ты, ОЖП и 1D

http://media.vogue.com/r/h_900,w_900/2016/04/05/gigi-hadid-zayn-malik-vogue-01.jpg Влажный неаполитанский воздух пропитывает собой каждый листик каждого растения и цветка, позволяет прохожим вдохнуть себя полной грудью и освежает душные, высушенные до трещин старые итальянские улочки, на которых давно никто не живет. Заволокшие небо тучи еще шесть часов назад обещали проливные пресные слезы, но теперь, кажется, ничто не отделяет космос от людей этого крупного города. Небесная синева успокаивает глаз своей однотонностью, а несуществующие облака слишком прозрачны, чтобы их кто-нибудь мог разглядеть. Неаполь не нуждается в достопримечательностях: невысокие выстроенные на холмах архитектурные сооружения непроизвольно являются украшением. Этим утром солнце встало гораздо раньше, чем ты открыла глаза. И хотя твои планы были совсем иными вчера вечером, сон упорно избегал тебя до трех часов утра. Всю ночь нервы шалили из-за непонятного предчувствия — у тебя зудели ноги и спина в местах, куда рука с наибольшим трудом достает. Однако сейчас это кажется чем-то отдаленным и неважным: уже утро. Ты сидишь за маленьким круглым столиком на веранде, закинув ногу на ногу, и покачиваешь тапочку, висящую прямо на носке. Ветер обдувает лицо и приводит в чувства, смывая сонливую утреннюю безжизненность. Где-то слышны крики надоедливых чаек, но ты невозмутимо смотришь перед собой, пальцами обвивая массивную керамическую кружку. Латте. Местонахождение твоего телефона плавает где-то вне твоей осведомленности, потому ты не сразу понимаешь, что тебе пришла смс, когда устройство издает характерный звук. Поиски завершаются успехом только спустя пять минут, что считается довольно небыстро. Ты не ожидаешь, что это сообщение от него, потому что в последний раз вы виделись позавчера, и единственное, что удерживало вас вместе в ту минуту — это выяснение отношений. Зейн спрашивает, удобно ли тебе подъехать в назначенное место в три, на что ты отрицательно отвечаешь: уже полтретьего, а ты только начала завтракать. Однако тебе льстит его внимательность, ведь он поступает, как обещал. Встреча в этот день была запланирована уже достаточно давно, и, как видно, никакая ссора этому не помеха. Но телефон долго молчит, и твое сердцебиение учащается от волнения. Зейн: «тогда часов в пять?»

Ты: «да» Ты: «идеально»

Тишина, заставляющая тебя молча созерцать безответный диалог, поглощает заодно и мир вокруг. Тебе немного беспокойно и страшно, что ему ты не так необходима, как тебе он. И ты совершенно не подозреваешь, что сейчас он сидит в костюме (причем очень жарком, учитывая погоду) на заказ в том самом месте, куда хочет тебя привести, и молча смотрит на экран телефона, детально обдумывая различные вариации ответного тебе сообщения. Ему глубоко все равно, что тебе взбрело в голову поспать подольше, заставив его ждать, и прийти к вечеру — не обеду, как договаривались первоначально, пусть даже это было трое суток назад. И в конце концов, в левом нижнем углу переписки высвечивается маленькая желтая рожица с милой улыбкой, в ответ на которую ты улыбаешься сама: не можешь удержаться перед такой трогательной мелочью. Ты откладываешь телефон, чтобы поскорей начать собираться, и не спеша завершаешь завтрак, после чего идешь принимать горячий душ. Смотря перед собой, ты видишь девушку — несовершенную девушку — с самыми обычными волосами, маленьким прыщиком на подбородке и немногочисленными, едва заметными, но почему-то такими раздражающими родинками на груди. У нее маленькая попа и недостаточно стройная фигура, по крайней мере, так считаешь ты. В голову закрадывается вопрос, а не из-за ссоры ли тебе вдруг стали так ясно бросаться в глаза недостатки? Может быть, Зейн считает, что ты не настолько хороша для него? И ты отходишь от зеркала — некрасивая девушка пропадает из поля зрения. К четырем часам ты уже полностью готова. Слишком много времени ушло на выбор одежды, и теперь комната тонет в разноцветных тканях разнообразной кройки. Это нельзя назвать беспорядком, потому что — если бросить мимолетный взгляд — вид больше напоминает многокрасочную абстрактную картину Пабло Пикассо, чем спальню женщины после подбора наряда. Ты заказываешь такси и приезжаешь в пункт назначения, когда стрелки на часах указывают четыре тридцать. Под ногами выложен старинный блок тротуар приблизительно восемнадцатого века, и тебе не совсем удобно идти в белых туфельках на каблуках, несмотря на то, что ты превосходно умеешь ходить на шпильке. В голову закрадывается напрасность стараний хорошо выглядеть сегодня. «Лучше бы надела шорты» — думаешь ты, доставая телефон из сумочки, и врезаешься взглядом в непримечательную, начерченную мелом на земле стрелку с твоим именем, указывающую на вход в невысокое заброшенное здание. Смех побеждает некоторое разочарование, и ты следуешь по начертанному пути, встречая все больше и больше указателей, ведущих вверх по лестнице. Над каждым нарисованным мелом ориентиром написано по одному слову: над первым — твое имя. Ты идешь дальше, встречая на каждом этаже по стрелке. Над вторым — «мне». Твое сердце останавливается, когда ты видишь приклеенную скотчем фотографию себя, сделанную в вашу годовщину отношений. На этом фото ты искренне смеешься. Но вы оба помните, в каких слезах ты завершила тот день. Над третьим — «очень». Все говорили, он ломает тебя. Над четвертым — «жаль». Ты не можешь признать себе, что и сейчас так говорят. «Что». Еще одно фото в день рождения твоего лучшего друга, на котором вы втроем стоите в обнимку. «Я». В ту ночь тебе пришлось остаться спать у Тайлера в гостевой комнате, потому что ты просто не хотела видеть Зейна после того, что он устроил. «Не». Слезы скапливаются в уголках глаз, но ты не утираешь их, потому что даже не замечаешь, что плачешь. «Достаточно». Мысли хаотично скачут в голове, и тебе страшно. «Хорош». На каждом лестничном пролете висят фотографии, но ты больше не смотришь на них, вернее, стараешься не смотреть. «Для». Пытаешься понять, что он хочет этим сказать, но мозг отказывается думать логически. «Тебя» — последнее слово. Ты останавливаешься на последнем этаже и теперь по-настоящему чувствуешь застрявший в глотке комок. Твоя попытка стереть слезы рукой не увенчалась успехом, поэтому ты начинаешь рыться в сумочке, надеясь найти какие-нибудь салфетки. Но их нет. В роли следующего испытания приходит желание развернуться и уйти, оставив все эти злосчастные воспоминания и извинения позади. Но ты не можешь. Ты любишь его. Любишь его со всеми крохотными и громадными недостатками, с вашими серьезными дебатами и с его милыми глупостями, вроде филигранного рисования лица яичнице кетчупом и тереблением кончиков твоих волос, когда вы сидите в неловком молчании. Любишь, потому что у тебя нет даже мысли, что его можно не любить. Объемный клуб успокаивающего неаполитанского воздуха обходит твои легкие. Ты собираешься с силами и берешься за ручку люка, на который указывает тебе последняя стрелка, стараешься его открыть, но вдруг чувствуешь, как он открывается с другой стороны. Внезапно лицо Зейна на фоне безоблачного неба напоминает тебе ангела, хотя мимолетная мысль о том, что он выглядит демонически темным на таком фоне, закрадывается куда-то вглубь. И вы оба молчите. Он — потому что боится узнать твою реакцию, ты — потому что боишься ошибиться с ответом. Он протягивает тебе руку, за которую ты инстинктивно хватаешься, позволяя вытянуть себя на солнечный свет, и, зацепившись каблуком за тонкую балку от лестницы, падаешь на него, но он уверенно обнимает тебя, удерживая на ногах. Только сейчас ты замечаешь, что на нем костюм, а потом — как он незаметно для тебя старается потушить сигарету, топча ее ботинком. — Клянусь, это последняя, — отвечает он на твой немой вопрос. — Ты так уже говорил. По его взгляду и неловким движениям рук заметно, как много усилий требует необходимость тебя отпустить. Он не может держать тебя вечно. — Я... — Зейн запинается. — Что скажешь? Ты молчишь, пока твой взгляд ненароком оглядывает крышу здания. Разве можно что-то сказать, не имея слов? Вид на город настолько чудесный, что ты забываешься на мгновенье. А потом, когда твои глаза останавливаются на Зейне, в тебе что-то умирает оттого, что он выглядит таким разбитым. — Я скажу... — ты подходишь ближе, обнимая его за шею обеими руками. — Я скажу, что мы справимся. Ты чувствуешь, как сильные мужские руки начинают обвивать твою талию, и успокаиваешься, неловко запуская пальчики в его мягкие волосы. — Зейн, мы не... — По-моему, — он перебивает. — Я самое худшее, что есть в твоей жизни. Его глаза янтарного цвета прожигают тебя насквозь, и ты понимаешь, что ты — алкоголик, а он — твой алкоголь. — И ты же самое лучшее, — на одном дыхании шепчет твой ломающийся голос. Зейн отвечает тебе в трех словах (в десяти буквах), от которых по коже начинают бежать армии мурашек; от которых учащается дыхание. Он обвивает твое тонкое запястье своей уверенной рукой и опускает твою ладошку себе на грудь, позволяя тебе почувствовать, как быстро бьется его сердце. И ты понимаешь, что тебе ничего больше не хочется, потому что все, что тебе необходимо, здесь. И даже если Везувий сейчас проснется, проревет и начнет извергаться, ты не повернешь головы. Ничего не важно сейчас. Ничего, кроме него.