Улыбка серых глаз

Черт! Три часа ночи и не совсем пустые дороги на окраине столицы - то самое, на чем я в данный момент срывал свою усталость и злость. Несмотря на жуткий мороз, все стекла в моей машине были опущены до конца, потому что какой-то непонятный жар норовил сбить меня с ног, но я упрямо боролся и не желал поддаваться этому. Динамики автомобиля разрывало от песни, которую, я, кажется, послушал уже раз тысячу, если не больше. Все так правдиво и точно, что это очередное «хочу к тебе», буквально выкрикнутое певцом, слишком сильно резало сердце без ножа. Я гробил свой новый автомобиль, сначала резко дрифтуя, а затем выжимая педаль тормоза в пол. Адреналин во всю уже разгуливал по моим венам, порой доходя до пика, отчего сердце начинало бешено колотиться, что пару месяцев назад мне было совершенно противопоказано врачами-кардиологами, как и участие в каких-либо соревнованиях. «Вы должны беречь своё сердце, Дмитрий, не расшатывайте его до конца, потому, как это может привести к самым печальным последствиям. Задумайтесь, если не о себе, то хотя бы о своих родных». Да я только и делал, что думал о других, и почти никогда о себе. Вот оно как интересно получается. Хотелось кричать о том, что я, извините, тоже живой. Живой, вашу мать, и чувствую! Как в сказках Драгунского: «…он живой и светится». Даже, кажется, в сказках большему учат, чем меня научила жизнь за такой достаточно продолжительный ее отрезок. «Дим, Поля ногу сейчас на льду подвернула, поскользнувшись, довези до больницы, будь другом. Димон, ты тут один трезвый остался и Полька, а у нее машина на стоянке, может, подвезешь девушку, поздно ведь уже?» И вот это их: «а у Польки, а с Полькой», - продолжалось бы вечно, если бы не появился Слава. И теперь все поменялось на: «со Славой, у Славы». Славно! А Дима где? Диму забыли, как маленькую не нужную старую игрушку. Его выбросили, убрали на второй план, словно бездарного актера, который не может понять, как вообще оказался в этом фильме не про него. Билан – верный и преданный пес, который всегда придет к тебе на помощь, Пелагея. Всегда. Приходил, не требуя ничего взамен, кроме твоей л…. ничего. Как-то нервно усмехнувшись своим мыслям, я вновь выжал педаль газа в пол. Я не видел границ сейчас, потому что захлестнувший меня азарт и скорость, которая постоянно увеличивалась до критической для городской дороги отметки, совершенно не давали мне подобрать какой-то реальный отчет действиям. В любую минуту я мог вписаться в фонарный столб, например, и все, но, видимо, тот человек, который находится выше, чем все мы, и следит за душевным порядком, не предначертал мне такую судьбу в столь раннем возрасте, что, безусловно, грело где-то на западе справой стороны. И что дорога совершенно пустая это тоже непременно его рук дело. Но не успел я об этом подумать, как навстречу мне вылетел из-за поворота темно-синий мерседес. Приглушенный фонарный свет падал на широкое лобовое стекло, благодаря которому я смог разглядеть водителя автомобиля. Машина продолжала упорно нестись на мою, а на лице знакомой блондинки не дрогнул ни один мускул – она также сжимала крепко руль руками, немного сощурив глаза, и вдавливая педаль газа до конца в пол. Между нами оставалось метров тридцать, а голова моя до сих пор не могла сообразить, что сейчас может произойти, если я ничего не предприму. Погруженный в какие-то туманные мысли, в то время как до сильного столкновения железных капотов оставалось не больше десяти шагов, я вывернул руль влево, выезжая на встречную полосу, но мерседес все-таки задел меня сбоку, проскользив по корпусу, а затем со скрежетом резины и легким дымом его развернуло на сто восемьдесят градусов. Тормозя прямо на проезжей части, я вылетел из своей машины, бросив ее на шоссе, и бегом отправился к автомобилю Хановой. На мокрой дороге красовались два черных следа от шин. Господи, пусть с ней все будет в порядке. Приблизившись к машине, я обогнул ее бампер и подошел к двери со стороны водителя. Дернув за ручку, я удивленно вскинул брови, потому что та не желала мне поддаваться, тогда я заглянул в салон, где, подложив руки под голову, которая покоилось на сработавшей подушке безопасности, вздрагивая плечами, сидела Пелагея. Когда девушка повернула голову в мою сторону, я, сжимая зубы, постучал костяшками по стеклу. На опухшем от слез лице Хановой красовалась размазанная бордовая помада и потекшая с длинных ресниц тушь и какой-то испуг. Разглядев сквозь слезную пелену, застилающую глаза, меня, она суетливыми движениями тыльных сторон ладоней размазала по бледным щекам слезы и протянула руку к двери, но та также не поддалась и ей, как и мне. И тогда в глазах ее еще больше заиграл жутко взволнованный огонек. А злость во мне, словно куда-то испарилась, больше не кипела и не ревела навзрыд, а улеглась где-то в подреберье, будто домашняя кошка. -Попробуй еще раз, - прошептал я одними лишь губами, на что Пелагея ответила мне коротким кивком головы – поняла. Она пробовала еще, много раз, и только на уже неизвестно по счету какой, железная дверь поддалась, выпуская хозяйку автомобиля из душного салона. Ханова нерешительно подняла на меня заплаканные глаза, несколько раз поморгав, привыкая к холодному ветру, что с невероятной силой ударил ей в лицо и после смены температур на ее щеках выступил нездоровый румянец. Короткие волосы девушки с оттенками русого, настоящего их цвета у корней, были забраны в неаккуратный пучок, а выбивающиеся пряди были заделаны по бокам невидимками. И только сейчас я заметил, что сидит она в домашнем тонком костюме светло-серого цвета без верхней одежды, постоянно натягивая рукава на кисти. Ну, вот, Дима, снова выручай ее, пожалуйста. Не сказав ей ни слова, на лице сохраняя все тот же суровый вид ( по крайне мере, думал, что оно так все и происходит), я наклонился к Пелагее и резким движением подхватил ее на руки, что она даже, кажется, и не поняла, что случилось. Медленными шагами, я передвигался по заснеженному шоссе, чтобы не тревожить девушку, и когда, добрался до своей машины, опустил ее на заднее сидение, по спинке которого Пелагея разу съехала головой вниз, ложась на мягкую поверхность и закрывая глаза. Недолго думая, я снял с себя пальто и укрыл им дрожащую девушку, а та в свою очередь, удобнее закуталась в него, продолжая лить слезы. Что могло такого произойти? Бесшумно стараясь закрыть дверь со стороны Пелагеи и свою, водительскую, я остался в тишине посередине дороги, думая, как поступить дальше. Если я повезу ее к себе домой, то это обязательно ничем хорошим не закончится для нас обоих, тем более, подрабатывать психологом у певиц – явно не мое. И выход, единственный который смог придти мне в голову, - отвезти Ханову к Добряковой. Катя явно будет радостней, чем я, когда увидит Пелагею, хотя бы даже и в таком виде. Согласовав с самим собой в мыслях, что идея и, правда, гениальная, я вытащил из кармана телефон, набирая номер знакомого, который владел сетью эвакуаторов по Москве, обменявшись с ним любезностями, я выложил всю ситуацию, прося, чтобы все обошлось без полиции, потому, что доверял ему, как самому себе. Дождавшись автомобиля, который под моим пристальным присмотром погрузил автомобиль Хановой к себе в кузов и уехал в том направлении, откуда прибыл, я с чистой душой приземлился в салон, включая печку на пять градусов выше, чем было до этого. Я просидел еще несколько минут в тишине, которую разрушало лишь тихое посапывание Пелагеи, которой все-таки удалось заснуть, ну, или она делала мастерски вид того, что спит, не желая объяснять мне все. Зря, я бы послушал, почему она выскочила из дома в одном костюме, почему в таком состоянии бросилась за руль и решила переехать именно меня почему-то. Хотя, если бы сейчас на моем месте оказался кто-нибудь другой, то завтра же утром на всех прилавках страны красовалась очередная обложка желтой газетенки, на которой была бы непременно певица Пелагея пьяная, психованная или еще чего хуже, ведь у тех журналистов такая фантазия, что дай Бог каждому. Подъезжая к Катиному дому, и, останавливаясь около нужного подъезда, я поднял глаза наверх, и какого было мое удивление, когда я увидел свет именно в том окне, где, полагал, что хозяйка квартиры давно спит. Выключив приборную панель, я обернулся назад; глаза Хановой были открыты и из них все еще текли тихие и беспричинные, на мой взгляд, слезы. Губы девушки дрогнули, желая произнести что-то, но так и, ни одного слова я от нее не дождался. Решив опять действовать по-своему, я выбрался из автомобиля, в последнюю секунду хватая из бардачка пачку сигарет с зажигалкой и давно завалявшуюся там пластину с «обезболивающими» таблетками, рассовав это все по карманам штанов. Затем я открыл пассажирскую дверь, не зная, как действовать дальше, но Ханова сама предприняла пару попыток встать; одна их последних все-таки увенчалась успехом. И теперь напротив меня, спиной опираясь на захлопнувшуюся за ней дверь джипа, стояла блондинка, придерживая на плечах мое пальто и кусая губы то ли от холода, то ли от напряжения, висевшего в воздухе между нами. Я долго пытался поймать ее взгляд, направленный в никуда, своим, но ничего не получалось. Пелагея сжалась, смотря себе под ноги, и казалась от этого еще меньше, чем есть на самом деле. А мне почему-то на секунду показалось, что передо мной стоит моя Анька, моя маленькая сестренка, обиженная чем-то на весь мир, и захотелось согреть ее своими объятиями, утешить, узнать о произошедшем. Предавшись своим каким-то внутренним инстинктам, я в один миг сократил расстояние между нами, вжимая девушку всем своим весом в железный корпус автомобиля, на что она никак не отреагировала, лишь, наконец, перевела на меня стеклянные глаза. Я вновь не сдержался, сдаваясь под натиском ее тяжелого взгляда, припадая к нежно-розовым пересохшим губам. Я мягко прикасался к ним, не желая причинить новую боль напротив стоящей девушке, давая легкую передышку нам обоим, выпуская изо рта мелкие дышки в сторону, а Пелагея поддавалась мне, сдавшись в плен нахлынувшим эмоциям. Возможно, мы оба об этом пожалеем, но точно не сейчас. На ощупь сцепляя ее руки, я поднял их вверх над головой девушки, впечатывая в холодное стекло автомобиля, на что она тихо пискнула, норовя упасть на колени, но я умело, а главное, вовремя подхватил Пелагею за талию, не дав ей опуститься на холодный снег. Из-под век Хановой вновь стали образовываться меленькие капельки, падая вниз на губы, что заставило меня отстраниться от нее, проводя указательным пальцем по щеке вниз, следуя за соленой дорожкой. С какой-то надеждой девушка смотрела на меня снизу вверх, с большим усилием поднимая веки, и когда она вновь моргнула, то резко схватилась за мою руку, покоившуюся у нее на талии, и больше ее глаза не открылись. Не сразу поняв, в чем дело, я аккуратно встряхнул Пелагею за плечи, но реакции со стороны Хановой на это никакой не последовало, поэтому второй раз за ночь подхватив девушку на руки, я быстрым шагом отправился к подъезду Добряковой. Когда я добрался до него, то удобнее перехватил тело Пелагеи одной рукой, а второй нажал нужную комбинацию кнопок, составляющих номер квартиры. Катя почему-то без слов открыла мне дверь, и я оказался внутри здания, где стремительно забежал в так удачно остановившийся на первом этаже лифт. На лестничной площадке меня уже встречала Добрякова в домашних тапочках и шелковой пижаме. Она, словно зная, что произошло, приказала отнести «Полю» в комнату на кровать, и ждать ее в зале, так я и сделал. Отнеся Пелагею в спальню Кати, я удалился из нее, оставляя Добрякову наедине с безжизненным телом подруги, и отправился на кухню. Прошло чуть меньше часа после того, как я оставил девушек вместе, но, ни Катя, ни Пелагея еще не выходили из комнаты, что меня настораживало. И только стоило мне об этом подумать, как на кухне появилась Добрякова, молча, прошествовала к чайнику и нажала на его поверхности пластиковую кнопку, поставив греться. -Я видела, Дим, как ты зажимал Польку у машины, так что можешь не спрашивать, откуда я знала, что ко мне сейчас придут, а главное, кто, - убив сразу же несколько зайцев своим ответом на все вопросы, которые я только хотел задать, но даже не успел сформулировать еще, как она это сказала. Добрякова приземлилась на стул напротив меня. – Зачем ты мучаешь и себя, и ее? Она же Славу любит! -Если бы любила, не вешалась бы мне на шею при каждом удобном для этого случае, согласись, - исподлобья я глянул на нее, а в ответ девушка замотала головой в разные стороны, выражая свое полное несогласие. -Ты как маленький, Билан, ясно? Брось, давай, в нее еще песком из песочницы, в которой вы вместе каждый день ковыряетесь, чтоб уж совсем похоже было! – поднявшись с места, Добрякова подошла к вскипевшему чайнику и достала из верхнего ящика две кружки и заварку. – Я знаю тебя, а значит, понимаю и вижу насквозь… -И что же ты видишь? – зло и грубо прервал подругу я, внутри себя, негодуя от сказанных ею слов. Мне было непонятно ее поведение по отношению ко мне, когда разговор заходил о Пелагее. Добрякова как-то постоянно убегала от ответа, или же он содержал в себе сплошь отрицательный характер. – Ладно, прости, Кать. А что…что с Пелагеей? -Ничего с ней, Дим, она просто немного переутомилась, толком мне ничего не рассказала. А сейчас спит, - как-то не правдоподобно и с запинками говорила Добрякова, что было на нее не похоже, а я, кивая на каждое произнесенное слово, внимательно смотрел на девушку. – И чего ты уставился, пытать меня будешь? -Добрякова, тебя в детстве не учили, что врать – плохо, - поднимаясь со стула, и, отодвигая вставшую у меня на пути Катю, я пошел в ее спальню, где полтора часа назад оставил Ханову, а следом за мной шла подруга, все еще пытаясь хоть как-то меня остановить, да что здесь вообще происходит. Тихо открыв дверь, я попал в погруженную в ночной зимний мрак комнату, освещенную лишь тусклым светом прикроватной лампы. На кровати, тяжело дыша, лежала Пелагея. Она спала. Волосы ее были распущенны Катей и хаотично разбросаны по мягкой подушке, а из-под одеяла на груди виднелся широкий край горлышка какой-то вещи из гардероба Добряковой. Правая рука блондинки свисала с края кровати, и поначалу я не придал этому должного внимания, однако позже, когда в третий или четвертый раз оглядывал ее тело, в попытке отыскать то, о чем могла умалчивать Катя, наткнулся на повязку из белой медицинской марли на запястье. Медленно разворачиваясь к Добряковой, с явно немым застывшем вопросом в глазах, я беспокойно развел руки в стороны. Но и она, похоже, ничего действительно не знала о случившемся или знала? -Если я расскажу, ты уедешь? – дождавшись моего положительного ответа, девушка показала мне рукой на дверь, и я покорно вышел, но тут же поймал Добрякову за талию в коридоре, чтобы той было уже никуда не уйти от ответа. – Пелагея подробностей не рассказывала, - начала Катя. – Но я знаю точно, что вчера она очень сильно поссорилась со Славой. -Убью, - сжав кулаки, прошептал я. – Это он ее довел? – кровь по венам вмиг забурлила с двойной скоростью, а руки как-то произвольно потянулись к Катиным плечам, с силой сжимая их. – Скажи мне, он? – еще раз тряхнув девушку и неосознанно впечатывая ее в стену, я чувствовал, как злость закипает во мне все больше и больше. Я не понимал, что делаю -Дима, очнись, - в реальность меня вернула звонкая и сильная пощечина. Тогда я отступил на два шага назад, оперевшись спиной на раздвижные дверцы шкафа-купе и медленно сполз по ним вниз. – Это все из-за ее любви сильной,- усаживаясь на ковер передо мной на коленки, прошептала Добрякова, мягко прикасаясь к горячей моей щеке. – Он тут не причем. Пелагея просто была слишком влюблена и зависима от этого человека, а ты сам знаешь, какие порой неосознанные поступки мы совершаем под действием эмоций, - словно в бреду, я непонятливо оглядывался по сторонам. -Я поеду, - пошатываясь на ногах, я кое-как поднялся с пола не без помощи Кати, и добрался до коридора, надев ботинки и схватив в руки пальто, на котором остался легкий шлейф от духов Хановой, чему я старался меньше всего придавать значение, и под взволнованный взгляд подруги захлопнул дверь ее квартиры. На сегодня, пожалуй, приключения закончились.