As Dark Longs For Day/Пока тьма стремится к свету

Чернила были дорогими и не всегда оказывались в лавке, так что они никогда не писали длинных писем, да и не были эти строчки письмами. Они ограничивали себя несколькими строками… их было достаточно для новой загадки или сообщения о романе между Мойрой и Шоном, или напоминания, что им нужно было больше торфа. Как бы прозаичны не были эти сообщения, ни одно не было стерто. Даже строчки, написанные золой, пока они не начали тускнеть под слоем пыли, падавшей со стен. Затем, как-то утром Эрик обнаружил, что Чарльз обвел каждое слово тех первых загадок чернилами, чтобы они не стерлись. Так Чарльз делал подарки. В отличие от Эрика, он не мог пойти в город и вернуться с чернилами, свечками из пчелиного воска, или любым другим предметом, который можно было бы оставить, чтобы его потом можно было бы найти на закате. Вместо этого он пытался найти способы помочь, чем только мог, старался сделать жизнь Эрика чуть краше или лучше. Одежды Эрика стирали так же часто, как и одеяния священника. Он находил связки благоухающих сушеных трав в своих вещах. Как-то утром он обнаружил, что Чарльз ночью сменил матрас, заменив старую солому в нем на новую и наполнив его мягкой травой, на сбор которой у него должны были уйти месяцы. Чарльз знал, что не было смысла ожидать чего-то подобного от Эрика, который не был тем, кто заранее планирует красивые жесты. Но свечи, чернила и сыр были не просто вещами. Они были знаками доброты, которые Эрик оставлял в разных местах, и в каком-то смысле они показывали Чарльзу, что Эрик надеялся, что он будет рад их присутствию. Они писали каждый день, даже если было мало, о чем говорить. Пока они покрывали словами больше и больше пространства стен в течение следующего года, то стали гораздо более изобретательными в использовании места – это тоже было своего рода игрой. Чарльз был первым, кто догадался оставить сообщение на потолке. Эрик первым сделал грубоватый рисунок вместо слов, хотя изображение было настолько схематичным, что Чарльз никогда бы не смог сказать, был ли это автопортрет Эрика в волчьей форме, или же изображение Черного Дрозда, или что-то совсем другое. Вскоре практически каждая поверхность была заполнена, но они упрямо не выходили за границы этой комнаты. Они рисовали на деревянных планках у окна. Они рисовали на столбиках у кровати. Они писали слова по-разному, вверх ногами, на двери, на подоконнике. Каждую вещь, которую он мог сказать заранее. Эрик следил, когда происходило что-то необычное, и в любом забавном моменте он видел зерно сообщения, которое могло доставить другому удовольствие и радость. Ни один из них не мог быть уверен – хотя они оба подозревали, – что каждый из них порой проводил в Комнате Слов целые часы, читая и перечитывая каждую строчку. То, что они писали, они писали, чтобы помочь друг другу. Успокоить друг друга. Не для того, чтобы усилить взаимную боль. И ни один из них ни разу не написал слово «люблю».