i'm cold

- У нас есть полчаса, - говорит Намджун на ухо Чимину, когда нуна-визажистка оторачивается к огромному зеркалу и разложенным под ним бесчисленным множеством косметики за водостойкой основой под макияж. У Намджуна голос хриплый и по нервам оголённым словно проезжается, щипаясь больно, и брюнет кивает только мелко, мол, принял к сведению, и смотрит куда-то сквозь. Намджун откидывается на пластиковый стул и прикрывает глаза, когда ощущает холодный сквозняк из-за открытого окна в гримерке, ведёт себя естественно и ничем не привлекает лишнего внимания, пока визажистка подправляет последними штрихами и без того идеальную картинку у сидящего рядом Чонгука. Он лазает в телефоне, щелкая рандомно по давно открытым вкладкам с какими-то левыми сайтами, посматривает краем глаза за Чимином, и не поймёшь, что там в голове: не то из последних сил держится, чтобы не вскочить и не выбежать в туалет, смыть всё это нарисованное, холодными ладонями прижимаясь к собственным щекам; держится, чтобы не посмотреть впервые за долгое время прямо в глаза самому себе и не сказать короткое, но честное очень «мудак». Или привык уже, и нормально всё это, так что, может, на самом деле сидит спокойно и внутри ничего совсем, только черное-колючее, что жрет изнутри изредка, которое словно после конца света, и Чимин сюда вполне вписывается со своими стремными глазами, в которые смотреть реально страшно. Парень замечает, как Чимин выходит, выпутавшись от визажистки, которая вслед кричит громко про «не трогай руками лицо», и сам подрывается почти нервно, ставит телефон на блокировку, бросая на кожаный диван рядом с собой, и шагает в том же направлении, что и брюнет, не замечая голодных и вмиг почерневших глаз макнэ, который со сжатыми кулаками и честно пытается не сдохнуть вот прямо здесь и сейчас. Чимин не успевает закрыть за собой дверь в туалет, что в самом конце коридора, в который кроме уборщицы под вечер всё равно никто никогда не заходит, как чувствует безумно горячие губы лидера на собственной шее, выдыхает чуть громче обычного, а Намджун кусает кожу (обязательно так, чтобы следов никаких не осталось, потому что конспирация и мало ли что), тут же забираясь руками под чужую просторную и белоснежную безрукавку с эмблемой их последнего альбома посередине, сжимает собственнически, проводя по гладким мышцам чертовски идеального тела, и вдыхает, предвкушая и почти закусывая губы. Он разворачивает парня к себе лицом, на слишком долгие три секунды подвисая на чужих густо накрашенных глазах (Намджун всё еще игнорирует зрачки, в которых черт ногу сломит и непонятно, что там в самом деле: желание и заебанность настоящая), на губах пухлых с еле заметным прозрачным блеском, и прижимается снова к шее, потому что помнит нуну-визажистку, и Чимин по привычке, подставляясь под поцелуи, тянется к высветленным до невозможности и залаченным на раз волосам, сжимает их в кулаках, пока лидер не тянет его руку к собственному паху, ухмыляясь. Чимин массирует член сквозь толстую ткань и спустя пару десятков секунд сует пальцы под ремень черных обтягивающих джинс, расстегивая ширинку тут же умелым жестом, и опускается на колени, надрачивая рукой вставший член. Намджун говорит с раздражающей блядской интонацией: - Давай, сделай, как ты умеешь, - и Чимин смотрит из-под прикрытых век вверх, прямо в чужие глаза, проводит кончиком языка по покрасневшей головке, раздразнивая, и обхватывает губами член, вырывая утробный глубокий выдох из почерневших давно из-за сигарет легких Намджуна. Тот дышит и голову запрокидывает, руку на чиминов затылок кладёт, задавая темп идеальный для себя, и толкается, закусывая губы до боли и ощущая где-то на самой периферии, как по виску из-под волос еле-еле стекает капелька пота, очерчивая все мельчайшие изгибы лица. Намджун кончает спустя несколько минут, гортанно простонав что-то нечленораздельное, когда Чимин отстраняется с покрасневшими губами (по правде, Намджун в принципе готов кончить от одного вида перед собой, потому что, черт, гребаный Пак Чимин, невозможно же быть таким), и смотрит до страха черными глазами сквозь Чимина, куда-то в прошлое, где все только началось. По-хорошему, с Чимином надо было по-другому: надо было только-только расцветшей сиренью ради смеха сверху сыпать, одеялом укрывать, когда тот прямо поверх него засыпал, вымотавшись после внеочередной репетиции, пончиками, которые так-то под запретом, кормить, переслащенный кофе таскать из старбакса по дороге в общагу. Греть руки, проходя под тусклыми фонарями, пока никто не видит, тексты показывать, которые ночью написаны между тремя и пятью часа утра в черном блокноте, серыми и сырыми утрами отправлять сообщения без единого слова и набором сопливых смайликов, хотя, может, и сидят они рядом. С Чимином нужно нежно и ласково, а не грубо и больно, как это делает всегда Намджун.