Разрушенные замки

Эленика лежала в огромной кровати, бессмысленно смотря серыми глазами в окно, где за стеклом уже загорался рассвет. Измученная истерикой, а затем долгими родами, она мысленно молила о скорой и безболезненной смерти. Ей было уже все равно на все и всех, поэтому она просто ждала своей участи и больше ни на что не надеялась. Её волновал лишь её ребёнок, которого сразу же забрали и даже не показали, хоть она и умоляла, пытаясь встать на колени, но ответ был одним: — Так приказал наш повелитель. И Эленика смирилась, душа себя слезами, путаясь в простынях и не чувствуя собственного тела. Сейчас, в последние часы жизни, она вспоминала своё детство, ту жизнь, которая у неё была до того, как она попала во дворец великого тисрока Тархистана. Эленика жила у самой границы Нарнии вместе с родителями и маленькой сестрой. Её отец был выходцем из Орландии, а мать из Тельмара. Всю жизнь проживя у моря, Эленика не мыслила себя без соленых волн, однако именно вода стала её главным стражем, когда девушку выкрали из родного дома и увезли прямиком в жаркий Тархистан, чтобы преподнести её и ещё сотню девушек в качестве подарка для нового правителя. Сначала Эленика много плакала и не желала повиноваться дворцовым порядкам. Всю жизнь имея практически неограниченную свободу и волю, она не могла и не хотела жить по-другому. Но Эленику сломала любовь. Тисрок часто приглашал к себе девушек на ночь, но никто не задерживался больше одного раза. Это было в порядке вещей, потому что традиционно считалось, что у правителя Тархистана должно быть много наследников. Рабадаш заметил Эленику на одном из праздников, где она танцевала. Она привлекла его внимание тонкой талией и ясными серыми глазами, которые смотрели лукаво и даже насмешливо. В тот же вечер Эленика оказалась в спальне тисрока. Она полюбила его сразу же, как только увидела поближе. Сильный, мужественный, Рабадаш не мог не нравиться, вот и Эленика не устояла. Её любовь была безусловной, ей ничего больше не нужно было в этой жизни, кроме как любить его и быть любимой, постоянно находясь с ним рядом. Она забыла свою прошлую жизнь, забыла себя ради того, чтобы быть рядом с ним. Эленика отказалась ото всех политических интриг, которыми часто злоупотребляли некоторые наложницы-фаворитки и особенно царевна. Она была счастлива носить под сердцем его ребёнка. Вот только Рабадаш никогда не любил Эленику. А когда появилась эта дикарка, эта драконья королева, эта «гостья из иного мира» Джессика Уотсон, то Рабадаш стал совсем другим. Это заметили все и, конечно же, Эленика. Она сразу почувствовала, как отходит на второй план, даже беременность не могла удержать её на насиженном месте фаворитки тисрока и единственной женщины, которая владела умом Рабадаша дольше года. Доведённая до отчаяния своей ненужностью, равнодушием со стороны любимого человека, одиночеством в этом огромном золотом дворце, она решилась на страшный поступок – убийство человека. Эленика из последних сил сжала простыню в кулак, но тут же отпустила, почувствовав внизу живота ужасную короткую боль. Тяжело дыша, она прошептала: — О великая Таш, пошли мне скорую смерть. Ее ребенок никогда не узнает имени своей матери, никто во дворце под страхом смерти не посмеет сказать ему даже то, что у его матери были серые глаза и тёмные волосы. Ненавистный любимый Рабадаш, с которым она проводила короткие дни и сладкие ночи, в одночасье превратился в самого страшного врага, лишившего всего дорогого: своей любви, ребёнка и счастливой жизни. Хотя надеяться на счастье в этом дворце, полном змеиных интриг, было бы настоящей глупостью. Царевна невзлюбила её с самого первого дня, когда её увидела. Из-за отсутствия законной жены у тисрока, его гаремом заведовала Эсма, поэтому она первая осмотрела прибывших рабынь. Что-то в Эленике было такое, что раздражало царевну, буквально вызывало зуд при одной мысли о ней. Наверно, это была душевная чистота. Пока Эленика умирала, Эсма сидела в своих покоях и думала о том, что ей делать дальше. Царевна не спала всю ночь, ошарашенная всеми этими неожиданными событиями. Сначала покушение на Джессику, затем роды Эленики. Она так сильно нервничала, что её голова раскалывалась от боли. Рабыня принесла ей имбирный сироп, который должен был помочь, но Эсма ещё не успела почувствовать его действие. Царевна усиленно терла виски, воскрешая все события прошедшей ночи. Перед тем, как свершилось покушение, к ней зашел ее царственный брат. Он много ходил из одного угла в другой, кричал, его глаза сверкали. Эсма побледнела, но держалась стойко, перетерпев бурю. — Как ты посмела вмешиваться в мои дела! — Эсма ненавидела, когда Рабадаш злился на нее. Убежденная в правоте своих действий, она будто снова была маленькой девочкой, провинившейся в какой-нибудь мелочи. Подняв сверкающие глаза, она посмотрела на брата. На мгновение тисрок остановился, но затем продолжил: — Мои чувства и дела ни в кое случае тебя не касаются! Занимайся гаремом и больше не смей совать свой нос туда, куда не следует! — Перестань, брат, — она говорила холодно, но внутри кипела и дрожала. — Все, что я когда-либо делала или сделаю, все это ради тебя. Я сразу заметила, что ты неравнодушен к прибывшей с королями и королевами Джессике, но ты слишком благороден, чтобы сделать хоть какие-то шаги к сближению, потому что видишь, что ее сердце занято! Я же вижу, что она была бы идеальной спутницей жизни для тебя, потому что только она смогла бы выдержать твой характер и нрав! — Не тебе решать, с кем мне провести оставшуюся жизнь! — в уголках глаз Эсмы скопились слезы, но она держалась изо всех сил. — Я не собираюсь рушить ее судьбу только потому, что Джессика мне подходит! Рабадаш был подавлен. Поступок Эленики совершенно выбил его из колеи, он больше не мог думать ни о чем другом, кроме того, что Джессике угрожала опасность. Хуже того, причиной этому была Эленика. Рабадаш утер ладонью лицо. Эленика была для него больше объектом физического влечения, нежели какого-то душевного, хотя она развлекала его, не давала скучать и занимала его ум. Ее слепая преданность и всеобъемлющая любовь не были для него чем-то новым, потому что почти каждая рабыня демонстрировала те же чувства. Вот только Эленика была искренна с ним, отдавала себя полностью и без остатка, а взамен ничего не просила. Рабадаш по-настоящему полюбил ту, которой никогда не будет нужен рядом. Он привык к тому, что каждая женщина во дворце добивалась его расположения и внимания, но Джессика этого не хотела. Уотсон была такой самодостаточной, цельной, сильной и бесконечно прекрасной в своей любви к Питеру, что Рабадаш не мог не отдать ей свое сердце. Но его чувства были тяжелыми, ядовитыми, они были сродни злости. В нем клокотала страсть, которая, он точно это знал, пугала Джессику. Сначала Рабадаш собирался повесить Эленику за то, что она сделала. Потом хотел подослать убийц, но не посмел. Когда он смотрел на нее, то вспоминал все, о чем стремился забыть. Какое-то время Рабадаш чувствовал себя хорошо и счастливо рядом с ней, возможно, был влюблен, но теперь его умом и сердцем владела другая девушка, а потому присутствие Эленики его только раздражало. Он не спал всю ночь, ходил из угла в угол. Рабадаш хотел зайти к Джессике, но вдруг подумал, что она скорее всего с Питером после всего случившегося, а потому разозлился еще сильнее. Даже маленький сын плакал в кроватке, звал мать, а нянька пыталась его успокоить и покормить. Не выдержав такого громкого звука, Рабадаш вышел из своих покоев. Когда наступил рассвет, то Эленика была уже мертва.

***

Джессика проснулась, когда уже был почти полдень. Оранжевое солнце стояло высоко, со стороны мраморного балкона шёл ужасный жар. Она медленно пошевелилась, заставляя край бежевой ночной рубашки ползти вверх по голому бедру. Джессика с радостью заметила, что голова больше не болела, хотя вдоль правой ноги проявился лиловый синяк из-за падения. На противоположном краю огромной кровати спал Питер, лежа на спине. Медленно, но верно в голове вырисовывались воспоминания о прошедшей ночи. Джесс долго не могла уснуть из-за переживаний и физической боли, у нее раскалывалась голова, а еще ломило конечности. И Питер был все это время рядом, не оставлял ее одну, потому что знал, как сильно ей нужна была поддержка. — Я не знаю, смогу ли выдержать груз вины за смерть еще одного человека, — она лежала на его плече, прижимаясь к широкой груди. Лунный свет падал на расшитое одеяло, с улицы слышались крики цикад. Джессика старалась не вспоминать тот момент, когда она своими руками, не совладав с животным ужасом, убила человека, но эти воспоминания были словно винные пятна на белоснежной рубашке, которые очень трудно вывести. — Ты не должна взваливать это на свои плечи, — Питер не отходил от нее весь вечер. Страх потерять Джесс еще раз был сильнее всех остальных чувств. Он тяжело вздохнул, она прижалась еще сильнее к нему щекой. — Я очень хочу уехать, Питер. Тархистан стал слишком жестоким ко мне. — Осталось всего три дня, потерпи еще немного. Питер был таким красивым, когда спал, что Джессике совсем не хотелось будить его. Она провела рукой по его щеке, чувствуя невыносимую нежность. Джесс казалось, что она не могла не любить Питера, что никто не сможет любить так, как она. Но это была неправда. Ресницы Питера задрожали. Сон медленно отпускал его, у него не сразу получилось открыть глаза. Состояние было каким-то ленивым и тягучим, словно мед, а лежащая рядом Джесс была подернута какой-то дымкой. Он сгреб ее в охапку и крепко обнял, чувствуя тепло ее тела после крепкого, пусть и не совсем здорового сна. — Не смотри на меня, — Джессика засмеялась. — Я с утра выгляжу, как пугало. — Вовсе нет, — Питер не переодевался вчера вечером, потому что не планировал засыпать с Джессикой, поэтому вся его рубашка смялась. От девушки пахло совсем не так, как в Нарнии, а какими-то ароматными маслами. Одеяло сбилось в ногах, потому что ближе к утру стало очень жарко, а верхние пуговицы на ночной рубашке Джесс расстегнулись. Все было таким домашним, что даже не верилось. Джессика пробуждала в Питере ярчайшие огни. Они зажигались, когда она улыбалась, когда смущенно прикрывала глаза и порой вела себя нерешительно, когда она хваталась за лук или неумело седлала лошадь. Другая, новая, напоминавшая о том далеком мире только мелкими деталями, она была совсем не такой, как те девушки из Тельмара. Они были холодными, а Джессика была горячей и живой, словно родник, в ней ключом била та самая сила молодости, которая красит лучше любого кокетства. И Питер любил её за это. — Мне нужно переодеться, — Джесс встала с кровати и, потягиваясь, прошла к большому мраморному балкону. Снаружи веяло жаром, казалось, что если ступить на белоснежный камень, то стопы растекутся, словно воск. Одно плечо Уотсон оголилось из-за того, что развязалась лента на груди, она легким движением поправила ночную рубашку на себе, а потом распустила успевшую растрепаться косу. Все ее тело ломило после вчерашнего, но еще хуже она чувствовала себя внутри. Когда зашла Оливия, то она долго боялась спросить ее о судьбе Эленики. Сбор к обеду проходил в полнейшем молчании. Никто не решался заговорить почему-то. Оливия не проронила ни слова, пока заплетала косы Джессике, ее охватил непонятный ужас. Она стала свидетелем покушения на жизнь человека, а после та самая жертва обрела такие силы, которые казались сверхъестественными. Оливия видела ту ярость, плескавшуюся в глазах Джессики, а потому не могла относиться к ней так, как делала это прежде. Она ее боялась. Весь день Джессика не выходила из комнаты, ссылаясь на плохое самочувствие. Это было чистейшей правдой, а усугубила все новость о смерти Эленики. Джессика хотела, но не могла ненавидеть ее. Она видела, насколько сильно наложница любила Рабадаша, а еще прекрасно знала, что на такие поступки человека может толкнуть только чувство чудовищной силы. Все взгляды, все движения Эленики говорили только о том, что тисрок - единственное, что имеет значение в ее жизни. И пусть само ее существование полностью находилось в руках Рабадаша, наложница была готова сложить к его ногам не только себя, но и весь мир. На следующий день всему Тархистану объявили о появлении на свет наследника престола. Устроились грандиозные праздненства, на улицах столицы жарили мясо, раздавали ароматный хлеб и разливали вино. Все жители прославляли имена первенца и тисрока, пили за их здоровье и молились Таш, дабы ничто не омрачало правление как отца, так и сына. Но ни один человек не узнал имени матери. По такому радостному поводу тисрок распорядился нанести визит прорицательнице по имени Герсилия. Она была слепа, но видела будущее довольно ясно, хоть и говорила временами загадками. Испокон веков дух оракула переселялся в старших дочерей из ее рода, наделяя их даром прорицания, хоть и отнимал зрение навсегда. Богатая делегация тисрока прибыла к небольшому храму богини Таш, находящемуся примерно в часе езды от Ташбаана. Кареты и лошади остановились, облака дорожной пыли и песка медленно оседали на дорогу. Тисрок, который ехал впереди всех, слез с лошади, а затем, произнеся короткую молитву, вошел внутрь. Эсма последовала за ним, а затем и королевская семья из Нарнии. Также было дозволено войти некоторым приближенным, в чье число входила и Джессика, а еще Сеилин и Марселин. Младшая сестра Сеилин сегодня была совершенно не такая, как обычно. Вряд ли это заметило большое количество людей, но Уотсон это заметно напрягло. Марселин была чрезвычайно весела, много шутила и громко смеялась, но выходило это у нее так неестественно, словно она писала левой рукой, когда на самом деле являлась правшой. Ее нервная радость раздражала Джессику, заставляла напрягаться, когда нужно было наслаждаться праздничной атмосферой вместе со всеми. Сеилин еле успевала за своей сестрой, а та порхала, словно бабочка, и ни о чем не беспокоилась. Джессика больше не носила тархистанскую одежду, а достала из сундука нарнийские платья, которые в большинстве своем были совершенно новыми и ни разу не надевались. В этот раз ее темные волосы были заплетены и собраны на голове, умелые руки Оливии вплели туда узорные ленты. Легкое серо-голубое платье не было жарким, что было очень важно, учитывая высокую температуру снаружи в этот день. Она снова носила серебро и жемчуг, словом, была прекрасна в своей простоте и изысканности. Эдмунд помог слезть Джессике с коня, а затем вместе с ней вошел в храм, потому что Питер был уже внутри. В большом помещении было очень прохладно, окон не было совсем, но всюду горели свечи в высоких кованых канделябрах. Пахло благовониями, а еще какой-то пылью, как показалось Люси. Множество рабов принесли огромные сундуки, набитые тканями и мехами, а еще драгоценными маслами. Только сейчас Джессика заметила стул с высокой спинкой, в котором сидела старая женщина. Ее морщинистое лицо подсвечивал оранжевый свет огней, тонкая шея ее была скрыта темными одеждами, а сухие руки дрожали. Она смотрела в пустоту, жуя губами, но не произнесла пока ни слова. — Это и есть Герсилия? — тихо спросила Джессика у Эсмы. Царевна молча кивнула, продолжая смотреть немигающим взглядом вперед. Уотсон старалась сократить свое общение с сестрой тисрока до минимума после того, как она показала свое настоящее лицо, но не могла до конца этого сделать, потому что очень уж привязалась к ней душой. Она чувствовала с ней духовное родство. Наконец, Рабадаш заговорил: — О Герсилия, великий оракул, — он сделал короткую паузу, а затем продолжил: — Я спешу поделиться с тобой великой радостью - у меня родился сын, новый наследник тархистанского престола! Позволь мне преподнести тебе эти скромные дары и получить предсказание судьбы моего первенца. Из-за стула появилась еще одна женская фигура - это была Прима, дочь Герсилии и будущий оракул. Она встала рядом с придворными. Джессике же удалось подойти поближе, так что теперь она стояла между Сьюзен и Сеилин. Сначала всем показалось, что где-то зашелестел песок, но то Герсилия прочищала горло. Челюсть ее еще раз вздрогнула, прежде чем она заговорила: — Светлая радость пришла в твой дом, о великий тисрок! — Джессику пронзила дрожь, как только прорицательница заговорила. Было что-то в ее голосе такое, что вселяло суеверный ужас. — Сын твой будет тебя достоин, продолжит твое дело, но о матери своей не забудет несмотря на все твои усилия. Ты же свое сердце похоронил раз и навсегда, никогда больше не встретишь ты женщины, которая смогла бы вложить его обратно в грудь твою. Та, что в нем сейчас, никогда твоею не станет. Ждут тебя великие потрясения, выбирай близкий круг с умом, ты не заметил, как пригрел змею на царственной груди своей. Рабадаш затаил дыхание. Он старался не выражать никаких эмоций на лице, но ему показалось, будто его ударили обухом по голове. Кровь внезапно прилила от внутренних переживаний, тисрок несколько раз моргнул. — Вижу еще! — вскрик старухи заставил всех вздрогнуть. Герсилия обвела толпу перед собой слепым взглядом, а затем выставила ладонь между собой. — Когда будут цвести вишни, то Красный Король увидит смерть Синей Королевы! Повелитель зеленых лугов, скалистых гор и островов не в силах будет предотвратить это! В этот самый момент она зашлась глухим надрывным кашлем, согнулась пополам и начала задыхаться. Дочь бросилась к ней с кубком, наполненным водой. Когда Герсилия отпила, то отказалась говорить что-либо еще. Джессике показалась, что кровь в ее жилах застыла. На ватных ногах она вышла на жаркий воздух, попыталась вдохнуть полной грудью, но не могла. Она нашла глазами Питера, тот смотрел на нее так, словно узнал нечто страшное. Между ними находились люди, но Питер и Джессика были соединены нитью взгляда, никак не решаясь заговорить. Каждый думал об одном и том же. Приближенные и царская чета желали веселиться, поэтому как только вся делегация вернулась во дворец, то начался торжественный обед. Никто не желал принимать близко к сердцу горькие предсказания оракула, все просто радовались тому, что у наследника все будет хорошо. Джессика тоже старалась отвлечься, много шутила с сидящим рядом Эдмундом и пила сладкое вино, но взглядом постоянно возвращалась к Питеру. Он сидел прямо напротив, по левую руку от Рабадаша, но достаточно далеко, чтобы ничего не услышать из того, что говорила Джессика. — Не правда ли, что в Тархистане самый лучший рахат-лукум? — Джессика с наслаждением прикрыла глаза, отправляя в рот очередной кусочек. Над верхней губой у нее образовались небольшие белые усы из-за сахарной пудры, которой обильно было посыпано лакомство. Она не заметила, как лицо Эдмунда странно скривилось, сквозь стиснутые зубы он проговорил: — Правда. Пока один слуга наполнял бокалы вином, второй принес Джессике новую тарелку с ее любимой миндальной пахлавой. Глаза девушки тут же загорелись, с небольших квадратных кусочков обильно стекал мед, а орехи были порублены так мелко, словно были песком. Ища утешения и забвения в еде, Джессика схватила вилку и тут же съела одну пахлаву. Питер смотрел на нее одновременно и нежно, и с некоторой тоской, словно она уже умерла. Рабадаш же злился, но был рад, видя, как счастлива Джессика. В один момент время для Уотсон будто остановилось. Стихла музыка, люди будто бы замолчали. В груди внезапно начался пожар, а Джессика не могла сделать ни одного вдоха. Лицо ее вмиг побледнело, все краски схлынули. Она приложила ладонь к груди, кусок пахлавы встал в горле. Из рта девушки сначала вырвался еле слышный стон, а затем сдавленный хрип. Она пыталась вдохнуть, но не могла, будто кто-то установил перегородку в легких. Не сразу заметили ее состояние, но когда Эдмунд повернулся, то можно было подумать, что Джессика уже мертва.