Случайные открытия

Какая честь одним из первых попасть в корабль, с командой которого произошла какая-то таинственная катастрофа. Довольно неприятно быть уборщиком, однако даже у этого есть свои плюсы. Мы, как крысы, исследуем самые укромные места, в которые никогда не залезают другие люди. В таких местах, как этот корабль, где очень сильно хотят что-то скрыть, обычно можно найти то, что они так пытаются скрыть, однако чаще всего ничего не становится понятно, потому что для того, чтобы понять, надо собрать пазл, но каждый из команды находит всего лишь деталь, которой мало для полного решения головоломки. Но это наш улов, который важнее всяческой информации, даже той, которую хотят скрыть, какой ценной и дорогой она бы ни была. Так и живем, довольствуясь малым, идем по шажку, никуда не доходя. Однако я не могу изменить ничего из того, что происходит, потому что, вступая на службу, мы подписываем договор о «неразглашении», несоблюдения которого хватило бы для того, чтобы засадить меня в тюрьму на всю жизнь. Так и живем. Приятно знать, что в твоих руках правда, хотя ты никак не можешь ее использовать. Это как знать, каково это — жить на Луне, но не иметь никакой возможности там побывать, испытать это. Парадокс, ни дать ни взять. В корабле нежно пахло пылью: не сильно (так, что захотелось бы расчихаться), а только немного. Так, наверное, пахнет космос. Нас было много, и мы все разошлись по разным углам корабля, в поисках чего-то. Честно говоря, мы сами не знали, чего именно. Мы просто искали Что-то. На таких миссиях, как я их называю, всегда находится что-то «интересное», но это что-то обычно не интереснее зубной щетки, в отчаянии лежащей на полу и взывающей о помощи (хотя никто этого не слышит). Я прошел в каюту одного из космонавтов, в капитанскую рубку опять отправился кто-то другой… опять. Дверь открылась тяжело, как будто ее довольно давно никто не открывал, пришлось немного навалиться весом тела. Я вошел в комнату: там был порядок. Такой всегда бывает на космических кораблях, наверное, ведь ничего не должно мешать, когда в любой момент может отказать система искусственной гравитации. Хотя были и отличия. Ничего из чемодана не использовалось. Под койкой лежал чемодан — обычно самое интересное, однако там не нашлось ничего примечательного, кроме имени на верхней внутренней поверхности крышки чемодана: «Майкл». Я поставил багаж на место и сложил как можно аккуратнее, ведь меня здесь не было… Потом открыл шкаф, и, как на автомате, влез в карман комбинезона, не совсем понимая, что я делаю: в глубине отыскался маленький блокнотик в приятной на ощупь кожаной обложке. Дневник. Самое важное. Надеюсь, он не пустой. Меня окликнули. «Иду» — крикнул я в ответ. Помедлив и оглянувшись еще раз назад, я нащупал в кармане дневник, который непривычно, но легко, надавливал на бедро. А потом переложил туда, где они не станут его искать. Вышел. Стоял туман. Ясная погода так быстро прошла, и пришел привет из дождливого Лондона — так мы это называем. Меня уже ждали. Они приказали сдать все находки, что, в принципе, стало уже привычным, потому что именно это мы делали каждый раз. И хотя половина наших еще до сих пор недоумевала, в чем смысл нашей работы, я давно не тешил себя иллюзиями. Чистильщики. Другая же половина никогда не задумывалась, почему не ученые забирают все, что им надо, а мы. А когда мы уходим, за спинами чувствуется тепло, там полыхает костер. И я знаю, что там сжигают, но я не могу оглядываться. Они приказали все сдать, порылись в наших карманах, сделали выговор тем, кто скрыл что-то незначительное, и пригрозили тем, кто скрыл что-то важное, они называли это «меткой». Мы шли и не смотрели назад, а за спинами горело прошлое, за спинами полыхали великие открытия… прошлое тех космонавтов, которые погибли на корабле. Как бы это ни случилось, мы должны знать. Я все еще чувствовал тепло мягкого кожаного переплета дневника там, где они бы никогда не стали искать, и мысленно уже пролистывал тонкие страницы блокнота. Почему-то мне казалось, что ничто не скажет мне больше, чем это маленький дневник этого таинственного космонавта.