i'm cold

Ты можешь дышать , понимаешь? - говорит Хосок, выделяя интонацией предпоследнее слово, смотрит на Намджуна, пытаясь сфокусироваться, и хлопает по карманам, ища сигареты вместе с разноцветной зажигалкой. Это больше походит не столько на дружеские посиделки с парой банок пива, сколько на приём у психотерапевта. Здравствуйте, доктор, у меня есть проблемы. Намджун ни черта не смыслит в этических загонах школьного друга, а Хосоку просто нужно выговориться. Он закуривает прямо в квартире, не удосуживаясь выйти на лестничную площадку, устало бросает зажигалку рядом с собой на промятый диван и очень хочет то ли упиться в хламину, то ли обдолбаться до звездочек и передоза (где-то в телефоне записан бот по продаже наркотиков). Ким-перестань-мне-сниться-Намджун смотрит на развалившегося напротив Хосока, долго формулирует в голове речь, а тот откровенно залипает: мажет усталым взглядом по вороту свитшота, по ёжику выбеленных волос на висках, ушной раковине, щеку, где при улыбке видна ямочка, по одной которой можно счастливо дохнуть чуть ли не бесконечно. Намджун при возможности выбора в половину одиннадцатого вечера субботы сидел где-нибудь в другом месте, на барном стуле какого-нибудь клуба, вальяжно растягивая «Джим Бима» или «Джека» и ища секса на одну ночь, а Хосок бы выпилился к чертовой матери с этого паршивого мира, залив перед этим пару бутылок дешевого вискаря в глотку. Перед глазами Хосока стоит видео с дипвеба: зашуганная девка, обдолбанные в ноль глаза и до одури мелодичный голос. Наверное, до сих пор гуляет запись суицида (снималось на крыше и это было стремно осознавать), но Хосоку сильно въелось - свой своего всегда узнает. Прошёл месяц, а у парня до сих пор кишки в узел закручиваются от одного воспоминания и кошки скребут, раздирая до крови сгнившие внутренности. Хосок не знает, выжила ли, но внутри где-то сомневается - высоко и явно не на крыше четырёх- или пятиэтажки. Может ли немного (или сильно) психотравмирующая ситуация вызвать какую-нибудь дичь в поебаной психике? Намджун думает, что да. - Это пиздец, - говорит Намджун и смотрит в упор: по-своему как-то, по-особенному, по-намджуновски заглядывая в самое пекло внутренней чернушности, словно знает всё абсолютно. Хосок согласен - это пиздец. Это пиздец - каждый раз с разбегу и с головой на хардовом уровне вмазываться в эту холодную глыбу. Хосоку натурально хреново от собственной восприимчивости: у него то ли винтики в голове чересчур чувствительные, то ли ещё что не так, но с таким явно долго не живут. Это, чёрт возьми, хреново до одури - жить на пограничной линии собственных нервов, щекоча их 24/7 острым лезвием, кожей чувствовать каждую интонацию, каждое изменение во взгляде и коротких односложных фразах. Хреново, когда вроде и бро, и навек, но, сука, все не так и всё не то; когда хочется по-другому и по-настоящему, чтобы уши закладывало и сердце из груди больно вырывалось, и когда знаешь априори, что ни разу и ни намеком не будет. Хосока спасает только собственная трусость, только то, что кишка тонка взять да и ширнуться до передоза. Или прыгнуть под поезд там, напившись перед этим успокоительных ради смелости. Или сигануть с двенадцатого этажа, как та девка из видео. Стремно - и всё тут. Даже Намджун уже не причина жить (Намджун - одна из причин сдохнуть). - Это пиздец, - вторит Хосок, потому что жить только из-за того, что тебе тупо с л а б о, не может быть классно. В голове пусто и тихо, ни одной мысли или вывода - эхом намджуновский голос, а в руках третьесортный коньяк из ближайшего алкомаркета, щедро налитый в замызганную кружку из-под чая. Хочется спать, упав головой на скрещенные руки, лишь бы выпилиться на несколько часов из этой сраной реальности. Хосок закуривает снова, тушит, промахиваясь, об стол и чертыхается громко, потому что все одно к одному, и сама вселенная как бы намекает, что пора. Намджун на все нервные телодвижения друга смотрит устало, искренне надеясь, что хотя бы к трём часам этот алкаш успокоится и уснет, а он сможет свалить если не в бар, то хотя бы домой. Намджун вполне в курсе, что Хосоку хреново по причине наличия самого Намджуна на этой планете в принципе и рядом в частности, но сделать ничего глобального не может, ведь извиняться - глупо и нелепо, и, вообще, на кой чёрт. - Что ж так хуево-то? - устало мямлит Хосок, размазанный в говно, теребит, сжимая в кулак, край футболки и вспоминает, как пробовал: тоже нажравшись (но уже для смелости), помнит тепло намджуновской шеи, куда тянулся губами, дабы вывести что-то. Помнит точно, что его ладони накрывались чужими, чуть прижимая, но на поцелуй так и не ответили. Ситуацию замяли, как это часто бывает, ведь они дружат чуть ли не детсада, и как бы легче сказать, что "прости, бро, я попутал", нежели разобраться, что и как, что к чему и нахрена вообще. Хосок больше не решается, а из Намджуна очень хуевый этик.