i'm cold

The Evpatoria Report - Taijin Kyofusho

С утра, если чего и хочется, так только проблеваться. Выблевать всё то дерьмо, которое скопилось за неделю-месяц-год, избавиться от навязчивых мыслей, которые очень неприятно думать и за которые стыдно. Тэхёну бы голову выпотрошить, но выворачивает только завтраком, который на самом деле вкусным даже оказался. Он отпивается потом весь день крепким сладким чаем, потому что про еду даже думать не может, не то что смотреть. Денег остаётся только пачку сигарет, но идти слишком лень, да и прошлая еще не закончилась - две или три еще есть, а значит не так уж и надо. Он жрёт только обезболивающие, потому что кости болят, их тянет ощутимо, и колени сводит почему-то, хотя он и не ходит много: только от комнаты до кухни. А еще у Тэхёна пальцы все в крови, и это нервное, потому что мысли лезут те самые, которые бы выблевать, но не получается, даже если запить крепкий чай марганцовкой, и виски ноют целый день, не переставая. Тэхёну очень хочется разбить кружку и сильно сжать в ладони какой-нибудь осколок от неё - донышко, например, или ручку - так, чтобы кровь пошла и слёзы от боли; так, чтобы шрам потом на всю жизнь остался; так, чтобы услышать глухой звон и наступить потом ногой на крошки керамики, чувствуя, как те врезаются в кожу. Потому что боль вроде как отрезвляет, а ему очень надо как раз. В начале осени у Тэхёна глаза сильно воспаляются и нервы тонкой ниточкой дрожат из самых последних сил: цвета слишком яркие, что не взглянуть - только с закрытыми глазами лежать, звуки слишком резкие. Он всё-таки разбивает любимую кружку, но случайно: рукой как-то неосторожно задевает, и та летит со стола какие-то доли секунды, а потом хрустит крошками, и боль резкую чувствует, когда, кажется, то самое донышко от кружки в руке сжимает изо всех сил, поднявшись и сев прямо. Тэхён на кровь посередине ладони смотрит долго, та даже остановиться успевает, рваными струйками до локтя пробежав, впитавшись в ткань и заляпав штаны растянутые, а парень подбирает под себя озябшие ноги и указательным пальцем водит по краям раны, чувствуя жжение, еле-еле их то раздвигая, то снова соединяя, и почему-то хочет показать кому-нибудь. В груди тянет слишком больно и неприятно, противно от самого себя, потому что недоверие сожрет совсем скоро, и не хочется, конечно, но вроде как и деваться-то особо некуда: их всех слишком много. Тэхён честно игнорирует мельтешащих за спиной людей, которые, кажется, просто от одной стены к другой громко шаркают бесцельно, чувствует на себе безразличные взгляды в спину, забирающиеся под самые рёбра, под кожу, скрытую плотной тканью толстовки, словно маленькими паучками, которых не увидишь, как ни старайся. Он закурить хочет очень, но не может - ощущение, что смотрят и нельзя перекрывает, пригвождает к стулу, заставляя упереться, не видя, в монитор ноутбука, пережидая, пока они все не уйдут куда-нибудь. Тэхён злиться начинает понемногу, ковыряя ногтем до крови какой-то старый то ли порез, то ли ссадину, чуть не задевая совсем свежее, потому что задрало уже: комната - проходной двор и дверь не закрывается никогда, сколько бы Тэхён ни пытался, а что такое «личное пространство» вообще никто не в курсе. Его окликают то и дело, а потом пропадают, молча заворачивая на кухню, наверно, так и не объясняя, какого черта вообще понадобилось. И сколько ни кричи, что хватит - никто и не слышит. И, может, дело в том, что Тэхён один живёт.