Падение с вершины

Я сидела на ступеньках реабилитационного центра, строча текст длинного сообщения для Сугавары и озираясь по сторонам в надежде, что мой лечащий врач уже на подходе. Сегодня я снова пропускала школу, но уже не целый день, как обыкновенно это делаю, а только первые три урока. Из трех с половиной недель, что прошли с начала учебного года, школу я посещала только восемь дней, поэтому было бы как-то по-свински снова пропустить целый день, пусть у меня и были на это весомые причины. Я почувствовала, как в руке завибрировал телефон, и прочитала сообщение от Суги: «У меня урок, Каваками-чан!» Подобная реплика с его стороны могла означать лишь то, что он даже не удосужился прочитать мое сообщение. Уверена, что как только он это сделает, его реакция изменится. Мне не пришлось долго ждать. Сугавара не может остаться равнодушным. «Ого, здорово! Как скоро сможешь играть?» «Думаю, уже сегодня». Я сжала в руках телефон, завидев вдалеке стройный силуэт мужчины, что размахивал в стороны папкой для бумаг. Даже на расстоянии я могла почувствовать волну облегчения, что исходила от него, ведь сегодня он своим корявым почерком напишет в моей амбулаторной карте, что курс реабилитации закончен, и ему не нужно будет так часто терпеть мое присутствие в своем кабинете. Теперь я смогу спокойно бегать и прыгать, не сильно беспокоясь о том, что могу что-то надорвать и снова слечь с очередной болячкой. Ко мне возвращалось ощущение былого легкомыслия, когда я совершенно спокойно скакала по площадке и проверяла себя на прочность, выделывая кульбиты и демонстрируя чудеса растяжки. Силуэт стал приобретать очертания, и вот я уже могла разглядеть его потрепанные волосы с преждевременно выступившей сединой, недели эдак две не бритое лицо, галстук поверх рубашки с тремя расстегнутыми пуговицами, который мужчина даже не пытался затянуть, и плохо выглаженные брюки, что вкупе с его вечно потрепанным образом смотрелись очень даже ничего. И этот мужчина — мой лечащий врач. — Хори-сан, я опять не могу понять, трезвый вы или нет, — прыснула я, заметив, как доктор роняет папку в опасной близости от глубокой лужи. — Ты же знаешь, что я не пью! Особенно на работе! Я лишь кивнула и последовала за ним, думая, что мне будет немножечко грустно приходить к нему не три раза в неделю, как обычно, а один в две. За два с половиной года я стала считать врача своим другом, не боясь кинуть что-то колкое в его адрес, несмотря на то, что он старше меня почти на три десятка лет. Он успел стать для меня не просто медицинским работником, что чиркал ручкой в бумажках и с умным видом выдавал направления, но и психологом, что частенько советовал, как поступить, сразу же добавляя после своих реплик: «Но я тебе не психолог, делай так, как считаешь нужным!» Только этому его совету я и следовала. Наверное, поэтому у меня в школе не было друзей. Я уселась на обитый искусственной кожей стул и стала наблюдать, как Хори-сан раскладывает бумажки на столе. Его кабинет совсем не соответствовал облику своего хозяина: стены были выкрашены в приятный горчичный цвет и украшены растениями с вьющимися стеблями, в углу, у окна, стоял диван, укутанный коричневым клетчатым пледом, стол был уставлен сувенирными фигурками, а стекла большой полки с амбулаторными картами пациентов и прочей документацией были частично обклеены цветными (преимущественно ярко-розовыми) бумажками с какими-то пометками. Создавалось впечатление, что кабинет принадлежит романтичной по натуре девушке, нежели холостому мужику за сорок. Доктор, усевшись, наконец, в большое светлое кресло, несколько секунд посмотрел куда-то сквозь меня, а потом сказал: — Каваками-чан, хватит так делать! — Я мгновенно расцепила пальцы рук, превозмогая страстное желание ими похрустеть. — Подобная гимнастика для рук ни к чему хорошему не приведет. Я кивнула, после чего Хори-сан продолжил: — Из диспансера пришли результаты. В целом картина вполне многообещающая, только показатели динамометра* еле дотягивают до средних, низкая аэробная и силовая выносливость. — Ну… после отсутствия тренировок это нормально, разве нет? — Да, вполне, — протянул доктор, откидываясь на спинку стула и изящно хватая какой-то листок. — А аэробная выносливость, судя по карте, у тебя всегда была низкой. Под мой возмущенный вздох Хори-сан протянул мне стопку бумажек, скрепленных между собой, и я начала бегать глазами по каким-то графикам, изогнутым линиям, длинным числам и снимкам. Все эти данные были показателями моей физической подготовки и здоровья на данный момент, и меня всегда поражало, как из такого маленького человечка, как я, можно было выудить столько информации. Спустя несколько минут мужчина требовательно протянул мне руку, норовя забрать бумаги, мол, «мне их еще в карту вклеивать». Поддавшись немой просьбе, что выражало все его существо, я отдала бумажки и сложила руки, ожидая, что же мне сейчас скажут. — Ладно, иди, не буду тебя больше задерживать, — сказал врач, протягивая мне две маленькие бумажки. Было видно, что он хотел еще что-то сказать, но поспешно выпроводил меня из кабинета, велев соблюдать осторожность. Странно было идти в школу с помятым листочком в руках, что являлся освобождением от нескольких уроков. Странно было идти в школу со справкой, что аннулировала действие моей предыдущей справки, где было сказано об освобождении от занятий физкультурой на неопределенный срок. Я пришла в школу к четвертому уроку, и, по иронии судьбы, этот самый урок — физкультура. Было жутко непривычно идти на физкультуру, а не в тренажерный зал с опытным инструктором, что знал, как нужно дозировать нагрузку, и где никого кроме меня не наблюдалось. Благодаря этому самому инструктору я не растеряла форму целиком, а в последние два месяца даже начала набирать мышечную массу. Да, форму я не растеряла. Я растеряла свою игровую форму, если можно так сказать. Я не спеша вошла в раздевалку, осознавая, что придется завязать волосы в хвост. Распущенные лохмы выгодно скрывали мое лицо, делая меня похожей на девочку из культового ужастика «Звонок». Хотя, если я соберу их, то открою лицо и стану еще более отталкивающей. И никакой Оикава Тоору ко мне не подойдет. Я достала из сумки мешковатые штаны и футболку. Конечно, куда удобнее было бегать в предназначенных для этого кроссовках, на которые я никогда не жалела денег и, пусть и отказывала себе в еде или школьных принадлежностях, подходила к их выбору со всей ответственностью, смотря лишь на качество, а не на ценник. Удобнее было заниматься спортом не в непонятной мешковатой одежде, а в шортах и майке, что не болтались на теле при каждом моем движении. Но если я надену нормальную одежду, я буду странно выглядеть на фоне своих одноклассниц, что обтянули свои толстые задницы коротенькими шортами, наивно полагая, что выглядят подтянуто. Если буду разминаться так, как делаю это обычно, то непременно стану предметом насмешек и обсуждений, ведь все не понимали, зачем разминаться сорок минут, если можно уложить все в пять. А потом девушка, чья тушь растеклась по лицу от изобилия слез, жалуется учителю на ничем неповинный мяч, что упал чуть дальше, чем предполагалось, и она потянула мышцу или свернула ногу. Виновата не ее пятиминутная разминка и незнание элементарных правил. Виноват, конечно же, мяч. Выйдя на залитую солнцем площадку, я встала в строй, где уже проводилась перекличка. Я сразу невольно нашла в ровном ряду одноклассников курчавую каштановую макушку, чей обладатель, услышав свою фамилию, сделал шаг вперед. Никогда не понимала, как можно так хорошо выглядеть в обыкновенной футболке и шортах по колено. Но Ойкаве Тоору, похоже, этот секрет был известен. — Каваками нет… Камата! — Я з-здесь, — робко сделала я шаг вперед, стараясь не залиться краской перед шеренгой вылупившихся на меня одноклассников. Все изумленно охнули, увидев мышку, что постоянно отсиживалась на скамейке в связи с получением какой-то загадочной травмы. Хорошо, что никто ничего обо мне не знал, мне было спокойно, так как всем фиолетово — есть я или нет. Может, учитель ничего и не заметит, если я уйду на волейбольную площадку, что на заднем дворе… — Десять кругов по стадиону! — Что? Десять? — Зачем так много? — Я столько не пробегу! — А ты, наверное, спортом занималась, Каваками-чан? — Передо мной обнажился ряд ровных зубов, чей обладатель на седьмом кругу внезапно ко мне подбежал. Его волосы от потока встречного ветра были растрепаны еще больше, чем обычно, а с лица скатывались маленькие капельки пота. Я постаралась ускориться, чтобы не обременять себя ответом на вопрос, но настырный Оикава мгновенно меня нагнал. — Эй, Каваками-чан? — Нет, не занималась, — быстро протараторила я, стараясь не смотреть на парня, который лишь широко улыбнулся мне в ответ. — Ни за что не поверю! Все уже сдулись. Заметь, бегаем только мы. Оглядевшись по сторонам, я убедилась в том, что волейболист говорил правду: одноклассники кучей повалились на газон, пытаясь отдышаться, а кто-то и вовсе не стал обременять себя бегом, встав в кружок и пиная друг другу мячик. Я снова взглянула на парня. Он, казалось, не сводил с меня взгляда своих светлых глаз, пока я удивленно озиралась вокруг. Выдав предыдущую реплику, я очень предусмотрительно забыла покраснеть, за что отдуваться пришлось сейчас: не в силах выдержать этого пристального взгляда, я пыталась выглядеть холодно, но румянец выдавал меня с головой. — Почему ты всегда закрываешь свое лицо волосами? — А? Опешив от внезапного вопроса Ойкавы, я чуть замедлила бег, чтобы восстановить дыхание, сбитое из-за разговора, глубоко вдохнула и сказала: — Мне так удобно. — Не верю, — снова затвердил парень, как будто кроме этих слов ничего не знает. — Так же писать, наверное, неудобно! — Удобно. — Какая же ты нудная, Каваками-ча-а-а-ан, — уныло протянул Оикава и ускорился, призывая меня его догонять. Я не стала. Не стала, потому что смятение взяло верх над всеми моими остальными чувствами. «Что Ойкаве от меня нужно?»

***

Тренировка мужского волейбольного клуба старшей школы Аобаджосай заканчивалась в районе восьми вечера, и я очень некстати умудрилась забыть там свою ветровку. Конечно, я бы могла зайти за ней завтра, но это было чревато встречей с тем, с кем мне пересекаться не очень хотелось. К тому же, это была моя любимая ветровка. Я ненадолго заглянула в спортивный зал перед тренировкой команды. Не знаю почему, но мне жутко захотелось подолбить мяч об стену не на улице, как обычно, а в зале, где воздух пропах новенькими кожаными мячами, где кроссовки звонко скрипят о начищенный паркет, а все звуки гулким эхом возносятся к высокому куполу здания. Будучи занятой мыслями о волейболе, я и думать забыла о своей любимой ветровке. Сейчас она, наверное, чувствует себя преданной, не один час она провела среди потных орущих парней, а сейчас отбывала свой срок в темноте и призрачной прохладе, будучи брошенной и совершенно одинокой… «Она не живая! — твердила я себе, быстро вышагивая в сторону двери, что вела прямиком в спортивный зал. — Ей все равно! Все равно!» Не знаю, зачем я прихватила с собой портфель со сложенной в нем спортивной формой. Вероятно, для того, чтобы закинуть туда ветровку. Дверь в зал оказалась закрыта. Ну естественно, сторож же предварительно выгоняет всех из зала и закрывает дверь, чтобы такие, как я, не бродили тут в девять вечера и не бегали к нему за ключом в надежде потренироваться после долгого отсутствия тренировок! — На, держи. — Зевнув, сторож протянул мне гремящую связку, и одному Богу известно, какой из этого десятка ключей подходил к замку в двери спортивного зала Аобаджосай. Поблагодарив сторожа, я скорчила довольную мину и сфотографировалась со связкой ключей, после чего отправила фото Сугаваре, вдобавок написав: «иду тренить (͡° ͜ʖ ͡°) ». Довольная получившимся селфи, я решила переслать сообщение более широкому кругу лиц, извещая их о том, что я возвращаюсь к тренировкам. Никто из них, даже Сугавара, с которым я успела сильно подружиться, не знали о том, что когда-то я играла на международном уровне. По сценарию выдуманной легенды я просто очень любила играть в волейбол, но в результате нелепого падения на горных лыжах я сломала ногу, занеся туда инфекцию, а потом повредила спину. В общем, выдумкой тут ничего не являлось, и я не считала, что врала. Я просто недоговаривала, кое о чем умалчивала. Надеюсь, что до моего разоблачения дело никогда не дойдет, а если и дойдет, то я скажу: «Ой, а никто и не спрашивал». Я не знаю, почему посчитала нужным это скрыть. Возможно, потому, что по прибытию в Мияги многие говорили мне: — Ой, из Токио приехала! Наверное, неприятно учиться в такой конуре, как Аобаджосай? Ничего подобного. Мне было неприятно общество этих людей, а не «конура», в которой я очутилась по воле случая. К тому же эта «конура» была обустроена как одна из лучших столичных школ, и жаловаться на обвалившуюся штукатурку, продавленный пол или протекающую крышу не приходилось. Если бы я сказала про чемпионат мира, то наверняка столкнулась бы со встречной волной недоверия. Хотя, сейчас дела с одноклассниками обстояли ничуть не лучше, и общалась я с ребятами вне школы. В основном это были парни и девушки из Карасуно и бывшие товарищи по команде, что сейчас успешно тренировались в Токио. Почувствовав, как вибрирует телефон, я наткнулась на сообщение от Митимии, что прислала веселый смайл и продолжала набирать сообщение. Я переборола свое желание прочитать другие сообщения, отметив, что стала очень сильно зависима от социальных сетей, и пошла подбирать ключи к замку. Мне повезло — третий ключ подошел, и я беспрепятственно проникла в зал. Я негромко что-то сказала, и эхо стремительно понеслось вверх, подхватываемое собственными отголосками. Несмотря на длинную тренировку парней, в просторном помещении было свежо — сразу понятно, что ребята следят за состоянием зала и проветривают его перед своим уходом. Как ни странно, в зале ничем не пахло — только сыроватая свежесть заполнила собой пространство. Я с горем пополам отыскала выключатели, успев зацепиться ногой за корзину с мячами и рассыпав их. Собирать их я не стала — снаряды мне сейчас пригодятся. Так волнительно. Я натянула шорты, потом надела наколенники, один из которых был настолько длинным, что выгодно скрывал шрам на моей голени, переодела худи «Oppai», что привез мне папа из косплей-магазина, на майку и взяла в руки мяч, взволнованно чеканя им об пол. Прошло два с половиной года. Два с половиной года с тех пор, как я не делала подачу в прыжке. Ждать я больше не собираюсь. Так волнительно. Я на время отложила мяч и натянула сетку, отметив про себя, что у парней она заметно выше, и подавать через нее будет тяжело. Я взяла в руки оставленный на время мяч, мой взгляд невольно упал на ветровку, что лежала на скамейке в нетронутом состоянии. Я встала на лицевую линию. Сделала несколько шагов назад, чтобы оставить себе место для разбега и понадеялась, что за эти годы я не забыла, как эта подача выполняется. Одна из самых технически сложных. Раньше у меня был над ней контроль. Интересно, что осталось от этого контроля сейчас? Я подкинула мяч и разбежалась, делая мах руками и давая себе импульс для того, чтобы прыгнуть как можно выше. Ударив по мячу в наивысшей точке, я отправила его на ту сторону площадки. Ну, он бы оказался на той стороне, если бы не угодил в сетку. Я сделала еще одну попытку. Потом еще. На девятый раз мяч уже с усилием, но перелетал через сетку. У девушек она ниже — потренируюсь на этой, и потом будет легче. Вскоре мячи закончились, и мне пришлось собирать их по залу, чтобы не бегать каждый раз. Я уже вспотела от натуги. С сожалением заметив, что забыла размяться, я уже плюнула на эту затею и решила усложнить себе задачу. Надо поработать над точностью. И, как нельзя кстати, моему взору предстал мусорный бак со множеством пустых бутылок — прекрасными мишенями, по которым я буду бить. Я залезла в него и отобрала себе шесть штук, решив пока что ограничиться этим. «Отлично, я уже в мусоре роюсь». Аккуратно расставив бутылки на противоположной стороне площадки, я прошла на место, откуда подавала в предыдущие разы. Чувство того, что ноги все еще помнят момент прыжка, а рука знает, когда нужно замахнуться, давало мне возможность следить не за своими действиями, а за так называемыми «мишенями», которые нужно поразить. В первый раз я почти сбила ту бутылку, что у лицевой линии, правда, нацелена я была вообще на другую. Во второй раз я попала мячом в сетку. В третий раз мяч даже до нижней ее кромки не долетел — просто прошел низом. Последующие разы были не более удачны, хотя мне удалось два раза прицелиться и сбить те «мишени», которые я и хотела. Прошло уже полтора часа, и я собиралась заканчивать, но все никак не получалось оторваться от мяча, что оставлял такой сладостный горячий след на моей ладони, от процесса, что доставлял мне непомерное удовольствие. От меня исходил жар, и воздух вокруг, казалось, накалился до ужасно высокой отметки. Я встала на лицевую линию, решив, что на сегодня это последняя. Я сделала несколько шагов назад, отмеряя три метра для разбега. Я подкинула мяч, что с едва слышным свистом рассек дрожащий воздух. Я разбежалась, сделав мах руками для придачи себе импульса, подпрыгнула, замахнулась рукой на мяч… Оикава? Краем глаза я увидела связующего, что стоял в дверном проеме и во все глаза смотрел на меня. Мяч, что всего мгновение назад находился в высшей точке, упал мне на голову и приземлился передо мной, прокатившись еще на пару метров вперед. Нет, только не он. Я не хотела выделяться. Хотела просто отучиться этот год, скрываясь под клеймом «серой мышки», после чего благополучно уехать из Мияги. Но я, вероятно, сейчас с треском провалилась, вызвав все возможные подозрения. Я невольно покрылась предательским румянцем и молниеносно сложила вещи в рюкзак, слушая, как за моей спиной Оикава громко хлопает в ладоши. — Каваками-чан, врать нехорошо, ты знаешь об этом? — протянул Тоору. Сейчас это был совсем не тот слащавый голосок, который он использовал в повседневной жизни и для общения со своими поклонницами. От него исходило что-то непонятное мне, то, что заставляло насторожиться. — Не знал, что ты волейболистка. Жаль, что женский клуб расформировали, — уже привычным мне голосом сказал Оикава, наблюдая, как я быстро застегиваю ветровку и закидываю на плечо рюкзак. Я уже готова была выбежать из зала, как он с силой обхватил мои плечи. Места прикосновений, казалось, полыхали огнем, и мне стало еще жарче, чем до этого. Я чувствовала себя жертвой, что увязла в паутине. В паутине того, кто заставлял мое сердце больно биться о грудную клеть. — Каваками-чан… Тебе над своей подачей еще работать и работать. Я сдавленно сглотнула, готовая провалиться сквозь землю от стыда. Вырвавшись из его хватки, я, чуть ли не плача, сунула ему ключи. Я чувствовала, как взгляд его карих глаз прожигает мою макушку, мне же не хватало сил поднять на него глаза. Мне было жутко паршиво и стыдно. Я солгала ему, а теперь явила Ойкаве прямое доказательство того, что он стал жертвой моего вранья. Я развернулась и убежала, не слушая, что кричит мне вслед Тоору. Мысли роем крутились в моей голове. Что Оикава делал в школе в десять вечера? Как долго он там стоял? Что он теперь обо мне подумает? Столько вопросов — и ни одного ответа. Было страшно даже подумать о том, что будет завтра. Скажет ли он мне что-нибудь после увиденного? Надеюсь, что нет. Почему я не могла просто попинать сегодня мяч на площадке? Как мне теперь смотреть ему в глаза? .. Столько вопросов — и ни одного ответа. Этих вопросов не возникло бы, если бы не моя ложь. И правда. Врать — очень, очень нехорошо.