А давайте заключим сделку!

      Истерика проходит, мы допиваем кофе, и, наверное, стоило бы идти спать — время-то позднее, — да только неизвестность пугает до жути. Том внимательно смотрит на меня, потом как-то привычно вздыхает и начинает рассказ.       — Примерно год назад у тебя было серьёзное ранение в голову. Врачи сказали, чудом было даже то, что ты дотянул до больницы. Хирурги сделали всё возможное и невозможное, и ты поправился, все даже удивлялись, что никаких побочек нет, их же наобещали вагон и маленькую тележку. Ты прошёл курс реабилитации, вернулся к работе, а через пару недель был первый случай амнезии.       — Первый? — переспросил я.       — К сожалению, — мужчина замялся, то ли не зная, стоит ли продолжать, то ли подбирая слова. — Память о раннем детстве будто стёрли из твоего мозга и назад не вернули. Ты не придал этому особого значения, потому как редко кто хорошо помнит себя в возрасте до четырёх-пяти лет. А месяца через два бесследно исчезли воспоминания о начальной школе. Я настоял на твоём переезде ко мне, временные периоды между "провалами" всё сокращались. Теперь вот ты сидишь напротив меня, только что узнав, как тебя зовут.       — Хорошо хоть, как говорить, помню, — натянуто усмехнулся я. — Врачи?       — Сходятся только в том, что мозг — самый непредсказуемый человеческий орган. Память может вернуться.       — Или же я однажды забуду, как дышать.       Я попытался успокоиться, потому как позорно скатываться в истерику перед самым прекрасным мужчиной, которого я знаю (или же за неимением лучшего), но голос к концу фразы всё равно сорвался.       — Это действительно возможно, — спокойствию в голосе Тома можно только позавидовать, — но я обещаю, что приложу все усилия, чтобы не допустить подобного исхода.       Хочется верить.       Утром сложившаяся ситуация выглядит уже не такой хреновой. В конце концов у меня будет какое-никакое, но время до того, как я стану совершенно недееспособным, и его я могу провести очень даже хорошо, если перестать жалеть себя и думать о плохом. А о прежней жизни можно расспросить кого-нибудь, вряд ли я был настоящим социофобом. Последующие дни я стараюсь так и делать.       Первым делом я пытаюсь выяснить своё нынешнее положение. Судя по всему, мы с Томом очень близки: живём вместе (чужому человеку подобное предлагать — и, тем более, настаивать — не будешь), он обеспечивает меня, наши вещи в шкафу лежат на соседних полках, а зубные щётки стоят в одном стакане. В моём телефоне почти нет от него сообщений, а те, что есть, не содержат никакой полезной информации, но в скрытом альбоме (к счастью, блокировка легко поддалась отпечатку указательного пальца) я обнаруживаю несколько фотографий. Ни одной совместной или банальных селфи, ни одной, попадающей под определение восемнадцать плюс, но такие, что не у каждого друга имеются. Они определённо были случайными, сделанными украдкой, на них Том изображён расслабленным, не скрывающим свои эмоции, открыто улыбающимся, в момент приготовления завтрака или пьющим кофе с тостами. Эти кадры пронизаны искренностью, и мне кажется, будто я прикоснулся к чему-то глубоко личному, интимному, и от этого я чувствую неловкость.       — Как давно мы стали любовниками? — спрашиваю я в тот же день.       — Два с половиной года назад.       Вопрос был выстрелом на удачу, ибо достоверно мне известно о нашей связи ничего не было. Но вот она реальность: я сплю с настоящим принцем из сказки, который готовит завтраки по утрам и вместо того, чтобы сдать обузу в моём лице в дурку, настоял на переезде в собственную квартиру. Я не помню, как складывалась моя жизнь до амнезии, но почему-то возникает ощущение, что я простой неудачник, которого засунули на шоу, где всё является качественно продуманной постановкой, и планомерно наёбывают. Не может ведь так повезти, реальная жизнь не сказка и не бразильский сериал. Врачи не знают, что со мной делать, я скоро превращусь в овоща, и Том ведь прекрасно всё понимает. На секунду я задумываюсь о том, чтобы озвучить ему свои мысли, но затем заставляю себя выбросить идею из головы. Ему ведь и так скоро надоест со мной возиться, заведёт себе кого-нибудь другого, если ещё нет. Вот встану чуть на ноги, а там посмотрим.       — И между нами... — с полувопросительной интонацией.       — Ты самое лучшее, что случалось со мной в этой жизни, — со всей серьёзностью отвечает Гарднер и начинает рассказ: — Компанию основал мой дед. Он был не самым хорошим человеком, но превосходным юристом. Ему удалось собрать команду единомышленников и заставить маленькую, никому доселе неизвестную адвокатскую контору превратиться в крупную фирму, занимающую лидирующие позиции в штате.        После его смерти всё изменилось. Фирма досталась моему отцу, которого больше интересовала выпивка и девушки лёгкого поведения. Воспитанию своего сына он посвящал чуть больше времени, чем нисколько. Он был транжирой, и вскоре от доставшегося ему состояния не осталось ничего, почти все акции "Гарднерс" перешли к партнёрам дедушки. Небольшая часть досталась мне.       Отец умер, когда я учился в университете. Не могу сказать, что я сильно горевал. Все мои мысли тогда занимало лишь желание вернуть свою фамилию в название фирмы. Я начал с малого: закончил учёбу на юридическом и попал в помощники к одному из лучших адвокатов фирмы. Мне повезло, что часть акций дед оставил не отцу, а, видимо, заметив его пагубные склонности, его будущим детям, то есть мне. Его предусмотрительность позволила мне слегка надавить на вышестоящие лица и получить должность.       Долгое время ко мне относились, как к ничтожеству, простому выскочке, который ничего не стоит. Стоило больших трудов добиться хотя бы того, чтобы меня оценивали по достоинству. И ещё больше, чтобы наконец получить главенство и вернуть название "Гарднерс".       Мы встретились, когда я уже успел сколотить солидное состояние и заработать хорошую репутацию в широких кругах. В то время я по большей части занимался налаживанием полезных контактов, контролировал деятельность фирмы, адвокатской практике я уделял гораздо меньше своей жизни, чем раньше. Это не так уж сложно, когда в сотрудниках только надёжные люди. Но то дело я не мог поручить кому-то другому.       Оно было совсем плёвое, но касалось важных людей и не должно было быть предано огласке. В полиции же этот факт мало кого волновал.       Я понял, что быстро закончить не получится, едва, прибыв в участок, увидел выражение твоего лица. Моему взгляду предстал один из тех принципиальных копов, которые зациклены на восстановлении справедливости и действуют только согласно своему внутреннему кодексу. С такими всегда сложно: нельзя отделаться взяткой или договориться по-иному. И ты, чёрт возьми, не был женщиной, которую можно легко затащить в постель. Тем не менее, у меня не было другого выбора, кроме как потратить время на укрощение строптивого детектива.       — Моё имя — Томас Гарднер, — представился я. — Я являюсь адвокатом Эвелин Розетт. Могу я узнать, в чём обвиняют мою клиентку?       При виде меня ты скривился, будто тебе скормили незрелый лимон.       — Эван Портер, следственный отдел, — выплюнул ты. — Пройдёмте, мистер Гарднер.       Ты был абсолютно невыносим, мне пришлось очень постараться, чтобы не выйти из себя за неделю, что мне пришлось работать с тобой. В конце концов мне удалось разрулить сложившуюся ситуацию и избежать громкого скандала.       Твоя неприязнь к людям моей профессии была настолько очевидной, что я не думал, что мне придётся когда-либо ещё столкнуться с тобой, тем более представить не мог, что буквально через пару недель ты явишься в мой кабинет и будешь просить о консультации. Я согласился. Не за просто так, конечно, но цена была приемлемой.       Ужинали мы в "Долинго", одном из моих самых любимых на тот момент мест в городе. Ты чувствовал себя ужасно неловко, а уж про то, как округлились твои глаза при взгляде на ценники в меню, я уже молчу (ясное дело, что простые детективы вряд ли часто бывают в подобных местах). Но, надо отдать тебе должное, ты с честью выдержал испытание, взяв себя в руки и не сбежав в первые же секунды. Яд, которого ты не пожалел для меня, был отличной приправой к ужину.       Тогда я и заинтересовался тобой всерьёз. Мне захотелось узнать, чего же ты стоишь, детектив Эван Портер, и из чего состоишь.       — Узнал? — усмехнулся я.       — Пожалуй.       — Похоже, я был тем ещё засранцем.       — Не могу не согласиться. Но оно и к лучшему, ведь именно это меня в тебе и привлекло.       — Эй, а как же моя неотразимость?       — Не без этого, конечно. По правде говоря, ты был невыносимо горяч в этой своей форме. Когда ты всё-таки сдался и согласился выпить со мной кофе, я только и думал о том, чтобы с тебя её снять. Ты же в упор не видел моих намёков, а флирта для тебя вообще не существовало. Ты заставил меня беспокоиться, — с шутливым укором произнес мужчина.       — Дай угадаю, затем ты коварно соблазнил детектива Портера?       — Ты проявлял немалую инициативу при своём растлении.       Мне нравится этот разговор, хотя я и не чувствую, что слушаю историю своей жизни, а не чьей-то чужой. Мне нравится находиться рядом с Томом в этот момент: от него будто исходит какая-то сила, манящая, необыкновенно притягательная. Он как омут, в который хочется прыгнуть с головой.       — У меня был не самый лучший период в жизни, так что ты внёс приятное разнообразие в моё печальное существование. А потом я как-то внезапно обнаружил, что не хочу, чтобы всё опять становилось прежним.       Он говорит спокойно, почти не вкладывая в голос эмоции, но я каким-то образом понимаю, что для него это важно, что Том не из тех людей, кому просто говорить о чувствах. Рывок! — и губы мои встречаются с его, все мысли вылетают из головы. Я не думаю о том, что меня могут оттолкнуть, что я вообще не уверен, что умею целоваться, и прочая ерунда. Остаёмся только мы двое и этот самый момент, и ничего более не имеет значения. А затем безграничное ощущение счастья, когда Том отвечает, перехватывает инициативу и прижимает меня к себе так крепко, что между телами не остаётся и пары миллиметров.       — Ты не должен делать ничего из того, что тебе не хотелось бы, — прерывая поцелуй, говорит мужчина.       Вместо ответа я трусь о его пах, показывая, что происходящее таки входит в список желаемого, пусть и несколько спонтанно. С другой стороны, бывает ли в этой жизни что-либо по-другому?       Том не удивляется, не теряется, контролирует ситуацию, себя, меня. Страстно целует, незаметно лишает одежды и раздевается сам. Откуда-то достаёт презервативы и смазку, в моей голове сразу мелькает мысль о том, что в прошлом мы, похоже, не придавали особого внимания месту, а затем вместе с остальными выветривается из головы, становится не до того. Сознание отказывается фиксировать в памяти всё происходящее, отпечатывает лишь набор кадров в океане доводящих до безумия ощущений. Холодная поверхность столешницы, ярко контрастирующая с разгоряченным телом. Чужие губы на моей шее. Ловкие пальцы, скользящие по телу. Боль от проникновения. Жадные вдохи, громкие стоны. Поцелуи-укусы как метки на коже. "Лишь мой и ничей более." Раскрыться полностью, довериться так, как никому доселе. Прижаться ближе, будто пытаясь раствориться в партнёре. И вот он край, совсем близко. Шагнуть, но только вместе.       — Пожалуй, всё-таки стоит отправиться в спальню, — мужчина усмехается. — Не думаю, что стол подходит для сна.       Наверное, я соглашаюсь, а может, наоборот, протестую, не помню — меня охватывает такая дикая сонливость, будто бы меня помещают под общую анестезию. Просыпаюсь я только под вечер уже в спальне, заботливо укрытый одеялом.       Том обнаруживается на кухне за приготовлением блинчиков. Когда я вхожу, он стоит ко мне спиной, так что я могу безнаказанно пялиться на него, прямо как какая-нибудь девочка-подросток. Не думаю, что кто-либо вправе меня осудить, ибо только слепой не заметит, как Том. прекрасен. У него тёмные волосы, идеально уложенные. Если бы магия существовала, я бы сказал, что он использует для этого особые заклинания.       Он пластичный, гибкий, как вода, утекающая сквозь пальцы и с лёгкостью минующая камни. Я никогда не сомневаюсь, что он говорит правду, тем не менее его слова всегда можно истолковать совершенно невообразимым образом. Он удивительным образом вписывается в любую обстановку: органично смотрится на кухне с ножом в своих идеальных пальцах и на улочках ночного города, частенько пугающих меня, даже пребывая по ту сторону окон..       От Тома постоянно исходит особая... аура, изменяющая разом с его настроением. В один момент ты можешь чувствовать себя удивительно защищённым, будто он ледокол, вынуждающий все неприятности проходить мимо, в другой — скрытым под той самой толщей льда, когда Том чем-то недоволен.       Наблюдение за ним прочно вошло в мой распорядок. Как он хмурит лоб, когда зол. Как вытягивает губы, когда задумчив. Даже друзья и уже бывшие коллеги, с которыми мне пришлось заново познакомиться спустя довольно короткий срок, не вызвали такого сильного желания узнать поближе и привязать к себе так сильно, насколько это возможно. Пожалуй, с этими людьми я бы вообще не стал более встречаться, если б не надежда узнать побольше о том, какие отношения связывали меня с Томом. К несчастью (или же наоборот), я оказался довольно скрытным человеком и о личной своей жизни мало распространялся даже в кругу друзей. Узнав сие, я коротко распрощался и отправился домой, теша себя мыслью о том, что данных субъектов мне видеть больше не придётся. Это не показалось мне странным, хотя, похоже, раньше их компания мне была по душе. Я чувствовал себя так, будто мой дом был разрушен во время стихийного бедствия, а Том остался единственной уцелевшей комнатой, и мне не нужно было искать какие-то другие, потому что он есть.       Незаметно для меня самого желание узнать что-то о себе угасло или, скорее, сменилось в зависимостью от одного конкретного человека, стремлением сделать его счастливым. Томас Гарднер стал моим наркотиком, и даже при всём осознавании мной данного факта мне хотелось убиться этой дьявольской химией.       Он был не самым добрым человеком, я убедился в этом. Что-то узнал от него самого, что-то прочёл в интернете, что-то подметил при посещении фирмы (Том как-то устроил мне внеплановую экскурсию). Подчинённые его уважали и опасались, врагов у него почти не было: мало кто мог позволить себе стать его недругом, друзей в привычном понимании у него не было. Он не подпускал никого к себе настолько близко. И в то же время с теми, кого он допустил, так сказать, во "внутренний круг" (я осмелился причислить себя к этой категории), не могло быть лучшего человека, чем Том.       Мы снова спали вместе (трахались/занимались любовью/делили постель/как вам нравится), хотя в моём случае, пожалуй, употребление определения "снова" не совсем корректно, но не суть важно. Он почти постоянно был рядом, терпеливо объясняя что-то новое, помогая даже в самых обычных мелочах. На мой робкий вопрос о том, как же компания переживёт временное отсутствие руководителя, Том с ледяным спокойствием ответил: "За что я плачу своим работникам, если они не могут обойтись без меня жалкую пару недель?" И я был ему бесконечно признателен. Когда спустя некоторое время ему пришлось вернуться к делам фирмы, он всё равно старался раньше возвращаться, писал сообщения, чтобы быть в курсе моего состояния, беспокоился обо мне, пока не признал, что может оставлять меня одного без опасений, что со мной что-то случится. И даже тогда, стоило моему состоянию хоть немного измениться, возился со мной, как курица-наседка. В своём ледяном стиле, конечно.       Минуло больше двух месяцев, и я пришёл в норму. Нет, я всё ещё опасался стирания личности, но мне удалось загнать эту мысль подальше в подсознание и не думать её двадцать четыре часа в сутки. Я заново полюбил готовку: приготовление пищи внезапно оказалось весьма умиротворяющим занятием, к тому же у меня была пара бонусов в виде кучи времени и чуйки (видимо, здесь было что-то вроде мышечной памяти). А после обеда, когда Том возвращался с работы, мы много говорили, ходили в кино или кафе или чаще оставались дома (толпы народа и транспорт немного пугали меня) и занимались любовью. Из ритма меня выбивали только сны.