Наперекор судьбе

Жизнь налаживалась, несмотря на пакостную и затянувшуюся сверх меры зиму, которая в пустошах Гримпина казалась Джону втрое невыносимее, чем в том же Лондоне. Он подрабатывал в местной больнице, глушил в себе грозившую снова поднять голову тоску, стоило на глаза ему попасться столичной полицейской сводке или прийти сообщению от Грегори Лестрейда, который желал приятелю счастливого Рождества. Наслаждался компанией Ричарда, нежась в тепле, которое юноша щедро ему дарил. Впрочем, с третьим пунктом, как и со вторым, было не все гладко. Джон с каждым днем все явственнее понимал, что крадет чужое счастье. Дикон, несмотря на все свои заверения и исцеляющую доктора любовь, свободен не был. Да, пока память Ричарда дремала, да, серые глаза юноши теплились обращенной к доктору любовью, а с красивых губ ночами срывались такие сладостные стоны, но Джон, будучи доктором, прекрасно понимал, что однажды потерянное вернется, и Окделл вспомнит. Тогда вернется понимание, кем Ричард был в прошлой жизни, кого любил… А в том, что любить Дик умеет преданно, Джон отчего-то не сомневался. Как и в том, что Ричард не сможет остаться с ним. Прежнее чувство пробивалось даже через толщу беспамятства. Джон улавливал это, нутром чувствовал, когда беспокойно спящий Дик, метавшийся во сне, проснувшись, не желал рассказывать о том, что ему снилось, говоря, что ничего не запомнил. У юноши имелось прошлое, которое не желало его отпускать; чтобы понять это, не нужно быть Шерлоком. И таинственное «эр рокэ» периодически всплывало в памяти Джона, особенно в моменты, когда Ричард довольно искусно вцеловывался в его губы или, задумчиво глядя куда-то вглубь себя после очередного охренительного секса, водил пальцем по груди Джона. Нет, он не сомневался в том, что Ричард говорит правду и до сих пор ничего не помнит, но, несмотря на слова юноши о том, что прошлое его не тревожит, тот размышлял о нем неустанно. Джон запретил себе думать, что он станет делать, если однажды на его пороге, подобно проклятому Майкрофту, появится тот, кому раньше принадлежало сердце мальчишки. Такую возможность нельзя было исключать. И она была так же реальна, как вероятность того, что Дик обретет потерянную память. Джон понимал это… А потому решил жить одним днем, до донышка выпивать каждое отпущенное им мгновение и пообещал себе не удерживать… Дик значил для него слишком много, чтобы быть эгоистом и не позволить юноше, если, или, вернее сказать, когда наступит час, идти своей дорогой. Слишком многим он был обязан этому сероглазому, живому, по-детски доверчивому и наивному парнишке. А потому Джон, не говоря Ричарду, пытался отыскать ниточку, которая бы привела его к прошлому Дика. Тщетно. Майкрофт был прав. Даже используя все возможности интернета, отыскать хоть какую-то информацию о Ричарде Окделле не получалось. Возможно, удалось бы Шерлоку. Но… Воспоминания о Шерлоке, благодаря теплу Ричарда, наконец перестали горчить и разрывать сердце доктора. Со временем мысли о том, кто отдал свою жизнь ради того, чтобы жил Джон, перестали скручивать доктора приступами боли, рождать фантомную хромоту. Уотсон почти принял смерть друга. Простил его за то, что тот сам принял такое важное решение, убеждая себя, что благодаря поступку Шерлока — жив Ричард. Это мирило Джона с потерей. Но ни в коем случае не умаляло тоску. Он скучал. Любил своего гения, как прежде… Нет, наверное, теперь даже сильнее, так, как любят ушедших. Но сейчас Джон больше не задумывался о том, чтобы уйти самому — ему было для кого жить. И даже эта тихая, почти застывшая жизнь среди замерзших вересковых пустошей не вызывала протеста. «Пока Дик не нашел себя, пусть будет так. Найдет, там будет видно…» — убеждал себя каждое утро Джон, прижимая к себе посапывающего Ричарда, зарываясь пятерней в отросшие русые пряди и нежно целуя теплый затылок. Так и жили. Переживали воющую ночами над пустошью вьюгу, пили, сидя у камина, ароматный чай, встречали тусклое зимнее утро, прихлебывая во время завтрака крепкий кофе, который Ричард, иногда заговариваясь, называл причудливо и загадочно — шадди. А ночами согревали друг друга, даря нежность и тепло. Когда зима наконец отступила, весна, короткая и невразумительная, оказалась слишком быстротечной, такой, что они ее толком не заметили, и наступило короткое северное лето, в жизни тихой и спокойной пары, снимающей дом на окраине крошечного городка, ничего не происходило. К их общей радости — очевидной у Ричарда и затаенной у Джона… Так вот, когда над пустошами поплыли летние душистые туманы, на пороге маленького уютного домика появился призрак.