Щепотка мафиозности

Хару Миура — огонь, солнце, как минимум, теплый и греющий ладони фонарь. Рядом с ней Гокудере кажется, что она спалит его к чертям. Она слишком активная и болтливая, он с ней не сравнится. Хаято вообще с ума сходит от вечных разговоров. Ему неуютно с ней, хочется сбежать. Ведь никак не лишиться ощущения, что он — лишь софит. Он плавится от ее жара, сгорает, оседает темными каплями, и остается единственное напоминание о нем — черные лужицы, похожие на воск. А ведь Гокудера должен быть огнем, это он повелевает взрывами, из-за него динамит обращается из банального оружия гангстера в красивую сцену гибели, освещенную будто бы звездами. Так почему он горит? Тлеет только, отчего? Не Миура ли виновата с этим ее энтузиазмом, заводными идеями и планом овладеть пистолетами? Его сжигает любовь Хару к боссу, она слишком яркая и опаляющая, точно петарда, подброшенная к самым глазам. Фитиль догорает и — бум! — он слеп, снова ничего не видит и не старается что-либо показать, пока она, пряча взгляд и гордость, не кидает просьбу к ногам. — Научи меня стрелять. Стыдно одной из мафиози быть безоружной. Безоружна! Ха, беспомощной еще бы назвалась, выжигая в нем дыру размером в целую плеяду звезд. Она никогда не была слабой, даже своими этими костюмами могла с ног свалить и взглядами своими сводящими с ума поставить диагноз «убит». Гокудера старается унять дрожь в теле, крепко держа ее ладони и окружая хрупкое тельце своим, наставляя руки на прицел. Он выравнивает ее локти по-должному, а сам едва дышит, находясь так близко. И командует стрелять по мишеням. Миура не попадает с первого раза, и второй ее выстрел не угождает в цель, а третий занимает лишь самый край круга. Но она рада, визжит и у-л-ы-б-а-е-т-с-я так, что затмевает и без того яркие блики тира. — Чего мельтешишь, дура? — шикает он и готов дать самому себе затрещину, видя, как она потухает, точно он нажал на «off». Ему физически становится больно видеть ее, а она набрасывается на него, колотит кулаками, и все это не вынимая пистолета из рук. Хаято замечает. — Стой! Стой же ты! Да предохранитель!.. Хару не понимает, и ее удар по груди, когда дуло опущено вниз, оказывается фатальным. Взрыв — уже не из-за одного ее пребывания рядом — оглушает, а еще окрашивает его смольные брюки в багряный. — Гокудера! Она — софит, а Гокудера никогда не мог долго стоять на сцене. Перед глазами белым-бело. Слепит. И он закрывает глаза. А когда размыкает веки, его нога подвешена к потолку, приборы издают неприятные звуки и пахнет апельсинами. Ярко. Свежо. Слишком сильно. Он обращается к девушке, так как точно знает — это Хару. — Дай воды, женщина. В горле пересыхает, так всегда бывает после долгого пребывания под светом. Он смотрит в ее виноватые глаза и тихо выдыхает. Он не знает, что ей сказать и как жить им дальше. Гокудера не дурак: догадывается, что стоит ему сказать, что босс о Миуре думать не думает, и она потухнет. Но также он предполагает, что после сможет быть с Хару, не боясь сгореть к чертям. — Знаешь, — начинает он, полный решимости, и осекается, — Джудайме не заходил? И где это было видано, чтобы он мялся и говорил не то, что думал? Хаято слишком боится навредить ее чувствам, но даже так удается сделать ей больно. Миура сжимается, губы ее дрожат тонкой нитью, она посильно улыбается. — Тсунаеши-сан с Киоко-чан, все хорошо. Заходили навещать тебя, — и даже старается непринужденно болтать. Только он замечает, как гаснет свет, снижается яркость и потухает огонь. — Они... вместе зашли, счастливые такие... — Мне что-то больно в области груди, не посмотришь? Парень прерывает ее и спокойно смотрит. Она пораженно подымает взгляд и смаргивает слезы. Старается сделать вид, что ей неважно, что он ее затыкает, и нагибается, чтобы посмотреть, что не так. Гокудера хватает ее в охапку и кидает рядом. Нога опасно пошатывается на креплении, и Хаято морщится, но все равно продолжает держать Хару. Она потеряна и хочет возмутиться, но так больно и нет четкого плана, что же делать. Она, дура, на взаимность надеялась и не продумала плана, как бы отступить. Слезы прожигают глаза и его рубашку. Он считает это верным, Миура должна жечь. Хаято ничего не говорит и продолжает держать ладонь на ее макушке, она — обжигает его. Но не отталкивает. Этого достаточно для его счастья. Он склеит ее сердце, по осколочкам соберет, но она продолжит светить ярким софитом, разжигая в нем огонь.