Наперекор судьбе

Джон юркнул в палату, быстро прикрыл за собой дверь и, откинувшись на нее спиной, стал медленно сползать на пол. Чертов Майкрофт… Со своими разговорами. Он всего лишь парой фраз отобрал у доктора то, что помогало Джону держаться на плаву хоть как-то — возможность ненавидеть того, по чьей вине, как раньше думал Уотсон, погиб Шерлок. Наивно верил… А ведь в самом деле, как же глупо было думать, что Холмс, которому всегда было плевать на чужое мнение, бросится с крыши только потому, что кто-то опорочил его имя. Твою же мать, Джон, как можно было так ошибаться? Ты же знал его, хорошо знал. Джон до крови закусил щеку, лишь бы не позволить слабости взять над собой верх, уж лучше безвольно сидеть на холодном кафельном полу, чем опуститься до того, чтобы начать крушить все вокруг. Взгляд синих больных глаз метнулся к кровати, на которой под размеренный писк приборов замер одурманенный наркозом и лекарствами паренек. Нет, опуститься до такого способа выпустить из себя скопившуюся боль Уотсон права не имеет. Врач медленно, через силу оттеснял все прочее, что гнездилось сейчас у Джона в душе. Уотсон тяжело поднялся, запретив себе думать о словах Майкрофта, хотя бы на время. Он переварит все это позже, когда наберется для этого сил, а пока… Пока Джон, изрядно хромая, доковылял до стула, стоящего у изголовья кровати, и тяжело опустился на него. Он будет спасаться тем, что имеет — снова станет доктором. Тяжелым взглядом Джон всматривался в своего невольного пациента. Сейчас юноша выглядел еще моложе, чем Джону показалось в пещере. Спокойное расслабленное лицо, тревожно-бледное, что, впрочем, естественно после столь глобальной потери крови, длинные волосы, которые действительно оказались русыми… Мальчишка также имел традиционно-английские черты лица, и было в них даже что-то благородное. Юношу можно было бы считать красивым. Впрочем, о красоте у доктора были свои представления. И это тоже открылось лишь после того, как не стало на свете долговязого кудрявого гения с льдисто-серыми внимательными глазами. Хотя нет, о том, что Шерлок привлекателен, Джон подумал в тот самый день, когда ведомый Майком Стемфордом вновь переступил порог Бартса. Шерлок был красив… Удивительной, какой-то самобытной красотой, в которую нужно было вглядеться, которая открывалась в полной мере лишь в тот момент, когда Холмс, забывая свое чопорное, холодное амплуа социопата, по-мальчишески задорно улыбался, когда лед в серых глазах таял, и они походили на подтаявшую ртуть. И все эти чудеса Холмс посмел унести с собой. Умер, спасая жизнь Джона, не спросив того, а нужна ли ему будет эта спасенная жизнь? Джон закрыл глаза руками, но это не помогло, не отгородило его ни от встающего перед мысленным взором до боли знакомого образа, ни от тяжелых мыслей. Хотелось уснуть, уйти из этого мира, где даже дышать было тяжко. О чем думал Майкрофт, заводя разговор? О том, что Джону станет легче? Или о том, что самому Холмсу будет проще сдержать данное брату обещание присмотреть за другом, остающимся жить? Джон мог дать руку на отсечение, что второе. Эгоист чертов! Они оба эгоисты, Холмсы… Джон сидел, сгорбившись, незряче глядя в выкрашенную во что-то отвратительно-серое стену и мечтал разучиться думать, вспоминать, чувствовать. Просидел он так долго. Просидел бы весь остаток жизни, если бы внимание его не привлек слабый стон. Вернувшись к реальности, Джон вдруг обнаружил, что на него в упор глядят два серых глаза. Взгляд юноши был нетвердым, затуманенным болью и лекарствами, которые непрерывно поступали через закрепленную на руке иглу. — Ну здравствуй, — Джон попытался улыбнуться, но вышло паршиво, — я рад, что тебе удалось. — Что удалось? — едва слышно проговорил мальчишка сиплым, словно со сна, голосом, ожидаемо по-английски, вот только выговор у него был какой-то чудной, слишком правильный что ли… — Выкарабкаться, — уточнил Джон. — Выкарабкаться? — эхом повторил юноша, а потом поморщился, словно каждое слово давалось ему с трудом, впрочем, скорее всего, так оно и было, и прикрыл глаза. Джон выдержал паузу, позволив мальчику вспомнить все, что с ним приключилось, а потом, когда понял, что мальчишка не торопится, произнес: — Меня зовут Джон, — а потом осторожно, так как знал, что волноваться едва очнувшемуся мальчику нельзя, спросил:  — Ты можешь рассказать мне о том, что с тобой приключилось? — Дик… — тихо произнес спасенный, — меня зовут Дик… Ричард Окделл и это все, что я могу о себе сказать. — Ричард… — повторил Джон, отмечая, насколько юноше подходит это имя, — и ты не знаешь, что произошло? Серые глаза вновь посмотрели на Джона неуверенно. Дик растерянно кивнул, а после он зажмурился и свел брови к переносице, и Джон понял, что мальчик пытается сосредоточиться. Прошла минута, потом другая, и когда юноша наконец распахнул глаза, он испуганно прошептал: — Я ничего не помню. Совсем ничего, кроме своего имени.