As Dark Longs For Day/Пока тьма стремится к свету

Чарльз проснулся в конюшне. Он моргнул, смотря на стропила, после чего сел и смахнул с себя соломинку, подумав: Кажется, это сработало. Так и было. Черный Дрозд неподалеку жевал свой овес, плащ Эрика висел на вбитом в землю колышке. Снаружи он мог слышать обычный шум – даже музыку и смех людей. Наверное, они добрались до города побольше. Это значило, что до крепости епископа им осталось не больше двух дней пути. Он вздрогнул. Я забрал чужую жизнь. Они были людьми епископа, но таким когда-то был и Эрик. Я сделал это, чтобы спасти Рейвен, но это не значит, что я не согрешил. Чарльз пересилил себя и твердо решил помолиться об искуплении, чтобы знать, какое наказание Господь сочтет подходящим. Но опять-таки, возможно, их с Эриком страдания были сами по себе неким чистилищем на земле. Может быть, его грехи были уже оплачены вперед. Затем в конюшню вошла Рейвен, её лицо сияло, в руках была кружка с чем-то пенящимся. – Смотрите-ка, кто вернулся. Волк уже улизнул? – Должно быть. Сегодня все было в порядке? – Все живы, – беззаботно ответила она, делая глоток, из-за которого у неё образовались пенные усы. – Ну, я имею в виду, ты, я, Эрик и Генри тоже… Хотя Генри нам пришлось оставить. Её хорошее настроение сразу исчезло, и Чарльз большим пальцем стер с её губы пену, что заставило её рассмеяться. – Значит, все хорошо. – Кажется, – Рейвен казалась обеспокоенной, но прежде чем Чарльз успел спросить её, что случилось, она быстро сказала: – Ты голоден? На постоялом дворе есть еда. И музыка! Его желудок заурчал, но он помедлил. – Нас не должны видеть. – Стражников епископа поблизости нет, и они не станут врываться в такое место. Мы сегодня задали им взбучку, не так ли? И, кроме того… сколько времени прошло с тех пор, когда ты в последний раз пил эль и танцевал? – Никогда… – Никогда? – Я пил эль раньше. Разумеется. Но я никогда не танцевал. – Сейчас все устроим, – Рейвен взяла его за руку. – Давай, идем. Мы не будем долго задерживаться, если это покажется тебе неразумным. Но ты должен поесть, и вроде как все безопасно, так что затем ты можешь хотя бы попробовать научиться танцевать. Чарльз последовал за ней из стойла к постоялому двору, внезапно почувствовав смятение. Его нервировала не мысль о танцах, а звук смеха. Разговоры. Люди. Два года он проводил почти все свое время в одиночестве, если не считать нескольких часов темноты, когда Мойра оставалась с ним, а потом нескольких ночей с Рейвен, и, в конце концов, с Генри. Единственный раз, когда Чарльз был в компании больше, чем двух людей, был сегодняшний рассвет, когда стражники ворвались в башню. И внезапно он оказался в толпе незнакомцев! Сама мысль об этом пугала. Однако, как только они оказались внутри, посреди шума, все перестало казаться странным. Чарльз вспомнил это – то, как люди улыбались друг другу, поднимали кружки с тостами. Вкус похлебки из баранины, такой насыщенный и пряный, что он собрал каждую каплю корочкой хлеба. И то, как крепкий эль горел в горле, создавая ощущение, словно ты горишь изнутри. Рейвен купила им одну кружку, затем вторую, прерываясь, чтобы хлопать в ладоши в такт музыке. Когда её терпение подошло к концу, она схватила Чарльза за руку. – Идем! Вставай! Танцевать, она имела в виду. – Я не знаю, как. – Здесь нечего знать! Дай своим ногам делать то, что они хотят, и это будет танцем. – Мы не должны привлекать внимания. – Мы привлечем больше внимания, если будем сидеть на месте, пока все остальные веселятся, – это было справедливо, понял Чарльз, но он все еще чувствовал себя неуверенно. Рейвен одарила его знающим взглядом. – Знаешь, Эрик сказал мне проследить, чтобы ты хотя бы раз повеселился. – Правда? – Да. Он сказал… он сказал, что иногда любому мужчине нужно выпить и повеселиться всю ночь под какую-нибудь песню. Чарльз расхохотался. – Эрик в жизни не сказал бы ничего подобного! Рейвен ни казалась ни капли пристыженной, когда её поймали на лжи. – Ну я говорю это, так что слушай меня. Вставай и пойдем танцевать! Он поднялся. И ушел танцевать. Она была права – это было просто, правда, просто двигаться под музыку, перескакивая с ноги на ногу, как все остальные. Рейвен всегда была рядом, чтобы поймать его руки в нужный момент, помочь повернуться или сменить направление. И хотя он часто ошибался, она и все остальные лишь смеялись, и это был добрый смех. Присутствие других людей согревало его, как огонь, или тепло другого человека рядом, или… … или ощущение Рейвен в его объятиях. Прошло два года с тех пор, как он получил свой первый и последний поцелуй. Два года прошло с тех пор, как он был в объятиях Эрика, и его тело было охвачено внезапным ощущением желания. Рейвен была прекрасной, юной и счастливой. Не чуждая любви, полагал он. Эрик, должно быть, тоже видел её красоту. Эрик спал с ней? И если еще нет, то собирался ли? Воображение Чарльза внезапно словно снова очутилось в опиумном сне: Рейвен как их посланница, их мост, носительница объятий и поцелуев, с которой Эрик занимался бы любовью днем, а Чарльз – ночью, их прикосновения оставались бы на её коже, чтобы найти друг друга. Он остановился. Рейвен наклонилась ближе. – Что не так? – Я слишком много выпил, – это Чарльз чувствовал точно. – Кажется, многовато, особенно если ты не привык. Давай выберемся отсюда. Холодный воздух должен привести тебя в чувство. Да. Холодный отрезвляющий воздух. Это казалось хорошей идеей. Вместе они в темноте двинулись к конюшне. Чарльз не мог заставить себя взглянуть на Рейвен. Хотя жар желания уже сходил на нет, сама возможность – пускай и очень далекая, – была гораздо более возбуждающей, чем то, что у него было после первого поцелуя с Эриком. Как сладко это было…. Руки Эрика обхватывали его лицо, большой палец одной его руки касался ресниц Чарльза, тепло его дыхания согревало губы… Чарльз снова и снова переживал это мгновение в своей памяти, тысячу раз, и сила этого воспоминания потрясала его. – Ты витаешь в облаках, – сказала Рейвен, когда они завернули за угол конюшни… а потом она вскрикнула. Чарльз тоже закричал бы, если бы мог дышать. Перед ними стояла лошадь с всадником в красном плаще. Через круп его лошади была перекинута туша мертвого волка. Всадник улыбнулся. – Меня зовут Азазель. А теперь я настоятельно рекомендую: не сопротивляйтесь. У меня нет причин причинять вам боль. Я буду более чем счастлив оставить эту задачу епископу. Рейвен сорвалась с места. Чарльз остался стоять, как вкопанный. Краем глаза он заметил, как она оглянулась назад, вне всякого сомнения, изумленная, почему он не сделал того же, но какой смысл? Волк был мертв. Эрик погиб. Был убит, когда Чарльз танцевал с кем-то другим. – Убей меня, – сказал Чарльз. – Прошу. Скажи епископу Себастьяну, что тебе пришлось это сделать. Улыбка Азазеля была ужасающей. – Я никогда не лгу епископу. Если бы ты был с ним так же честен, ты не оказался бы в таком положении, не так ли? Никакого прощания. Ни слова, нацарапанного в пыли. Эрик умер животным, без возможности помолиться о спасении, прежде чем… погодите. Глаза Чарльза сузились, когда он снова посмотрел на волка. Его мех был бледным, но слишком бледным. Почти белым. И одно ухо было разорвано и зазубрено, но достаточно давно, чтобы раны зажили. Эрик был все еще жив. Вздохнув с облегчением, он наконец смог сказать: – Почему… зачем ты убил этого волка? – Мне нужен её запах, – сказал Азазель. – Видишь ли, я приведу тебя к епископу вместе с одним очень особенным самцом-волком. И если есть способ заманить самца волка в ловушку, так это запах волчицы, когда у неё течка. В ловушку. Епископ хотел, чтобы Эрик был пойман в стальные объятия клетки. Волк сторонился незнакомцев, любых незнакомцев, любого звука, тепла и света. Если Азазель установил ловушки, то он установил их в лесу. Чарльз побежал к деревьям, сорвавшись с места так неожиданно, что он, должно быть, застал Азазеля врасплох. В любом случае, он был уже в чаще, прежде чем услышал за собой погоню. Ветки хлестали его по ногам и рукам, но он не обращал на них никакого внимания. В тусклом свете луны, который освещал верхушки деревьев, он попытался увидеть металл среди деревьев и сучков. Лязг, хлопок, – Чарльз отдернулся как раз вовремя, прежде чем жуткого вида зубцы одного капкана сомкнулись. Он быстро схватил упавшую ветку и начал лупить по земле, перед собой. Одна ловушка. Всего одна. Они тяжелые – Азазель не смог бы привезти много на спине одной лошади. Если я обезврежу их все, Эрик будет в безопасности. – Вернись сюда! – крикнул Азазель. – Епископ сказал не убивать тебя, но он ничего не говорил о том, что тебе нельзя причинять боль. Он продолжил работать палкой. Ярость Азазеля сказала ему, что он был прямо посреди установленных ловушек, и был способен испортить всю работу охотника. Хлопок! Металл сомкнулся вокруг палки. Чарльз попытался высвободить её, но не смог, и отпустил её, чтобы взять другую. – Я отрежу тебе пальцы за это! – прорычал Азазель. Он приближался, его голос стал громче, но Чарльз не обернулся, чтобы посмотреть на него. – Один за другим. Еще одна – хлопок! Триумф Чарльза был недолгим; Азазель был совсем рядом, ему остался буквально шаг. Какова вероятность, что он выстоит против охотника? Очень мала. Недалеко – даже недостаточно далеко – завыл волк. Испугавшись, разозлившись, Чарльз повернулся к Азазелю и сделал единственное, что пришло ему в голову – оттолкнул его назад. Азазель, не ожидавший толчка, упал на спину… Хлопок! Крик Азазеля был ужасно искаженным, когда его горло было поймано металлическими зубцами. Чарльз мог только наблюдать за тем, как Азазель дернулся, затем вздрогнул и только после этого затих. Каким-то образом Чарльз нашел в себе силы оторвать взгляд от мертвого тела и пойти навстречу вою волка. Когда Чарльз оказался на краю опушки, то увидел его стоящим совсем рядом, бледная шерсть казалась продолжением лунного света. Он быстро опустился на колени. Как всегда, волк подошел к нему. Он притянул его покрытую мехом голову к себе. – Останься здесь, – прошептал Чарльз, хотя его голос дрожал. – Останься здесь, со мной. И хотя нос волка дернулся в ответ на запах волчицы, он не стал сопротивляться. Если Чарльзу придется держать его так всю ночь, чтобы держать подальше от ловушек, то он так и сделает. – Это была чистая работа. Чарльз взглянул наверх, чтобы увидеть Рейвен, сидящую на ветках высоко дерева. – Как ты умудрилась забраться туда так быстро? – У меня свои секреты, – сказала она. – Как и у тебя, кажется. Что за монахом ты был? – Прошу тебя, – сказал Чарльз. – Пожалуйста. Не хвали меня за что-то настолько жестокое. – Жестокое? – Рейвен начала спускаться вниз, ловкая, как белка. – Этот человек пытался убить тебя и Эрика! – Я – убийца. Три человека за два дня. Господь, прости меня, – он зарылся лицом в мех волка. Тот пах мягкой землей и свежестью сосны. Послышался мягкий удар, когда Рейвен спрыгнула на землю. Когда она приблизилась к нему, волк посмотрел на неё, но не зарычал. Теперь он стал узнавать и её. – Чарльз, ты ведь не хотел их убивать. Ты не хотел, чтобы тебя проклинали, а потом на тебя охотились. – Нет. Это всего лишь судьба, избранная для меня епископом. Неважно, что я сделаю, неважно, что мы попытаемся сделать, епископ контролирует и меня, и Эрика до скончания наших дней, – Чарльз погладил волка по боку, почесал у него за ухом. – Если это цена за то, чтобы оставаться в живых, то, возможно… возможно, она слишком высока. Рейвен опустилась на колени рядом с ним. – Монахи могут хранить секреты? – Я… мы… конечно. – Я собираюсь рассказать тебе то, что Эрик категорически запретил мне говорить тебе, так что ты должен сделать так, чтобы он никогда не догадался, что это я рассказала тебе об этом, – она взглянула на волка. – Он ведь не запомнит то, что я скажу тебе, не так ли? – Нет, но… о чем ты? – Чарльз, вы с Генри выяснили, как предсказывать солнечное затмение? Из всех вещей она спросила об этом. – Да. По крайней мере, я так думаю. Но у нас никогда не было возможности проверить наши предположения на практике. Почему ты об этом спрашиваешь? Рейвен сделала глубокий вздох и затем начала говорить. С каждым её слово Чарльз чувствовал, как его сердце наполняется тем, что он никогда не ожидал почувствовать снова: надеждой.