Я подарю тебе солнечный свет

      Когда Артём открыл глаза, была уже весна.       Выход из комы, не глядя на разбитое в аварии тело, был не таким страшным, как запугивали врачи. Сначала Артём просыпался ненадолго, как будто страна снов не желала отпускать пленника. И хотя Диме было чертовски мало этой пары часов, он был рад, что поломанное тело его глупого взрывного мальчика заживает во сне. Когда Артём окреп настолько, что смог сесть, большую часть бинтов уже можно было снимать, а послеоперационные швы не требовали дополнительных обезболивающих. Расчертивший правую сторону лица шрам перестал казаться адской меткой, а из радужки ушла кровь, вернув глазам небесный цвет. Артём долго рассматривал в зеркало стягивающее кожу увечье, водил пальцем по деформированной брови, но лицо почти не изменилось, поэтому осмотр прошёл без истерик. А вот Диме ещё долго мерещилась в кошмарах кровавая каша на месте лица, вывернутая рука и стесанная на спине в кровавые лохмотья куртка.       Ещё он ничего не помнил о дне аварии, поэтому улыбался и радовался, когда приходила его добровольная нянька, и ластился, как до этого мог только к Владу, а у Димы было не так много совести, чтобы признаться этому солнечному чуду в своей связи со Снежаной, и в том, что это кинуло парня под колёса автомобиля.       У Артёма не было ни пролежней, ни атрофии мышц, а с небольшой потерей чувствительности Дима разбирался сам. Медсестрички, подколодозмейским женским чутьём пронюхавшие, как он относится к пациенту, натащили масел и притирок, объяснили, куда втирать и как часто, и, умильно хихикая, оставили парня наедине с безвольным телом и тяжёлыми мыслями. Ещё тяжелее Диме было, когда оказалось, что после комы Артём не может сам есть и мыться, и вообще похож на стёртую флешку¹. Он сидел, улыбался, рассматривал себя в зеркале, но не мог даже ложки в руках держать. Первое время и не разговаривал, хотя узнавал. Речь через пару дней вернулась — короткие простые фразы из двух-трёх слов. Когда в палату к ним неприятным сюрпризом явился Димин отец, Артём уже мог вменяемо поговорить и поблагодарить за слитые в его лечение деньги. Родитель только хищно улыбнулся сыну и ушёл. Не глядя на любовь к наследнику, никто ему делать таких дорогих подарков не собирался — Диму зачислили штатным переводчиком, на такой жалкий оклад, что даже брат не посмел издеваться, а ещё семейный юрист начал навязчиво названивать и заговаривать о практике, тоже папенька постарался — учёба учёбой, а в полевых условиях быстрее всему научишься. Ну, денег лишил, зато поводок ослабили — когда в апреле Артёма выписывали из больницы, Дима поехал с ним в общагу, да там и остался.       Первое время Артём был оторванным от мамки щенком — Дима его кормил, одевал, даже в душ таскал. Тут спасало только то, что душ в общаге был общим, и вид десятка посторонних задниц остужал физическую близость к невменяемому объекту вожделения. И вообще Артём на друга смотрел таким чистым незамутненным взором, что Диме было почти стыдно за то, что он представляет, как притягивает его спиной к себе, как оглаживает подтянутый живот под тугими тёплыми струями из-под душа, как утыкается носом в отросшие мокрые пряди и опускает руку на… нафиг, нафиг! Какое счастье, что вокруг куча волосатых мужских жоп, от которых сбрендившая крыша возвращается на место. Ну и кошмары в тему — кровать у Тёмы, хоть и просторная, но одна, и спать рядом с любимой тушкой, когда внизу всё радостно бодрствует, нереально. Ещё и попалиться страшно. Так что да, кошмары в тему — от них хоть стояка нет, всё там грустное и задумчивое.       Дима выбивался из сил — учёба, работа, Артём. И всё же был счастлив. Снежана, приходившая в больницу, куда-то испарилась. О ней они не заговаривали и когда по вечерам он, уставший и взмыленный, заползал под одеяло, Артём тёплым калачиком подкатывался рядом и во сне бормотал именно его имя. Маленькая, забитая вещами комнатушка, крикливые соседи за стенкой, пропахшие табаком и хлоркой коридоры. И нуждающийся в нём человек со счастливой щенячьей улыбкой. Тогда он уже знал, что только дружбы ему ой как мало, и не решался растоптать своё хрупкое песочное счастье.       Однажды Артём смог сам застегнуть пуговицы, взять в руки зубную щётку с пастой, а потом и ложку. И впервые Дима не радовался восстановившейся моторике рук, он выдавил улыбку, а потом начал собирать вещи.       — Ты куда? — Артём привычно подкатил под бок, даже приобнял слегка, свешиваясь, как болтался год назад на спине Влада.       — Домой. Ты же поправился.       Пока он не мог даже руки в рукава сам вдеть, Дима играл роль мамочки, и если его опека какому-то зубоскалу из общаги казалась чрезмерной, тот без разговоров получал в дыню. Так что шепотки и косые взгляды на двух парней, живущих в тесной комнатёнке и спящих на одной полуторке, быстро сошли на нет. Но теперь отмазки не осталось. Дима угрюмо кинул на кровать запасные брюки, вытащил из тумбочки электрическую бритву, откопал из-под вороха Тёмкиных чертежей свою папку с лекциями. Сигареты Артём выбросил в мусорку, а вторую рубашку присвоил себе — то ли правда на жёлтом цвете был поведён, то ли мёрз в одной футболке и накинул первую попавшуюся тряпку. Не сказать, чтобы у Димы был заскок, но на прибитое аварией чудо-юдо, закутанное в его одежду, он смотрел, едва не облизываясь. Вот и все сборы.       — Тебе так обязательно уезжать? Ночь же на дворе. — Тощие после болезни руки сильнее сжались на Диминой талии.       — Ведёшь себя, как маленький. — Осторожно разжал хватку, оторвал приставучку от себя и посадил на кровать.       — Зато ты слишком взрослый, неужели так не терпится от меня съехать?       — Нет, конечно. — Подумал, и сверху на нехитрый скарб упала ещё и зубная щётка. — Но ты выздоровел, я тебе больше не нужен.       — Ты больной вообще? Как это не нужен? Мы же живём вместе.       Дима закашлялся. «Жить вместе» у них в головах явно отличалось.       — Поосторожнее со словами, — буркнул он, глядя в честные чистые глаза за шторкой белёсых ресниц.       — И что я такого сказал?       — Ты вообще в курсе? Я ещё и по мальчикам ходок. — Смотреть на эту святую невинность сил не было, поэтому он полез в тумбочку искать пакет.       — Ага, Влад что-то такое говорил. — Сидит на кровати и ногами болтает. Интересно, что бесит больше — что он весь такой расслабленный сейчас или его внезапная осведомлённость о Диминых предпочтениях?       — И тебя совсем не смущает, что ты дрыхнешь под одним одеялом с таким типом?       — Ни капли.       — Завтра заеду за тобой и отвезу в больницу на осмотр, кажется, у тебя с мозгами ещё не до конца порядок — инстинкт самосохранения отключен.       — Ты месяц надо мной в палате куковал и ещё месяц тут слюни вытирал, и ничего же не сделал.       — Это потому что у меня на аутистов не стоит, — в сердцах огрызнулся Дима, разворачиваясь к кровати и принимаясь скидывать в отрытый пакет нехитрый скарб. И тут Артём, идиот, проворно цапнул из рук охапку вещей, вырвал пакет и потянул его на себя. Дима тоже не слишком умно вцепился в свои пожитки, не удержал равновесия и завалился на пыхтящего дурака. Длинные волосы, по которым давно рыдали резинка или ножницы, завесили обзор, он ткнулся в острые после болезни ключицы, жгуче чувствуя, как под его тяжестью возится тощее тельце, колючее в своей худобе, не аппетитное и уж тем более не сексуальное… но желанное до спазмов, до звёздочек в глазах, до искусанных губ и сжимаемых до онемения кулаков. Но вместо отчаяния, которое стискивало по ночам, сейчас накатила злая весёлость, может, потому что ночью Артём прижимался бессознательно, уже вырубившись и видя десятый сон. Сейчас же он, весело хохоча, самовольно раздвинул ноги, захлопывая Диму в ловушку, и стиснул коленками чужие бока.       — Пусти, придурок, — прошипел он, отчаянно чувствуя, как от трения с тощего Артёмового пуза задирается рубашка, а следом футболка, и между их телами остаётся только его собственная одежда. Артём подло хихикнул, протянул подлые ручонки и смыкнул чужую футболку, задрав куда-то за лопатки. У Димы закоротило в мозгах. А этот полудурок впился пальцами в бока и вжикнул по рёбрам, как по клавишам. Щекочет он, блин. Самоубийца.       Дима расплылся в коварной улыбке. Худенькая живая ртуть под ним что-то заподозрила и, наконец, нервно завозилась.        — Эм… ты щекотки не боишься, что ли?       Мой ты сладкий, ути-пути…       — Боюсь. Только ты не щекочешь, ты пальцами во мне дыры вертишь.       Дима сыто улыбнулся голубым глазам, из которых постепенно уходило детское пакостничество, и начинали мелькать взрослые неприличные мысли, навеянные горизонтальным положением плотно притёртых тел. Пускай взрослеет уже, дубина, а то заигрался в беззаботного цуцика.       — Ммм… ты тяжёлый, — отчаянно краснея, пробормотал Артём.       — Зато мне так удобно. — Дима расслабил колени, лёг полностью, даже руки согнул, упёрся на локти и очень внимательно посмотрел в загрустившую под ним моську.       — Дим…       Сам виноват, что открыл рот, и по имени позвал так тихо и неуверенно. Дима мягко качнулся вперёд, забирая сухие губы своими.       — Короче, я у вас тут перекантуюсь недельку! — Дверь с грохотом распахнулась, явив взмыленного Влада. — Э, вы что делаете?       — В шахматы играем, — процедил Дима, бессильно утыкаясь Артёму в шею. Тот, по давней привычке, счастливо хрюкнул новоприбывшему, точно это не на нём в фривольной позе лежал парень.       — У нас места на тебя нет. — Нет, ну правда, какого чёрта его принесло на ночь глядя? Ещё и ввалился без стука, своими ключами дверь отпер. Дима сделал пометочку — отобрать дубликат назад в своё пользование. У Влада и так собственные квартира, машина и Ян. А он Артёма за руку толком взять не может, потому что мелкая бестолочь, не глядя на живой пример перед глазами, даже не подозревает, что парень и парень могут не только дружить. Та короткая вспышка понимания минуту назад растаяла, как вешний снег. Он живо отпихнул с себя Диму и счастливо поскакал к Владу.       — Мы уже втроём жили, — гость приветственно стиснул друга, всучил ему пакет с апельсинами, и, больше не чинясь, разулся, скинул пальто.       — Я тогда домой сваливал. Вы вдвоём ночевали.       — А ты и сейчас собрался, — Артём, предатель, закопался в гостинец, на физиономии ни следа недавнего возбуждения.       — Передумал, — хмуро отбурчался Дима, когда Влад понятливо скабрезно осклабился. — А ты вали назад и мирись с Яном.       — С чего ты взял, что мы поссорились?       — Потому что сейчас ночь, ты сегодня из командировки и у тебя на скуле след удара. Хм, кулаком засветил? Надо же, а с виду такой тонкий и спокойный мальчик.       Влад мрачно потёр место удара.       Эта парочка выгрызла себе право на любовь потом и кровью, в прямом смысле. Дима даже не сразу поверил, что Влад способен зарезать человека, тем более не за свою шкуру, а спасая кого-то ещё. А этот псих, когда после учинённой им аварии и потасовки, очнулся, поскакал за Яном, устроил сцену прямо перед папочкой избранника и уволок добычу в своё логово. Ещё и с братом Димы потом переговорил, чтобы тот от Яна отстал, вряд ли угрожал — дураком и позёром он не был — но Витя потом всерьёз жалел, что такого отмороженного экземпляра нет среди его подчинённых.       Собственный отец, узнав о случившемся, пыхал огнём — он очень старался избавиться от Яна, даже устроил его перевод в московский университет. Дима долго гадал, как Влад выбил родительское благословение. Оказалось, почти так же, как и он у своего — другу оставили дом и машину, но перестали спонсировать беззаботную жизнь. Хочешь быть взрослым — иди и паши. Поэтому Влад сдался на время академки в рабство в папочкин офис. Не юристом, тем более, он собрался переводиться на экономический, к Яну, а в секретариат. Это только в порнушке секретарши таскают короткие юбки и сутками занимаются сексом на рабочем столе. Ян как-то проговорился, каким убитым приползает Влад домой — папик от души навесил на наследника обязанностей, и хотя на зарплату не жмотился (хотя выше среднего тоже не назначил), но и загонял до седьмого пота. Ещё и по командировкам с собой таскал. То ли мстил за предпочтения сына, то ли делал из него человека, может, ждал, что тот сломается от взрослой независимой жизни. Влад выдержал.       — Ну так и чего погавкались?       — Не знаю.       — И даже не догадываешься? — Ян не был истеричкой, Дима отлично выучил его замкнутую натуру, даже если не получилось с ним сдружиться — Ян спокойно сидел в их компании, мог даже шутить, но держался на расстоянии, без Влада сразу закрываясь в ракушке немногословия. Проведя половину детства по детским приютам и имея очень необычных родителей, людям мальчишка не доверял. Как с Владом сошёлся, вообще уму непостижимо, Артём как-то сболтнул, что знали они друг друга ещё в детстве и уже тогда неровно дышали в сторону друг друга. Во всяком случае, людей он не боялся, а именно сторонился — когда в университете стало известно о его голубом цвете, Ян не забился в угол, а продолжил ходить на пары, даже Владу не жаловался на обидчиков. Это уже Дима вычленил самых ярых поклонников, тихо нашептал другу, и они на пару объяснили гомофобам, что те не правы.       — Понятия не имею.       — А если подумать?       — Ну… там была Заряна.       — У вас дома?       — Да, как раз у нас на ночь оставалась. У меня софа есть, в самый раз такой коротышке.       — И?       — И она там спала. А мы с Яном на кровати.       — Подозреваю, что где-то тут как раз самый цимес.       — Ничего подобного, мы легли, выключили свет.       — И всё?       — И всё.       — Ты к Яну полез.       Неподготовленный к такого рода откровениям Артём закашлялся.       — Откуда ты… в смысле, с чего ты взял?!       — Потому что сейчас ночь, ты сегодня из командировки и у тебя на скуле след удара, — невозмутимо повторил Дима и заржал. — Что, правда при Зорьке полез?       — Да спала она, — в сердцах сболтнул Влад, и на хрюк пробило уже Артёма. Гость сумрачно засопел. — И Яну понравилось, понятно?       — Ага.       — Он не был против!       — Конечно. А брыкаться и материться перестал, когда ты раздел его или уже себя?       Артём не выдержал и в корчах смеха сполз по стенке на пол.       Влад посмотрел на него, на Диму, на их общую растрепанность и перековерканную кровать.       — Ладно, пойду я действительно. Чую, тут я сейчас тоже в роли Заряны.       — С чего вдруг такое тонкое наблюдение?       — А я разве не помешал?       — Помешал. Только раньше тебя это не смущало.       — Ну, вы же теперь встречаетесь, Артём говорил.       — Когда это я такое говорил? — тихо прошипел Тёма, опасливо косясь на Диму.       — Когда Снежане в больнице от ворот поворот дал, разве нет? Я там как раз тётку Яна искал, отлично вашу грызню слышал.       Светловолосая макушка от стены нервно дёрнулась. Дима очень внимательно проследил за её обладателем, сейчас прижупившимся и вообще попытавшимся притвориться мебелью.       Влад не замечал изменившейся обстановки — то ли после самолёта ещё не пришёл в себя, то ли — что правдоподобнее — так и остался самовлюблённой мордой, чхать хотевшей на окружающих. Он потрепал по плечу поникшего Артёма, пожал ладонь второму постояльцу, почему-то пакостно ухмыльнувшись, и Дима почувствовал в ладони небольшой пузатый тюбик. Такие всегда есть в аптеках, стоят на нижних полках в самых неприметных углах и большая часть народа даже не догадывается, что подобное не только в секс-шопах продаётся. Помнится, первую смазку Дима Владу и подарил, гнусно хихикая — «в честь выписки из больницы и чтобы воссоединение с Яном было позабористее». Ян как раз заходил в палату, услышал, отвесил тумака Диме, отжал подарочек у Влада, обозвал обоих оленями и ушёл.       — Пошли, провожу, — буркнул Артём, хватая Влада за рукав и утягивая в коридор, тот едва успел подхватить пальто и прыгнуть в туфли. — Обоих. — Всё так же не глядя на Диму.       — Не-а, сказал же, я остаюсь.       Артём поскучнел, но препираться при Владе не стал, уже из-за двери послышалось придушенное:       — Ты зачем такое ляпнул вообще?       — Чтобы вы дурью не маялись, топчетесь на месте, ни вперёд, ни назад…       — Дурак!       — Ага. И ты, и он.       Дима усмехнулся и улёгся ждать своё шуганное счастье.       …Сначала он отлежал бока, потом догадался глянуть на часы. Чертыхнулся — почти час прошёл, сколько его Влад на ветру держать собирается, Тёмка же ещё слабый, просквозит. Достал телефон, набрал номер.       — Чего звонишь, не знаешь, как подарочком пользоваться?       — Эм… ты мне сначала второго пользователя верни.       — В смысле? Я дома уже, стою тут на коленях, а ты мне мешаешь вымаливать прощение.       И в подтверждение чуть раздражённое шипение.       — От ширинки моей руки убрал, «вымаливает» он.       — Стоп. Где Артём? — Кто спросил первым, Дима или Влад? Трубку точно бросил Дима, выскочил в коридор, даже не обулся, пробежал босыми ногами по холодному полу, выскочил на лестницу, в холл, через дверь и на площадку перед университетом.       — Артёёём!       Только ветер по жимолости.       — Тёмкааа!!!       И спешно уползающая в темноту сутулая фигура смутно знакомого мужика.       — Стой, тварь!       Мужик припустил к остановке. Дима — обжигающий холод бетона только ускорение босым пяткам придал — догнал беглеца в несколько прыжков и со всего маху влепил кулаком между лопатками. Человек по инерции пролетел вперёд, запахав носом в дорожку. Дима бешеной пантерой прыгнул сверху. Прошлый раз их разнимал Артём, теперь они остались вдвоём и руки просто зудели вломить непутёвому родственничку. Мразь, хоть бы просто племянника в больнице проведал, а он только деньги выбивать присовывается.       — Где он?!       — Я просто мимо проходил! — Визг на одной противной высокой ноте. Редкие ночные прохожие растворились в ночи, не желая вникать в разборки. Дима с чувством вколотил кулаками в бока, выбивая ещё один верезг.       — Я спросил, где он?       Всхлип. Удар.       — В кустах! Ему просто плохо стало, я его и пальцем не тронул! Клянусь!       — Если я на нём хоть ссадину увижу…       — Он об ветку лицом ударился!       Перед глазами потемнело от гнева. Руку он занёс уже не осознавая. Удар. Ещё удар. По почкам, в плечо, в голову. Включился он быстро, всё-таки, в апреле не так тепло, чтобы босым гулять. Жертва буйства, поскуливая, валялась у ног, живая, но мятая, и перегаром от него несло — волосы дыбом встали. Дима брезгливо вытер о чужую куртку разбитые в кровь костяшки.       — Ещё раз рядом с Тёмой унюхаю — убью, — так просто и буднично сказал он, что волосы зашевелились уже у мужика. Тот кивнул, поднялся по забору и быстро поковылял от психа прочь.       А Дима бросился назад к общежитию. Пробежал затерянной в кустах дорожкой. Артём скрючился возле аллеи, прислонившись к стволу ольхи. Окрик Димы он услышал — явственно вздрогнул, но не обернулся, только теснее прижался к дереву.       — С дядей встретился?       — Угу.       — Ударил тебя?       — Нет, только трепанул разок, я сам об дерево… А он испугался и удрал.       Руки опять сжались в кулаки — мало душу из гада выколачивал.       — Почему не убежал от него?       — Я не могу быстро бегать, ноги слабые, — с убийственной простотой признался Артём. — И поначалу он… ну, он спросил, как я себя чувствую. И извинился, что в больницу не пришёл — на дачах как раз крыши латал, его в городе не было.       Дима вспомнил, как звонил в первый день и как это пьяное мурло спрашивало про продажу органов. Тяжело отпускать из жизни единственного родственника, пускай даже и такого. И нужно бы дать воспитательного подзатыльника, и Артём такой потерянный сидит, что руки опускаются.       — Посмотри на меня, что ли.       Минут пять он буравил светлый затылок, потом подошёл вплотную, потом вообще присел сзади, засопев в открытую под вихрами шею. Артём вроде не мёрз, можно и подышать свежим воздухом. Прижатый между ольхой и Димой, он мог только сидеть и сопеть, но выпускать его никто не собирался — так и просидели в молчании, пока ноги не затекли.       — Тёмк, ну глянь.       Стесняется, что ли? Влад же выдал его секрет. Вот ведь хитрый жук. Значит, Снежану он бросил, с Димой «встречается». Хоть бы предупредил, что ли, чтобы он из шкуры не лез и по ночам в туалет не запирался, спуская неприличные мысли и напряжение.       — Не могу. — Мальчишка сжался, яростно почесал глаза, пошлёпал ладонями по горящему лицу.       — Как это, не можешь? Иди сюда.       — Не могу, — ещё удивлённее и отчаянней пролепетал Артём, и всё-таки повернул лицо. На лице натянулась испуганная улыбка, зрачки слепо метались, он ещё раз хлопнул себя по щекам. — У меня плёнка какая-то на глазах. Я как головой о дерево ударился, так всё потемнело.              Из больницы Артёма уже не отдали. Офтальмолог поцокал языком, обозвал того барашкой и вышел к Диме. Тот, в компании Влада и Яна, шатался привидением по коридору в ожидании приговора.       — Отслоение сетчатки, — без обиняков сообщил врач. — Он ударялся где-нибудь головой? Или, может, его били?       — Сегодня один сукин сын ударил.       — Нет, сегодня была последняя капля, — ответил доктор.       — Год назад авария была. — Влад. — Я разбился, он только головой сильно ударился.       — И зрение у него потом сильно упало, — вспомнил Дима, обзывая себя дураком. Что ему стоило оттащить Артёма за ухо к врачам, видно же, что слепнет, и ненормально быстро.       — Операция нужна.       — У него всё ещё нет полиса, — вспомнил Влад.       — Угу. И сколько оно будет стоить? — Тоже не очень повеселел Дима, свой лимит у отца он выбрал на несколько лет вперёд.       Врач назвал, Дима принялся вспоминать, как крутить удавку и где он положил мыло.       — Завтра всё будет, — неожиданно подал голос Ян. Переглянулся с Владом, тот пару секунд соображал, потом кивнул. Эх, везёт засранцу, вон как наловчились друг друга понимать, а Дима даже то, что Артёму нравится, прощёлкал, пока Влад же его носом не ткнул.       — Если ты опять собираешься с отцом кого-то грабануть… Витя вас на прицеле держит, помнишь?       — Батя у твоего же Вити дачу строит, забыл?       Вообще-то, папик Яна слишком часто для дачестроителя, околачивается у них дома, и почему-то Витька с ним регулярно какие-то карты рассматривает, но знать об этом Яну не стоит, переживать ещё начнёт.       — Расслабься, мы у тёти Маши деньги займём. Она квартиру выкупить хочет, ну и Зорьке на обучение, так что денег должно было набраться.       — А отдавать чем?       — Машину продадим, всё равно бензина много жрёт, малолитражку нужно. И не такую выпендрёжную.       — Я имею в виду, мне чем отдавать? Только если органами, но печень я пропил, а к почкам привык.       — Я бы тебе и жёваного носка не одолжил, — надулся Влад. — Так что заткнись и как только вся эта дуристика закончится, ты берёшь Тёму за лапу и тащишь делать страховку.       Влад с Яном отошли дозваниваться до тёти Маши, Дима пошёл в палату.       — Привет, задохлик.       Артём неожиданно оказался не на кровати под окном, а в старом, оставшемся ещё с советских времён, шкафу, встроенном в стену и давно уже забеленном, чтобы не мозолил глаза. Как он наослепь вообще нашёл этот раритет и расколупал склеенные извёсткой двери? Унылая фигурка сгорбилась в узком пространстве раззявившегося створкой шкафа.       — Что ты тут делаешь?       — Тут вроде бы темно по-настоящему, — тихо и печально выдавил Артём, поспешно натягивая на заплаканные глаза содранную повязку из бинтов.       — Всё наладится. На завтра у тебя операция.       — И я снова тебя увижу? — ещё тише.       — И меня, и Влада, и солнце, а то ты бесцветный какой-то сделался, бледный, как, поганка.       Осторожно потянул улыбнувшегося мальчишку с пола, а тот, уже повеселевший, поднялся, но не подался навстречу, а смыкнул Диму на себя. Парень потерял равновесие и шагнул в шкаф, скрючившись над хихикающим поганцем. И, поддавшись слабости, стянул с любимого лица марлю — толку от неё всё равно, только раздражает — обнял, закопался лицом в солнечные вихры, поймал губами прядку у самого уха. Дима кожей ощутил чужие мурашки, осмелел и собрал их с шеи губами. Артём охнул, вцепился в его рубашку руками. Без щекоток, без дурашливости. По-настоящему. Век бы так стоять.       — Ничего я не устал, побудем с Тёмкой ночь, наверняка ему скучно, — дверь в палату открылась, подцепила распахнутую створку и та, больно съездив Диму по спине, благополучно захлопнулась, запирая обнимающихся людей в недрах шкафа.       Последнее время Влад дико бесит. И не потому, что ему так хорошо с Яном, а потому что даже если ему хорошо с Яном, он никак не забудет о Тёмке. Свалил бы уже домой, дальше прощение у своего парня выпрашивать.       — И где скучающий Артём? — Ироничный смешок Яна.       — На осмотре, наверное. Там же к операции какие-то процедуры нужны.       — Ночью?       — Ну значит на горшке. Тёмыч, ты там? — Скрипнула дверь в смежную комнатку. — Нет никого.       Артём попытался что-то булькнуть, но Дима поспешно пережал ему рот. Не хватало ещё в таком месте обнаружиться, эти два тролля потом жизни не дадут.       — Слушай, ты обстригся, пока меня не было, что ли?       Ян плюхнулся на кровать, сердито отбил бесцеремонную лапу от лица.       — Подровнял слегка, в глаза же лезет, бесит.       — Диме же не лезет.       — Вот к Диме и липни, — Дима в шкафу напрягся, Артём зажевал его рубашку, чтобы не хихикнуть. Как назло, на лицо упала слишком длинная прядка и начала усердно раздражать. — Мне мешает. А будешь доставать — вообще налысо обкорнаюсь.       — Я тебе тогда парик суперклеем присобачу.       — А ну, руки убрал. Куда полез?       — Место ищу, куда клеить, хы-хы.       Ян придушено охнул. Дима стоял спиной к щёлкам в дверцах, и не видел, что за возня образовалась на кровати — ему хватило и звуков, чтобы вспыхнуть не хуже, чем переставший дышать Артём. Блин-блин-блин, не хватало ещё чужих брачных игр под боком.       — Идиот, это же палата, сюда в любой момент зайти могут!       Кажется, Ян попытался удрать под кровать, кажется, его вытащили оттуда за ногу.       Если Артём ещё веселился, то Дима обливался потом, всё острее чувствуя возню безмозглой мартышки, его горячее дыхание на своей груди, уколы-разряды тонких пальцев сквозь одежду, и так не вовремя проснувшееся внизу желание. В пыльной тесноте шкафа крышу сносило куда сильнее, чем тёмной ночью в одной постели. Сжал глупое создание, не давая тереться об себя.       — Влад, пусти, идиотина, я не хочу!       — Кому ты там заливаешь? — Донёсся лязг поясной бляхи, вжик молнии. — Если это ты так не хочешь, то я капустная бабочка.       — Ууу, дубина.       — Мур-мур.       Под звук поцелуя Дима закрыл Артёму горящие уши, свои заложило после того, как тонкие ручки обняли за талию. Словно испытывая границу его терпения, Артём ещё и прижался по собственному почину. И вот тут Диме стало плохо — у Артёма тоже стоял.       — Я же предупреждал, чтобы не пробовал меня завалить. — Возня на заднем плане стала громче. Зашуршала одежда, в воздухе зазвенели поцелуи. И последний гвоздь в крышку гроба — срывающийся хрип сдавшегося Яна. — Я сверху хочу.       — Нет уж, я устал, а ты сверху не умеешь.       — Это потому что ты меня не пускаешь! Эй, почему ты с меня стянул штаны, а свои только расстегнул?!       — Если кто зайдёт, я лягу сверху и прикрою тебя собой. Цени!       — Я тебя сейчас убью…       Артём дышал мелко и неглубоко, распаляя куда сильнее, чем два озабоченных придурка за кадром. А эта безумная парочка уже вовсю скрипела кроватью, перемежая жаркий шёпот короткими вспышками перебранки.       Решив, что этим психам всё равно плевать на окружающий мир, Дима нащупал за спиной дверцу, отжал, створка поддалась туго, но беззвучно. Он кое-как выбрался из шкафной ловушки, выволок второго заточенца. Счастье, что Артём сейчас не видит, жалко, что Дима не ослеп. Влад как раз запрокинул голову и какого-то лешего повернулся. Шальной Димин взгляд пересёкся с затуманенным сексом Владовым.       — Блядь, — вместо тысячи слов выдохнул Влад. На миг замер, после чего голодно облизнулся и, всё ещё ехидно ухмыляясь Диме, продолжил двигаться.       Дима плюнул на конспирацию, выпал в коридор и вытянул Артёма.       — Что это было? — донёсся размеренно срывающийся голос Яна.       — Ничего, родной…       — Какой я тебе родной, я даже не двоюродный! Кто там был?!       Вопли в палате быстро сменились стонами.       — К чёрту, дома переночуем, — решил Дима. — Заберём машину Влада, он всё равно её, как и квартиру, не закрывает. Утром приедем до обхода, и нормально будет. А эти кролики пускай тут спариваются.       — Они там… там…       Дима посмотрел на растрепанного пунцового Тёму.       — А ты что думал, они только за ручки держатся?       — Нет, но… парни взаправду могут?.. ну… вдвоём?       В паху от такой наивной невинности выросло и радостно постучалось в ширинку, чудесно, как теперь ногами до автостоянки шевелить?       — Могут. Научить?       — Вот ещё.       — А почему нет? Мы же с тобой… как там Владик подслушал? — и ехидненько протянул:       — Встречаемся. Нет, я очень даже «за», но почему ты меня предупредить забыл?       — Просто ляпнул первое, что в голову взбрело.       Удрать он всё-таки попытался, но Дима заградил беглецу путь, и Артём врезался в него, влип в торс, обжал собой, по старой мартышкиной привычке.       — Ты почему Снежке про нас сказал, а мне сказать забыл?       — А ты почему с ней переспал, а мне сказать забыл?       — Значит, месть?       — А то.       Не такой он белый и пушистый. Маленький злобный гремлин, то-то они так с Владом дружны.       — Любишь меня? Поэтому Снежану отшил?       — Вот ещё.       — Любишь же.       — А ты меня?       — Нет, мы так не договаривались. Сначала ты ответь.       — Нет, ты.       — Нет, ты.       — Молодые люди, вы чего так шумите? — По коридору шёл давешний врач, недовольно сверлящий глазами обнимающихся нарушителей покоя. — Где Нивалов Владислав, ему нужно данные для оплаты выдать.       Дима оглянулся на дверь, из-за которой недавно так позорно вывалился.       — Он в палате, как раз вас ждёт.       И быстро поскакал с Артёмом в противоположную сторону, к выходу с отделения.       — Эй, вы куда?       — Мы просто воздухом подышим! — на ходу выкрикнул Дима.       — Ночка сегодня просто чудесная, — поддержал хохочущий Артём.       — Только глупостей не делайте!..       …Той ночью они наделали и наговорили друг другу много глупостей, и уже на рассвете, мокрые и уставшие, вернулись в больницу. А когда в следующий раз Артём открыл глаза, он увидел заливающий его палату солнечный свет и людей, подаривших ему это простое, но бесценное чудо — видеть, дружить и любить.       _____       1. Не редко после комы пациент утрачивает бытовые навыки и заново учится мыться, одеваться, объясняться; в более тяжёлых случаях — говорить, ходить, думать. Неприятных сюрпризов вообще целый букет, иногда человек, даже вернувшись в сознание, так и остаётся растением.