***
Свое детство Куроо помнит чистым и мутным - прямо как череда размытых фотографий в широких белых рамках - потому что все рано или поздно стирается из памяти, как бы тебе не хотелось это сохранить. Он рисовал свою жизнь яркими мазками - смешивал их вместе и не чурался грязных цветов. Они всегда нравились Куроо больше. Когда он встретил Кенму, то понял, что тот живет совсем не так - каждый шаг у Козуме был таким, словно он ступал по минному полю. Кенма накладывал цвета друг возле друга и никогда не смешивал, потому что боялся, что полученное не понравится ему - убрать-то уже не выйдет - или и вовсе окажется грязным. Такая концепция поведения казалась Тецуро неправильной - иногда он старался понять, почему Кенма так делает и что нужно предпринять, что бы он перестал, что бы чувствовал себя свободнее и не боялся говорить. Он не обладал эмпатией настолько, насколько ей обладал Кенма, но череда дней, посвященных наблюдению и раздумиям и цепкий взгляд делали свое дело. С Кенмой много всякого случалось, порой, можно было и не придать подобным случаям должного внимания. После того, как в его жизнь втянули и Куроо, для Кенмы это перестало быть моментами, которые следует просто перетерпеть. Как человек глубоко любящий и оберегающий, он мечтал сохранить свое "спасение", отгородить от страха, боли и волнений, которые приходилось переживать ему, и со временем, желание это начинало обретать реальные грани. Может быть, так и рождаются монстры? Все это копилось внутри крошечного Козуме, что бы однажды по нему прошла огромная ломаная трещина. Кто-то, возможно, и надломился бы, но Кенма двинулся дальше, и Куроо был бы рад гордится им, но то, во что превращался Козуме со временем начало пугать не только Некомату-сана. - Воистину, все дело в любви, - Так однажды сказал ему Ясуфуми, и это был единственный раз, когда они говорили как человек с человеком, не имея и не чувствуя друг между другом никаких стен и границ. А глаза у него тогда были влажные и наполненные этой треклятой мягкой печалью - явно ведь что-то вспоминал. И всего через каких-то пять лет, Куроо сумел понять, что старик имел ввиду, и что за тайна скрывалась в его печальном надломленном голосе. Болезненные откровения у Некоматы случались не часто - но всегда - всегда были наполнены какой-то частью от существующих истин и колкой, скрытой от них ностальгией, как будто каждое воспоминание для Ясуфуми - стекло застрявшее в горле. Самое пугающе, возможно, что даже после этого у него не возникало мыслей, будто Кенму стоит боятся. Может быть, конечно, это и было хорошо - твердая уверенность в том, что дорогой ему человек никогда не причинит боли... Но болезненное желание Кенмы создать вокруг них мир, который не будет враждебен, могло покалечить и самого Козуме, а этого Куроо хотел в последнюю очередь. Они цеплялись друг за друга, что бы не утонуть, но теперь, со своими израненными частями тела, Куроо не был уверен, сумеет ли выплыть, если останется один. Как видел все это Кенма - ему не было известно, но после всего, может быть, те его слова в укрытой полумраком палате больницы, сказанные вынуждено, почти скомкано и болезненно надломлено, означали не совсем то, что он услышал, имели свой подтекст. Они оба почувствовали, что Куроо начал идти ко дну. Может быть нечто... "Теперь я буду тебя защищать".***
- Знаешь, в чем сейчас разница между нами? - Куроо нахмурился, тряхнув его блокнотом в воздухе. - Ты не видишь границ. - О каких границах может идти речь, когда дело так далеко зашло? - Кенма скривил губы, покачав головой. - Для нас никогда их не было, помнишь? Это все - только ради тебя, - Я просто пытаюсь тебя защитить. Куроо не стал играть с ним, и прятать истинный смысл своих слов под слоем совершенно других. Он вскинул голову, и посмотрел ему прямо в глаза - так, как делал это всегда и со всеми - без утайки и страха. - Я не нуждаюсь в защите, - Почти прошипел он, сжимая зубы, и Кенма сощурил глаза. - Оно того не стоит, ты это понимаешь? - Где бы ты был сейчас, если бы не эта защита? - Козуме поднял подбородок, - Ты и понятия не имеешь, сколько всего я делал все это время. Ты и понятия не имеешь, как это все тяжело! Тебе никогда - никогда, слышишь? - не понять меня. Дитя рожденное под солнцем отличается от того, с кем оно никогда не делилось своим светом. Такие создания вырастают кривыми и сжатыми - словно их несколько раз переломали, а потом кости неправильно срослись. И стоило только одному лучику упасть на них, они либо цеплялись за него, как за последнюю надежду, либо презрительно фыркали, и отползали обратно в тень, чураясь света, как мерзкого насекомого. И Кенма был тем, кто цеплялся, Куроо для него - вот так вот неожиданно и резко - сам превратился в солнце. И солнце это, прямо сейчас, зависнув над его головой неминуемо и медленно гасло. Разве же было что-то плохого в том, что он хотел это остановить? Что он хотел сохранить его свет? Неминуемое чувство потери было самым худшим, что он когда-либо ощущал в своей жизни. Жажда была тем, с помощью чего можно было расслабиться - освободиться, если угодно - но лишь на короткий срок. Кенма мог использовать её как угодно, превратить в нечто более легкое, убрать не нужные слои, словно снимая шелуху с лука, что бы найти наконец ту грань, которая будет ему подходить. Он мог бы писать картины, или даже заниматься спортом - в конце концов ведь не все заканчивается насилием, но все, вообщем-то, случилось так, как случилось и ничего поделать он уже не мог. В каждой точке пересечения любая встреча предлагает новое потенциальное направление - и встреча с Куроо предложила ему то, что выглядело темным и опасным, но он уцепился за это, и повернуть назад уже было нельзя. - Я пытаюсь, - Куроо сжал губы, покачав головой, - Пытаюсь, веришь? Даже это понять пробовал, - Он снова взмахнул блокнотом в воздухе. - У меня, кажется, что-то получилось. Но знаешь... - Понимание и принятие ведь разные вещи. Куроо шумно выдохнул - эти слова застряли у него в горле разбитым стеклом, которое он напрасно пытался проглотить. И принять то, что делает Кенма - то же, что и добровольно взять в рот то самое битое стекло. Самое невероятное, что половину осколков он уже съел и сейчас, захлебываясь собственной кровью, пытался решить, что делать с оставшейся частью. Кенма смотрел на него без ожидания - молча глядел, не спуская глаз, и на миг Тецуро даже подумал, что он мог обо всем догадаться - о мыслях его, и о несказанных словах тоже. - Что ты сделал? Куроо не думал, что его слова нуждаются в каком-либо объяснении - они оба прекрасно поняли, что Тецуро имел ввиду. Что Кенма хотел сказать, когда говорил о жертве - Куроо, конечно, смутно догадывался, но слишком уж сильно эта догадка ему не нравилась. Кенма мог жертвовать и пользоваться посторонними людьми - даже если это был кто-то вроде Акааши или Яку - они ведь все равно никогда ничего не значили для него - он мог пускать их в расход не жалея, и не заботясь о последствиях, но что бы Козуме поступил подобным образом с Бокуто... Казалось невозможным. - Все обойдется, просто поверь мне, - Кенма схватил его за руку, и Куроо вспомнил тот самый старый снимок со стола Некоматы-сана, снимок, на котором молодой ворон и кот сидели бок о бок и не было между ними никакой вражды. - Ну пожалуйста.***
Такеда застал его, сидящим на полу, прямо посреди мутной кровавой лужи. Она была везде - на его одежде, на руках, и на лице, и смотреть на это слишком долго, даже с его профессией, Иттецу не смог - от одного взгляда его пробирало. Укай выглядел спокойным, умиротворенным даже, словно бы тоже умер, сел, облокотившись на упавший стул Некоматы Ясуфуми, и просто перестал дышать. Такеда замер у двери, не решаясь входить в комнату - что-то внутри него панически обрывалось, стоило только подумать о том, что бы шагнуть внутрь, необъяснимый и едва ощутимый страх охватил все его тело, и он просто стоял на пороге, не шевелясь.***
Когда Акааши впервые повстречал Куроо, все вокруг завертелось и закружилось так, словно бы он находится в центре бури. После возвращения из Кандагара, когда половина его отряда погибла в огне, он ненавидел себя за то, что хотел вернуться. Мирный Сан-Франциско казался ему неправильным, городом-призраком, пока он не проникнул в его изнанку, но и этого ему было мало - городские перестрелки, ограбления и бои без правил - он все равно слишком редко выходил на ринг - все это утоляло Жажду, но не до конца, приносило чувство насыщения, но его было недостаточно. А потом он просто встретил Куроо, от которого несло опасностью за версту, и дело было даже не в том, что он был членом Некомы, не в том, какую одежду он носил, или как легко побеждал на ринге, причиной всему, наверное, стали его слова, стало то, как он держал себя, огоньки в его глазах и зажатая в зубах сигарета. Акааши смотрел на него и понимал, что никогда не сможет приблизиться, и даже при всем понимании ситуации, он не желал избавляться от своей зависимости. Без войны, как бы ужасно это не звучало, он уже не мог - а Куроо был тем, кто эту самую войну - кровь, хаос и жестокость - ему заменял. Это было не правильно и выламывало Кейджи, но он не был способен остановиться. Возможно сейчас, стоя в этом треклятом холодном номере с открытым настежь окном, и смотря на Бокуто, чувствуя дуло пистолета своей спиной и ловя три совершенно разных взгляда, он ощутил себя на правильном месте. Угрозы, риск - Бокуто был похож на Куроо, Но не заменял его - никто и никогда не сможет никого заменить - он просто был, и в отличие от Тецуро сопротивлялся своей Жажде, чувствовал, как его распирает изнутри от острых шипов, но не смел ничего предпринимать. А Акааши смотрел. Стоял, глядел прямо в его усталые и напряженные глаза, и понятия не имел, что ему делать. Стоит ли вообще говорить, что инъекция сейчас не у него? И если да - то зачем? Что вообще для него значит этот человек, что для него значит Кенма? Хочет ли он стать частью его безумного плана? Одной из тех ступеней, на которые он наступит, что бы достичь своей цели? Все это так сложно - прямо сейчас, в этот момент у него было слишком мало времени, что бы думать о том, как спасать положение и чью сторону принять - и Акааши был бы чертовски рад, если бы кто-то подсказал ему, что нужно делать, а лучше - сделал выбор за него, потому что Кейджи уже устал смотреть на последствия своих ошибок. Бокуто глядел на него напряженно, взволнованно даже, словно не мог определиться с тем, что чувствует - страх или облегчение. И если страх - то за Акааши, или напротив - перед ним? Могло ли его напугать присутствие Кейджи? И все бы нечего, ведь время ощущалось не слишком явно, а горящие Жаждой янтарные глаза напротив странным образом гипнотизировали, утягивали куда-то в себя, но в какой-то момент дуло пистолета приставили к его виску, и Акааши вспомнил, где находится.***
Сугавара опустился в кресло, откладывая книгу, и сжал в руках чашку с дымящимся ароматным чаем. Ни слова из того, что он успел прочитать не запомнилось ему, и все, что Коуши оставалось, это молча ждать, пока что-нибудь произойдет. Даичи не мог перестать винить себя за то, что сейчас с ними происходит. Не окажись они в той комнате, не реши взять компьютер Котаро - да даже если бы он, Савамура, не стал бы склонять Укая на то, что бы согласиться на предложение Некоматы-сана - то все бы сейчас было совсем по другому. Коуши видел его метания, и ничего не мог сделать. Лев сейчас находился в похожей ситуации - он смотрел на то, как мир Яку рушиться, по кусочкам осыпается в пропасть, и чувствовал, что совсем ничего не может сделать. Сегодня был еще один день бесполезных ожиданий, и если честно, Лев не был готов поверить, что Бокуто Котаро действительно рискнет вернуться в этот дом, что бы забрать свои документы - он однажды уже сбегал, бросив все, что ему мешает сделать это и сейчас? Но сказать нечто подобное Мориске, как и уйти - он просто не мог - не был способен на такой жестокий поступок. Дело Ушиджимы отдали кому-то другому. Теперь с ним разбирается кто-то сверху - подумать только! - этот Акитеру получил его потому только, что Тендо посчитали предвзятым. Но это же просто глупо, правда? Конечно, он был только детективом, но это не значило что его можно вот так вот просто отстранить от дела, которое касается Тендо чуть ли не напрямую! Камеры были включены, и они не могли знать, кто в действительности сделал это с Ушиджимой. Тсукишима Акитеру, взявший дело вместо него и понятия не имел, что за люди находились в этой комнате той ночью, какие у них были цели и мотивация - все, на самом деле, было на порядок сложнее, чем казалось на первый взгляд. То, о чем он думал здесь, сидя на лавочке в центре промерзшего насквозь, засыпанного красно-золотистыми листьями парка "Золотые Ворота" - было совсем-совсем не правильным. Он вспоминал о том, что нашел на Акитеру - его репутация не плохо пострадала из-за информации о том, что его брат занимается незаконной продажей оружия, и даже как-то связан с мафией, но это, разумеется, не важно, потому что ключевая мысль заключалась в том, как сильно Тендо сжимал в руках рукоять выданного ему в участке пистолета, и представлял в голове улыбающееся лицо Бокуто Котаро, смотрящего на него с фото в досье.