к истязаниям, что и дивные путаны из «Boudoir sanglant»⁸ - при умном подходе нетрудно исправить. Просто приучите его к боли, как собаку. Чтобы потом у него уже по гроб жизни не вставало, пока его розгами не приложишь. По-моему, звучит весьма занимательно… Мне даже стало завидно. Ежели вы все же не намерены с ним продолжать, то я, с вашего позволения, сам с ним это сделаю. Дивная шлюха получится – не хуже французских красавиц, ежели правильно к делу подойти. - Обойдешься, - осклабился Павел, уже будучи весьма навеселе. – Уж что, а воспитать себе шлюху я и сам смогу. - Узнаю старого доброго и любимого мною пьяного Поля. A la tienne!⁹ – в очередной раз сказал тост Глеб. – Что бы вы вообще без меня делали, мой дорогой князь. Как зовут-то вашего прелестника? - Кажется, Никита, - небрежно ответил Павел, расстегивая пару пуговиц на рубашке от жару с крепкого алкоголя. - «Кажется»? – усмехнулся гость, собираясь слуг позвать, чтоб несли еще выпить – графинчик с бренди они к этому времени уже напрочь приговорили. – Впрочем, знать имя шлюхи не так уж и важно, правда? А сам решил припомнить тут же – понадобится оно еще сегодня, учитывая, как весело встреча их началась. У Глеба на то уже и идея в голове крутиться начала – интересная, князю точно понравится, чего, скорее всего, конечно, не скажешь о его любавнике. *** Нажрались в тот вечор по слухам князь с поверенным не на шутку – служки лише и поспевали, что таскать из закрома запасов старого барина то бренди, то коньяк, то ром заморский. Обычно ж как привыкли – Павел Владимирович-с только вино доселе жрал, без особливого выпендрежу, зато стабильно каждый день принаймни два графинчика. А тут ишь, как разошелся-то як поверенный прибыл – устроили оба тут сразу попойку несусветную. Они там, говорят, и бокалы били спьяну, и дрянь какую-то китайскую, что гость с собой с Парижу привез, курили, и даже пистолями махались в шутку – видать, из сейфу старого князя достать умудрились – Дмитрич да девки сенные только крестились, да вздрагивали каждый раз, когда подзывали: боязно аж к ним заходить порой было, особливо после третьего графинчику. Управляющий еще ежели и пытался разок встрять как-то, так его сразу заткнули да на место поставили, едва ль плясать под дулами не заставив потехе ради. Ой, как не нравилось Микитке, что Павел Владимирович загулять вздумал – вот всегда ж то добром не кончалось, когда барин выпивал. Дурным князь становился с выпивки-то, оголец то ужо просек да не раз на носу себе зарубил – а тут барин мало того, что сам нажрался вусмерть, так еще ж и, для пущей беды, аккурат на пару с гостем своим, который Микитке с первого погляду-то одразу не понравился. В глазах темнющих прочесть у того можно было, як черным по белому, что недобрый то человек, что зло натворить может – даром с ним Павел Владимирович дружбу водит. Не покидало отчего-то огольца предчувствие плохое, что не к добру приезд поверенного к князю – покажет он еще себя да бед нагородит. В тот вечор матинка огольца от своей юбки старалась не отпускать прям особливо – дескать, чтоб от греха подальше схоронить, ибо ж прилюбилось барину до ее дитинки докапываться, наипаче когда выпьет. Кто знает, чего ж тот удумает на пьяную голову – вдруг опять найдет, за что обидеть Микитушку горемычного. Не свезло ж огольцу таким похожим уродиться на ту дрянь проклятущую, которая многим, включая Павла, жизнь потрепать успела. Любавка ж знала распрекрасно, кто повинен в бедах всех – вот кто уж точно сечь заслужил в воспитательных целях, так это бывшая баба князя молодого. С ней Любавка, к несчастью, отлично знакома была – та еще лисица, родную мать бы продала, коли б деньги предложили. Микитка другим совсем был, хотя и похожи они с виду – нравом разные все же. Характером оголец скорей в отца своего пошел – аккурат ведь такой же душою добрый да простой. Не то, что… сами знаете, кто. Собственно, Микитка и сам от Любавки удрать при первой возможности не рвался сегодня – вел себя, будто мышка кошке нашкодившая: тише воды, ниже травы в чуланчике сидел, с работой помогая охотно. Отвлечься старался, чтоб о дурном не думать, ан когда вспоминался гадкий взгляд княжниного поверенного, так сразу передергивался весь с неприязни – аж мурашки пробегали. Хотелось бы, конечно, чтоб тот скорей-быстрей поместье покинул да в свою Францию проклятущую вернулся – и чтоб непременно без князя, воеже Микитке счастье свое строить не мешался. Ан ведь то ж вряд ли случится – все же, с Парижу ежели и приезжают в гости, то обычно надолго, да и позвал его барин не на отдых, а на работу. Так что вряд ли Куравлев этот лишь на пару дней заскочил… Сегодня даже служки не особливо глазки строить господам рвались, хотя когда на Глеба днем по приезду его бегали посмотреть – так и вздыхали, як тот ладно да складно в седле на вороном коне смотрится. А сейчас что-то не хотелось никому лишний раз нос совать в кабинет барский, тем паче опосля того, как Дмитрич оттуда едва не седой выскочил, когда усмирить господ пытался – барин с гостем аккурат потешиться с оружием вздумали. Всем еще отчего-то тотчас, когда мысль возникала пойти в кабинет красой своей блеснуть, на ум Марфушкины синяки вспомнались некстати, которыми та красовалась после того, как ночь с барином провела. Про поверенного княжниного трудно судить, конечно – его здесь в первый раз видали все, и потому никому не знамо еще было, як тот в постели себя поведет – ан с Павлом Владимировичем как-то боязно теперича было шашни крутить, подозрительный он какой-то, дескать. Девки сенные, может, и дуры деревенские, ан побои от укусов страстных отличать умеют – не первый год на свете живут. Ежели этот факт сплести с тем, як смачно князь недавно без причины огольца избил едва ль не до смерти, вообще страшно становилось – это ж бог знает, чего князь на пьяную голову придумать сможет, чтоб в постели развлечься, ежели в отраду ему людям вредить. Собственно, господа баб и не требовали отчего-то, а сами девки сенные старались барский кабинет стороной обходить – зато Ваську бедного запрягли к ним яства таскать. Дмитрич, например, поручит Аньке с Манькой чего притащить, а те живо к камердинеру бежали, чтоб через него передать. Тот, конечно, брался – так на него бабы тревожно пялились – ан и самому ему как-то не по себе было в кабинет соваться, когда у господ оружие в руках. Поначалу еще все гладко было, хотя и не нравилось Василю, что те раскурили что-то дурное, от чего даже у него будто бы в глазах двоилось – зато хоть на него и вовсе внимания не обращали. Ан когда князь с поверенным порядочно нажрались, то и Васька себя ровней девки сенной чувствовать стал, неловко совсем уж – Павел Владимирович-то с ним еще себя как обычно вел, без особливого интересу, а вот поверенный его… Такие слова отпускать начал ближе к ночи в его адрес, что страсть просто – а в последний раз ужо откровенно Ваську ниже поясницы шлепнул размашисто, когда тот коньяк на стол ставил. Еще и тотчас похвалил ту Васькину часть, по которой бил - да такими словами, какими ямщики только, пожалуй, ругаются, и то только по особливым случаям. Впрочем, то еще ладно – не страшно, Васька сам-то не боялся никого. Там другое случилось потом похуже. Он ужо скорей смыться тогда хотел, чтоб глаза не мозолить – а то мало ли, еще удумает чего гость княжнин кроме слов сделать. Васька на тот раз твердо решил всучить наконец поднос Аньке с Манькой, чтоб впредь сами шли к барину да пошлятину эту всю выслушивали – надоело уж ему бегать по каждой чужой просьбе, тем паче ежели терпеть приходится, когда поверенный барский руки распускает. Ан только Васька у порога оказался, так Куравлев его остерег вмиг, свистнув вслед. - Нам надолго не хватит, - сказал Глеб с усмешкой, повертев в руках графином с коньяком – намекая, мол, чтоб еще тащил сразу. Василь, нахмурившись, коротко кивнул в ответ, выдавив нехотя: - Я сейчас принесу. - Неа, не ты, - повертел головой гость. – Барин желает, чтоб Никитка-поваренок пришел. Услышав знакомое имя, камердинер поспешно обернулся, тотчас взглянув на сидящего к нему напротив Павла, который, с молчаливым одобрением, затягивался трубкой, блаженно закатив глаза. - Он-то вам почто? Дело к ночи ужо, он спит небось, - попытался выгородить огольца Васька. Врал уж, конечно – только к десяти вечора время доходило, дворовые не спали еще, особливо учитывая то, что барин сегодня гулять изволил. - Значит, поднимешь, всучишь коньяк и отправишь сюда, - сказал Глеб таким тоном, что у Васьки мурашки по спине пробежали со страху. – А ежели поднимать вдруг желания не будет, али вдруг случится, что ты его не сыщешь – так будь уверен, я тебя лично за это вздерну, а другим скажу потом, что ты сам с головой не дружил. Понял? И не скажешь ведь даже, что Куравлев спьяну говорит – голос уверенный, холодный и жесткий – сразу ясно, что не просто запугивает, а и впрямь так сделает, ежели лакей его не послушает. На мгновенье Васька замолчал, задумавшись – не хотел он, чтоб Микитка этим двум иродам на пьяные головы попался, ясное ж дело, что к добру это не приведет. Мало ли чего с ним сотворят, Павел Владимирович же ж вообще дурной, особливо когда выпьет – с него все станется, он и убить Микитку может, коли тот хотя бы шаг лишний без дозволения сделает. Ан делать нечего – взял все-таки грех на душу Васька, несмотря на то, что понимал, як все закончиться может – спустя хвилинку раздумий ответил все же: - Понял. Приведу. Хотя вот как есть, к гадалке не ходи – быть беде, злое что-то надумал гость княжнин. Впрочем, коли бы Васька отказался, те б Дмитричу приказали, чтоб привел, или еще кому, а вот что за непослушание с ним Куравлев бы сделал – только богу знамо было. - О, и чуть не забыл! - промолвил напоследок Глеб, едва Васька не ушел. – Скажешь дворецкому, барин решил, что взрослый Никита вьюноша уже, пора б ему делом заняться – нечего на кухне куковать. Павел Владимирович изволит-с его в лакея переучить – пусть принимается барину служить. С сегодняшнего дня аккурат. Васька удивился, конечно – эк внезапно барину захотелось Микиткину должность-то переназначить. Видно, это поверенный его до того додумался – дескать, до этого Павлу Владимировичу отчего-то такие идеи чудные в голову не приходили прежде. Ишь, как выдумали они складно Микиту к себе заманить – в лакея переучить решили – это чтоб оголец с дворовой половины дома теперича на барскую перебрался, князю прислуживать, где барину ужо никто над ним надругаться помешать не сможет. Знает Васька распрекрасно, как тот мальчишку себе угождать заставит – тут много ума не надо догадаться. Дурная то затея, не к добру – вот как есть. Кивнув коротко, Василь волей-неволей отправился на кухню приказ исполнять. *** Микита ужо и впрямь спать собирался – матинка ему совсем рано сегодня ложиться наказала, чтоб тот опосля работы как обычно шататься нигде не вздумал, даже к речке. Любит же ж оголец в самый неподходящий момент вокруг князя виться, особливо когда тот не в духе али подвыпивший – лучше уж не будить лихо, пока спит тихо. Он аккурат опосля умывальника шел, когда его Васька в коридорах поймал, хмурый весь да взволнованный, будто случилось что. Кивнул молча ему, чтоб за ним следовал. - Барин тебя зовет, чтоб коньяк подавал, - сказал коротко камердинер, поежившись, припомнив домогания гостя княжниного. – Павел Владимирович хочет, чтоб ты теперича лакеем у него служил, вот и позвал угождать. Огольцу следовало б обрадоваться, наверное – дескать, надо же, не прошло и полгода, як барин его придумал все-таки, как им свидеться без лишних глаз – ан будто что-то не так было, предчувствие так и не давало покоя сердечку резвому. Не радостно Микитке было с вестей Васькиных – оно, мабуть, и краше б звучало, ежели щас к князю пьяному идти не надо было, особливо учитывая то, что тот там не один, а с поверенным своим. Что-то подсказывало огольцу, что лучше б он сегодня вообще на барской половине дома не появлялся вовсе – еще с того момента, як гость его в передней приметил. Он пошел туда, конечно – чего ж поделаешь, княжнин наказ выполнить надобно – тут хочешь не хочешь, ан пойти б пришлось. Правда, не удержался все же хлопчик да спросил Ваську, мол, обязательно ли ему щас идти, али, мабуть, лучше девку сенную послать – но камердинер печально покачал головой, сказав, что непременно велено именно Микитке коньяк принести. Да Васька и сам бы рад был лучше ту же Марфушку отправить – на нее б барин и не глянул вовсе, опосля Микиткиной пакости с косоньками – всем б с того лучше сталось… Но вряд ли бы потом князь это с рук-то Ваське с Микиткой спустил – верней, не князь даже, а поверенный его гаденький. Долго же оголец потом зайти не мог в барский кабинет – стоял попусту у дверей, сжимая в руках графин с коньяком, словно себя перебороть пытался – ноги будто в пол вросли, едва ль он перед входом очутился. Вот как есть, сидницей чуял, будто неладное что-то случиться должно… Ужо в коридоре аж за версту несло алкоголем да дымом каким-то, вроде табачного, а уж смех пьяный оттуда, с кабинета, так и лился – барин с гостем будто обсуждали что-то бурно, ан непонятно совсем было, что именно: говорили по-французски, только изредка словечки русские пропуская, да такие, что даже уши краской заливались – срам страшный, оголец прежде и не слыхивал столько слов-то дурных да похабных. Страшно ему идти-то было – ужо одна встреча с Павлом Владимировичем аккурат в этом кабинете ничем хорошим не закончилась, и вот снова. При другом раскладе оголец бы на седьмом небе от счастья к барину щас мчался влететь, ибо ж наконец-то князь решил быка, так сказать, за рога взять да свидеться с ним в кои-то веки по-человечески. Еще ж ведь придумал, як теперича им всегда чаще время вместе проводить – лакеем Микиту назначить князь личным решил, а это значит, что тот с ним отныне постоянно рядом будет ужо по долгу службы… Вот только не становилось отчего-то краше на душе от этого, як не крути – особливо ежели во внимание взять, что княжий поверенный во всем этом увязан. Вот хоть ты тресни, не понравился он Микитке спочатку самого – от него ж так и несет бедою! Ан что уж тут поделаешь – огольцу б хуже только сталось, ежели бы он не пошел сейчас наказ княжий исполнять да спрятался где-нибудь до утра, чтоб схорониться от барина своего – Микита знал, каким Павел Владимирович жестоким бывает, коли отказаться под его дудку плясать. Потому изо всех трудов уняв страх в беснующемся сердце, хлопчик наконец тихонько отворил двери в княжнин кабинет, тут же опустив голову и сжав покрепче с перепугу графин с коньяком, да внутрь пошел – господ обслужить. Хоть оголец и попытался совсем бесшумно юркнуть, чтоб особливого внимания не привлекать, ан не получилось – несмотря на старания Микиткины, и князь, и гость тут же обратили на него внимание, як только тот на пороге нарисоваться успел. Причем взгляд у обоих ну совсем недобрый был – и не потому, что пьяные оба были в дрова, а потому что так и блеснула у обоих в зенках пакость. Даже у князя молодого – оголец-то уже привык за последнее время, что тот на него только с теплом теперь глядел, с ласкою, с нежностью в очах, а тут на отшиб другой взгляд был у барина: мерзкий и издевательски задорный, аккурат как и у поверенного его – у огольца аж в груди все перевернулось от погляду такого. Смолчав хвилиночку, барин с гостем обмолвились чем-то по-французски – явно похабным, по интонации – и оба ухмыльнулись. - Коньяк, пан. Як просили, - тихо-тихо пролепетал Микита, тихонько подлетев к письменному столу и поставив на край графин. Он тут же хотел уйти прочь, дабы лихо не будить, понадеявшись, что, мабуть, не станет барин к нему приставать в таком состоянии надратом – уж больно очи шальные у князя были. Да только едва хлопчик от стола деться в сторону дверей надумал, как гость нежданно-негаданно крепко перехватил огольца за руку, зупиняючи. - Куда-то спешишь, пташка? – бросил ему Куравлев, давая понять, что не дадут никуда Микитке отсюда деться теперича. – Что ж ты без указу-то уходишь - твой князь тебя не отпускал никуда. Верно, ваша светлость? Павел в ответ ухмыльнулся, взглядом исподлобья Микитку окатив – жуткие у него тогда очи были, вовсе не те, которые огольчик полюбил в свое время: вместо двух серебряных ясных лун смотрели на мальчишку пара страшных черных омутов, будто зрачок у барина до пределу расплылся – жутких да опасных. - Верно, - ответил барин, жадно облизав пересохшие губы. – Налей мне и гостю выпить, холоп. И голос не такой, как прежде был – глубже, темнее, тягучее; тем же голосом князь промолвил «выпороть его», когда с Микиткой в библиотеке виделся. Страсть, как боязно стало тогда огольцу, захотелось мигом деться куда-нибудь подальше, где б не сыскал его никто, да только бежать-то отсюда некуда было – поверенный княжий крепко Микитку за руку схватил, не вырваться. Хоть и боялся хлопчик до смерти, ан все же через себя переступил да обратно к графинчику на столе вернулся, чтоб приказанное исполнить – уж разгневанный-то Павел Владимирович всяко страшнее надратого, наверное… У огольца от мандража едва ль из рук все не вывалилось, пока он коньяк разливал. Раз дцать про себя бога помянул за это время, воеже его б щас отсюда отправили целым и невредимым, хотя отчего-то надежда на это с каждым мгновеньем все тусклее горела. Хотел ужо Микита, опосля того, как подвинул полные бокалы господам, сызнова откланяться да улизнуть живо, пока барин с гостем еще до чего-нибудь не додумались, да не тут-то было… Тогда уж Павел Владимирович сам вдруг взял огольца за руку да на себя ее дернул – тот аж пискнул от нежданности, на колени к князю приземлившись. Невольно уперся руками в его грудь, едва ли не всем телом припав ненароком, ан тотчас отпрянул, попытавшись слезть сразу, только князь не отпустил – холодные пальцы тут же пробежались про пояснице, юркнув под край штанов Микиткиных, да властно легли на мальчишеские стегна. - Пугливый какой, - сладко выдохнул барин ему в шею, дыханьем горячим по плечу пробежавшись. А потом взглядом одарил, коснувшись носом румяной щечки - жадным таким, опьяненным, каким прежде еще не глядел на огольца ни разу, даже на конюшне. - Павел Владимирович, я краще піду… - все еще отпирался Микитка, пытаясь с колен барских встать, ан тщетно – князь его без лишних слов тут же перехватил крепко, чтоб не дергался, да к себе теснее прижал. - А разве я велел тебе уходить? – съязвил в ответ Павел, подняв бровь. – Может, мне тебя снова плетьми проучить, чтоб барина слушался? Оголец вмиг передернулся от угрозы княжниной – он ж теперича кнута пуще огня открытого боялся. Злыми словами барин вновь бросался, обидными да гадкими – и это опосля того, какие обещания милованные Микитке спевал, что зла больше не причинит… Дурак Микитка, что сказать еще – ведь ужо обжигался об барский норов пакостный, ан все одно – хотел верить каждый раз, что счастье близко совсем, потерпеть только стоит. Да вот только теперича отчего-то, глядя в два колодца почерневших глаз, и вовсе не видно было счастья никакого огольцу – только похоть и желчь, казалось, на дне их плескались. Будто и не замечая вовсе, як щемится опасливо оголец, Павел взял со стола свой бокал с коньяком и испил из него половину залпом, опосля чего тут же, перехватив Микитку поудобнее за сидницу, чтоб тот не отвертелся, накрыл его уста поцелуем – терпким, горьким, нежданным совсем – отчего хлопчик даже нечаянно обронил из уст полустон от внезапности. Князь целовал его грубо, глубоко и властно – так, что огольцу невольно пришлось поддаться: он хоть и спочатку предпринял попытку оборвать поцелуй, ан Павел Владимирович его одразу одной рукой приобнял, к себе прижимая теснее, чтоб тот не ерзал, и Микитка ужо сам силу воли тогда над собою потерял, когда почувствовал, як сердечко под ребрами резво забилось от близости с барином его коханым. Будто бы туман в голове аки хмара расстелился тотчас, как только Павел Владимирович огольца приобнял, а внизу живота подступился предательский жар – Микита невольно сам тогда опустил руки на грудь барскую да неумело ответил на его поцелуй. Оторвавшись от губ мальчишеских, князь выпил еще, на этот раз порешив предложить и огольцу. - Пей, - приказал он таким голосом, что у Микитки стало тесно в штанинах. Дрожащими руками он схватил в свои руки бокал, все же не решившись пану отказать – да и как тут откажешь, коли ум вмиг ухнул из головы к причинному месту, заставив позабыть, як только что оголец со страху трясся. Коньяк нежданно горячо обжег нутро, едва Микитка пригубил его – он с непривычки зажмурился и откашлялся, вмиг почувствовав, як по телу пробежалась приятная слабость. - Славный мальчик, - вновь прозвучала уже знакомая огольцу фраза, и князь вновь осклабился, отбирая бокал – вряд ли бы хлопчик осилил еще глоток. Оставив коньяк на столе, Павел помог Микитке перекинуть ногу, чтобы усесться удобнее, и одразу притянул мальчишку теснее к собственному паху, руками сжав бедра – вновь губы князя накрыли Микиткины уста, утягивая в долгий, жаркий поцелуй. Краем уха оголец услышал, как гость позади него поднялся со своего места и неспешно отправился к двери – хлопчик в то мгновенье сразу почувствовал себя легче, понадеявшись, что тот оставит их наедине и не станет мешать. Сзади звонко щелкнул замок на один оборот – ан дверьми никто за момент до этого, как ни странно, не хлопнул – и мальчик невольно выдохнул в чужие губы сладкий, протяжный стон, почувствовав холодные пальцы на своей груди. Руки князя ужо вовсю задирали Микиткину рубаху, когда как сам оголец стыдливо жмурился и ерзал на месте, чувствуя, як твердеет под ним от желания чужая плоть. Забывшись от вспыхнувшей страсти, хлопчик и не приметил даже, что за его спиной отчетливо звякнули отстегиваемые пряжки подтяжек и прошелестела ткань брошенного на кресло сюртука. Куда уж тут, когда князь требует внимания – оторвавшись от спелых мальчишеских губ, Павел ухватился за края Микиткиной рубашки, и потянул ее наверх, обнажая ладно сложенное тело, столь влекущее припасть к себе немедля жадным поцелуем. Оголец охотно поднял над собою руки, воеже князю спровадней было снять с него рубаху – тот сразу поспешил стянуть ее с мальчишки, а после бросил куда-то в угол за ненадобностью. Только хлопчик поспел опомниться, услыхав, як за спиной подошел кто-то к нему, как его руки тут же мигом перехватили и потянули назад. Микитка глянул на князя растерянно, попытавшись вырваться из хватки барского гостя, почувствовав, як тот стал крепко да швидко обвязывать его запястья тонкими кожаными ремешками… - П-Павел Владимирович?.. – неуверенно пролепетал оголец, вновь ощутив укол страха. Но князь в ответ лишь молча ухмыльнулся – по взгляду видно было, что тот не против вовсе, наоборот даже: как-то яростнее сразу в барских глазах потемневших интерес заиграл. Совсем иначе на Микитку теперича Павел смотрел – хлопчик то теперь явственно приметил – наотрез не так, как на конюшне. Там князь хоть и с желанием глядел на огольца да нежностью, ан словно нерадостно как-то, заунывно напрочь – у Микитки тогда в голове как раз и промелькнула мысль, будто бы барин не по любви с ним был: столько тоски в его взгляде проскальзывало, что страсть просто. Но сейчас все было по-другому. И оголец вдруг внезапно понял, что не тоска то была в глазах-то у князя его ненаглядного вовсе на конюшне. И не грусть, и не печаль, а штука, показавшаяся сейчас почему-то куда страшнее, чем что-либо другое. …Скука.