i'm cold

Сплин - Бони и Клайд

У Юнги последняя сигарета и это очень плохо. Он щелкает зажигалкой и выдыхает через три секунды дым в потолок, думая, что все идет по пизде, раз Сокджин уезжает, в два электричка, а стены сужаются, если долго смотреть в угол, и, если по-хорошему, пора завязывать с куревом, потому что накладно слишком - в холодильнике кроме двух лимонов нет нихрена уже неделю (он язву себе заработает лапшой быстрого приготовления, но это последнее, что его волнует). Сокджин валит на два месяца на практику, его дом в трех остановках от Юнги и дурацкое желание дойти-доехать, пока время ещё есть, наверно, так и осталось бы неосуществленной мыслью из разряда "никогда и ни в жизнь", если бы Юнги был хоть немного нормальным или адекватным. Но через полчаса он стоит перед дверью чужой квартиры и не знает, что дальше делать. Юнги ведет себя как последний мудак, потому что жмет на звонок и, скорее всего, отвлекает - собраться же нужно или еще что. Стороной мелькает мысль, что не стоит и вообще, но. Сокджин долго не открывает - Юнги уже собирается уйти в свой тленолэнд к депрессухе и чернушным мыслям из серии самобичевания, уверившись, что никого нет, когда дверь распахивается, а по легким бьет тупым молотком, потому что, мать его, Ким Сокджин, что ж ты, сволочь, делаешь одним своим видом: у Сокджина через всю грудь напечатанные по ткани клыки кровавые, которыми впору внутренности чужие разрывать, и от кожи охренительно пахнет чем-то ментоловым. Он пару раз удивленно моргает, говорит «заходи, чего встал?», а Юнги, кажется, прибило к полу, потому что последние две недели он вел себя особенно мудачески, безосновательно огрызаясь, грубя, и сейчас немного стыдно. Смысла нет, не было и априори не будет, но он переступает через порог, когда его зовут по имени во второй раз, и не знает, зачем пришел. На самом деле Сокджину хочется узнать зачем, но по глазам видит, что объяснения не предвидится, поэтому просто садится напротив, дожидаясь хоть чего-нибудь. Кажется, Юнги говорить вообще не собирается, и Сокджин уже хочет спросить про чай, когда тот быстро уходит в прихожую и через несколько секунд приносит пакет с пивом (как он раньше-то не заметил?). Юнги выставляет на стол четыре банки, и это нихрена не Тэхен в их компании самый странный, а, мать его, Мин Юнги, потому что, открыв ближайшую к себе, он спрашивает спокойно: - Будешь? - и кивает на соседнюю. Сокджин думает, что они оба того, потому что не пьет, в общем-то и как бы, но без разговоров принимается за пиво и сидит с лицом неопределившегося человека. Юнги всё ещё молчит, на автомате отхлёбывая из банки, и стену напротив буравит своими глазами черными, думать не хочет, что происходит вообще, и мечтает отмотать всё назад. Когда Сокджин встает выключить свистящий чайник, Юнги, которому впору молиться всем известным богам, подходит сзади и тычется лбом в шею своему гребаному хёну, сжимает футболку на чужой груди, пока внутри здравый смысл орёт фальцетом безнадежно. Сокджин дергается от неожиданности, когда Юнги хрипло говорит: - Ты ведь нравишься мне пиздец как, - и ответить ничего не может, потому что тупо не знает, что говорят в подобных ситуациях: у него тактильные отношения с Чимином, к которому тянет как магнитом, и Юнги, к которому жалость какая-то паршивая, раз, зная про чужой океан космических размеров, что рвет изнутри всё в щепки, он сожалеет, что также ответить не может, и стоит, не двигаясь. Сокджин выпутывается из его рук через три с половиной минуты, а у Юнги по ребрам всё в кровавую мешанину разбивается, потому что, мать твою, Ким Сокджин, не смей отходить, я ж люблю тебя.