Город, стоящий у солнца

      Холодно. Мне было холодно, и ни виски, принятый внутрь, ни лохматый плед, наброшенный на плечи, ни трещащие в камине дрова, ни всё пламя адской бездны, прорвись оно в эту комнату, не смогли бы меня согреть. Это был тот холод, который пробирает тебя до костей, когда ты открываешь свою душу человеку, в которого давно уже влюблён, и слышишь в ответ «нет». Это был тот холод, который обнимает тебя за плечи, когда ты видишь маленькое, но смертельно ядовитое насекомое на коже того, кто тебе дорог, и боишься пошевелиться. Это был тот холод, который пронзает твой позвоночник, когда ты стоишь у гроба близкого родича, которого так и не смог простить за то, что никогда не был для него желанным. Это был холодный ветер, который дует тебе в спину, когда ты вдруг осознаёшь то, насколько ты один здесь.       Не знаю, понимала ли светлая, когда советовала мне отомстить обидчикам, к чему это меня приведёт. Не знаю. Я сидел напротив камина, свернувшись клубком и хоть как-то пытаясь согреться, сидел и как костяшки чёток перебирал в памяти все свои знакомства. Те двое с корабля — я так и не сумел вспомнить их имён — мне не помогут. Как не поможет мне и демоница-Настя, наконец-то избавившая меня от своей навязчивости. Как не протянет мне руку помощи Гром, в конце концов просто сменивший, похоже, одну госпожу на другую. Найт… Это даже не смешно! Случайные попутчики, моряки и стрелки орудий, клиенты и бармены, юристы и адвокаты, коллеги и конкуренты — безликие тени, входившие в мою историю лишь на пару реплик, и вычеркнутые из памяти беспощадным временем, так же легко, как без сомнений вычёркивает редактор никчёмных эпизодических героев из присланного ему романа. Не нужны! И я не нужен им точно так же.       Для мёртвого старость это совсем не морщины на коже, и не вовсе набор возрастных болячек, с таким ни в аду, ни в раю проблем нет, старость — это состояние души. Я сидел, смотрел на огонь, перебирал в голове всех тех, кто ни за что не утешит меня и не придёт на помощь, тихо, беззвучно плакал и чувствовал, что старею. Слабость и страх съедали меня быстрее и неотвратимее, чем огонь — поленья в камине.       Кейра! Каждый круг этих моих воображаемых чёток натыкался на костяшку с надписью «Кейра», и я вздрагивал каждый раз. В страхе вздрагивал. По всему получалось, что эта светлая мой единственный шанс, впрочем, зачем лгать себе? «Единственный» — означает «последний». Если она меня отвергнет, мне уже некого будет просить о помощи. Я медлил — так же, как не раз и не два медлил и при жизни, боясь быть неправильно понятым… Осмеянным… Отвергнутым…       «Доброго времени суток, милостивая госпожа! Прошу прощения, за все те неудобства и неприятности, что я доставил Вам за всё время нашего знакомства. Я понимаю, что это звучит эгоистично, неправильно, несерьёзно, но я очень нуждаюсь в помощи, и, боюсь, никто кроме Вас помочь мне не в силах. Я умоляю Вас, взываю к Вашему милосердию, к милосердию слуги Света: помогите мне! Я попросту схожу с ума…» — этот жалкий, так и не закончившийся ничем умным, текст я «рожал», сочинял, выдавливая из себя по слову, добрую неделю. И отправил письмом. С курьером. Так, чтобы оно встретило адресата как можно позже или вовсе затерялось, и отказ Кейры пришёл ко мне не раньше, чем я смогу задушить в груди нелепую надежду на её помощь. Никогда, например.              Но светлая согласилась мне помочь. Просто взяла — и согласилась.              — Темнота. Холод. Потом яркая вспышка, я порываюсь встать, но не могу, кто-то обхватывает меня за плечи и мягко, но уверенно возвращает в лежачее положение. Комната с белыми стенами вырисовывается рывками, как в привередливой компьютерной игре, запущенной на слабом железе. Кто-то продолжает втолковывать мне одно и то же, одно и то же, пока я не начинаю наконец разбирать слова, — я был в особняке госпожи Кейры и рассказывал ей всё — от первых своих вздохов в этом мире и до последних сомнений, которые я пронёс к самым её дверям. Девушка в изящной светлой тунике сидела в резном кресле, напоминавшем немного трон, а я стоял перед ней на коленях и говорил, говорил, говорил… Нет, она не велела мне делать этого, скорее не препятствовала. Я стоял перед ней на коленях, не решаясь поднять на ней свой взгляд, и протянув вперёд обе руки ладонями вверх — мой разум, измученный ещё при жизни суицидальными мыслями, не смог придумать большего жеста открытости, доверия и уязвимости, более красноречивого знака того, что я всего себя подставляю сейчас под удар, чем неприкрытые запястья.       Не знаю, сколько длилась эта исповедь: в комнате было много шкафов и книг, были стулья и столики, были картины — а часов вот не было. Никаких. Окна, забранные витражами, не показывали, что происходит на улице, да и свет, струящийся из них, скорее всего, светил только для этого дома. Я говорил, говорил, говорил, а светлая даже ни разу не прервала меня… Только однажды, когда у меня совсем уже село горло, милосердно предложила воды. Я принял её дар с радостью. Мной к тому времени овладела уже какая-то странная отрешённость: умом я понимал, что узнав в пересказе от первого лица, насколько именно я жалок и мерзок даже самому себе, она уже точно никогда не сможет не то что полюбить меня, но даже уважать, но мне было уже почему-то всё равно. Я слово за словом, ошибку за ошибкой, грех за грехом раскрывал перед ней свою душу и надеялся, что хотя бы немного сострадания и милосердия я ещё могу заслужить, о прощении я не решался и помыслить даже.       — И… Вот я здесь, — мой бесконечный рассказ подошёл к концу, но поднять взгляд на госпожу Кейру я так и не решался. Светлая молчала, то ли обдумывая услышанное, то ли придумывая ответ, то ли просто выдерживая паузу. Я ждал, закрыв глаза и стараясь согнуться ниже.              — Бедный, глупый Демонёнок! — сказала она наконец и, судя по стуку каблуков, поднялась с кресла и подошла поближе ко мне. Когда моей левой щеки коснулась узкая девичья ладонь и холодные тонкие пальцы, я вздрогнул от неожиданности.       — Госпожа… — что ещё сказать я не успел придумать, и тут же смущённо затих.       — Ты боишься чего-то? Здесь, в моих владениях никто не посмеет и не сможет навредить моему гостю, — наверное, сказав это, она улыбнулась. Правда в том… Что мне и впрямь было страшно.       — Да, светлая госпожа, я боюсь. Очень боюсь. Что ты… Что ты будешь презирать меня из-за всего услышанного… Что я не заслуживаю ни помощи твоей, ни твоего милосердия… Что ты оттолкнёшь и отвергнешь меня… Я так боюсь быть один — и я остался один. Мне некого даже молить о пощаде! Кроме тебя, светлая госпожа Кейра…       Тот образ девушки, что жил в моём воображении, покачал головой и холодно-презрительно выдал: «так вот как мы теперь заговорили!» Светлая погладила меня по голове, и наваждение исчезло. Жёстко, строго, но при этом на удивление доброжелательно настоящая Кейра проговорила:       — Не надо придумывать мои ответы за меня, с этим я и сама справлюсь. Договорились?       Я торопливо кивнул. «Со стороны выглядит так, будто я сам сейчас глажусь об её руку!» — пробежала в голове непрошенная мысль.       — Какой милый котёнок, — рассмеялась светлая и тут же, безо всяких переходов, спросила уже сочувственно: — Неужели, настолько соскучился по обычной человеческой ласке, Демонёнок?       Я промолчал. Да и что я мог ей ответить? То, что я просто был перед ней, уже говорило красноречивее любых слов.       — Как ты думаешь, Демонёнок, чего требует Свет от тех, кто нуждается в милосердии и сострадании? — задала она второй свой вопрос. Я ждал этого. Я знал, что речь зайдёт об этом. И я был готов. Чтобы отвергнуть Город и назваться демоном, мне хватило всего нескольких слов, одной клятвы, десятка-другого выстрелов… Если я должен отречься снова, отказаться от того, кем стал, уйдя из города, чтобы заслужить прощение — так что ж с того? Предательством больше, предательством меньше. Кейра подождала, пока эти мысли окончательно созреют в моей голове, и лишь затем медленно-медленно, почти что по слогам проговорила:       — Ни-че-го! Свет не требует благодарности за помощь — это ваша привычка, не наша!       Я молчал, поражённый и почему-то немного даже уязвлённый её словами, Кейра же продолжала:       — Вы тоже нужны миру, хотя бы для того, чтобы всем тем, кому наши дары не по нраву, было куда уйти и подумать. Насильно мил всё равно не будешь. Мы нужны людям, вы нужны… Даже эта бутафорская бессмысленная война между нами нужна людям. Ну, знаешь, — она вдруг запела какую-то незнакомую мне песню. Неожиданно, надо признать. Если она хотела выбить меня из той мрачной колеи, по которой покатился поток моих мыслей, то ей это явно удалось. Песня, по идее, была задорная и злая, я просто чувствовал, что этим словам надлежит быть порывистыми, задорными и злыми, но голос Кейры оставался спокойным, немного печальным и на удивление мелодичным:       — Героям — подвиг,       Подонкам — повод,       Юнцам посулят боевую славу,       Надежду — нищим,       Голодным — пищи,       И каждый из них обретёт то, что ищет,       Всё даст им война… — девушка впервые за этот наш разговор невесело усмехнулась, — даже тем, кто не умеет и не хочет иначе, наш общий большой мир дарит и место под солнцем, и занятие по душе. И знаешь, есть один самый главный, самый страшный секрет, о котором ведают только мудрые старые светлые и гордые опытные тёмные, старшие жрецы и кураторы, лорды и князья…       Что-то в этих словах заставило меня открыть глаза, оторвать взгляд от пола и встретить её взгляд.       — У каждого демона… И даже демонёнка, — она говорила шёпотом, всё тише и тише, так, что мне приходилось уже напрягаться, чтобы расслышать эти слова, а в её зрачках как будто сверкали шутливые искорки, — есть свой ангел-хранитель…              У меня закружилась голова, я понял, что тону в её глазах, как в бездне неба, я тяжело выдохнул и отвёл взгляд.       — Неплохо продержался, — заметила Кейра, и в голосе её не было ни издёвки, ни покровительственных ноток, — беда в одном, Демонёнок: даже такой крутой ангел, как я, не защитит тебя от того, что кроется в твоей собственной душе. Что заставляет тебя уничтожать себя?       — Я не знаю… — прошептал я в ответ.       — Подумай! Ты так боишься одиночества и пустоты, так молил меня не оставлять тебя одного… Но не ты ли довёл до логического завершения все свои старые знакомства? Не ты ли закрывал глаза, чтобы не видеть людей, бросающих на тебя заинтересованные взгляды? Так почему? Что тобой управляло?       Я сжал зубы, пытаясь прогнать из головы непрошеную мысль. Это могло быть ответом, но Господи, каким глупым, наивным, мерзким и ничтожным получался этот ответ. Проклятая светлая ведьма! А, впрочем, что она! Я сам — жалкий дурак! Устроил тут исповедь, стал ковыряться в своей омерзительной памяти! Катитесь к чёрту!       Прохладные девичьи ладони обхватили моё горло, уперевшись мне большими пальцами под подбородок, Кейра заставила меня поднять голову и снова посмотреть ей в глаза, и её взгляд, ещё недавно похожий на июньское небо, врезался в душу стальным клинком.       — ГОВОРИ! НУ!       — Я боялся быть хуже других, — процедил я сквозь зубы, — быть слабее, быть глупее, быть некрасивее. Быть посмешищем. Быть убожеством. Быть ничтожеством. Быть жертвой. Да пусть рядом хоть вообще никого не будет, чем те, кто хоть в чём-то сильнее и лучше меня! — я истерически расхохотался. Кейра отпустила моё горло и отошла на полшага.       — Что?! Что мне сделать, чтобы исправить это?! Как мне изменить самоё себя?! Скажи, светлая, скажи, мой милосердный ангел! Я должен отринуть Тьму и принять Свет?! Отрицаю! Принимаю!!! В каком бланке ставить подпись! — я вскочил на ноги, сжимая кулаки. Ярость, ненависть к самому себе и ко всему миру вокруг освежила меня, будто и не было многочасового стояния на коленях и монотонной исповеди.       — Огого как! Ты примешь Свет, Демонёнок?! — воскликнула девушка, и голос её звенел, как меч, налетевший на меч, — а примет ли Свет тебя? Об этом ты не подумал?       Я замер. Осёкся посреди возмущённо-гневной тирады, жадно глотая ртом воздух и то сжимая, то разжимая кулаки. Ярость и гнев выгорели во мне, оставив лишь страх и боль в душе.       — Я…       — Ты останешься тёмным при любом раскладе. Но помочь тебе я всё равно могу — если только ты сам не будешь мешать мне тебе помогать.       — Ты… У каждого демона есть свой ангел-хранитель… Ты?       — Глупый-глупый Демонёнок, — произнесла Кейра уже совсем спокойно, — а я-то думала, что даже ты уже должен был догадаться.              Ну и что мне со всем этим теперь делать?! Всего несколько слов поставили на место недостающие детали головоломки, пазл сложился наконец — в большую, красивую надпись: «ГЛУПЕЦ!». Нет, я и раньше догадывался о чём-то таком, но ведь знать наверняка — это совсем другое. Кажется, я начал понимать, почему покаяние тех, о чьём переходе из тёмных в светлые мне доводилось слышать, выглядело так садомазохистично. Душе от осознания своих ошибок всё равно больнее, чем телу от плети. А может?..       — Светлая госпожа Кейра, — я снова воспользовался этим нелепым обращением, неизвестно откуда и взявшемся-то сегодня в моей нелепой голове, — помнишь, давным-давно ты говорила, что иногда люди сами нуждаются в этом, люди сами просят… И…       Кейра молча смотрела на меня, и её взгляд был красноречивее дюжины возгласов «хватит юлить, переходи уже к делу!»       — Я чувствую себя так глупо и неправильно сейчас. Я… Ну… Всё во мне кричит, что я глупец и должен получить по заслугам… Но… — я пытался собраться с силами, высказать эту неожиданную мысль, но почему-то сказать «прошу, сделай мне больно!» оказалось едва ли не менее страшно и сложно, чем признаваться в люби. Наверное. Этого я тоже ведь никогда не делал.       — Ты хочешь, чтобы я, светлая воительница, подняла руку на безоружного? Чтобы я, твой ангел-хранитель, причинила тебе боль, ради того лишь, чтобы ты в собственных глазах «искупил» ею свои же ошибки? И лишь потому, что тебе не хватает силы воли, чтобы просто взять и отпустить прошлое с миром.       — Да! — воскликнул я, испытывая огромное облегчение от того, что мне так и не пришлось формулировать эту трудную, болезненную, унизительную просьбу. Слова Кейры настораживали, но я всё-таки понадеялся, что она мне не откажет. Совсем другим, куда более спокойным и каким-то даже умиротворённым тоном девушка неожиданно спросила меня:       — Ты думаешь, это и вправду поможет тебе хотя бы на время обрести душевный покой?       Я поморщился и закрыл глаза, не зная, что и сказать. Страшный вопрос, на который у меня нет готового ответа, обжигал душу, давил, душил… Потом что-то в моих мыслях то ли сломалось, то ли наоборот встало на место с громким щелчком, и я не то прокричал, не то прошептал (голос мой уже не особо мне подчинялся):       — Не знаю… Я не знаю, но очень надеюсь на это. Я устал блуждать во мраке, я прошу, я молю тебя помочь мне! Эта исповедь… Она много боли причинила моей душе, может быть, если столько же причинить телу, они хоть так уравновесят друг друга? Ты поможешь мне? Ты откликнешься на мою просьбу… На мою мольбу, светлая госпожа Кейра?       Я смотрел на неё, она — на свою ладонь. Молчание тянулось долго, а потом дважды долго, трижды… Мне страшно было добавить хоть слово к уже сказанному, а Кейра, наверное, находила в этой тишине и безответности какой-то смысл. Я уже просто сходил с ума от нервного напряжения, когда она, наконец, обратила свой взгляд на меня и медленно проговорила:              — С удовольствием.