За семью печатями

      – Материалы с камер слежения, установленных в магазинах? – удивлённо переспросил Реджинальд. – Да, разумеется, должны быть. Они нужны тебе?       – Это будет неоценимый вклад в ход расследования.       – Ты уверен?       – В противном случае, не стал бы ничего говорить, – заверил Хэйвуд, прикусывая кончик зубочистки и глядя в окно.       На собеседника он старался, по мере возможности, не смотреть, намеренно избегал ответного взгляда.       Вовсе не по причине отвращения к компании. Просто... Так было проще и легче. Сумасшествие не захлёстывало с головой, не напоминало вновь о прошлом и не заставляло страдать.       Оно не отпускало. А в моменты, подобные этому, получало особенно большое влияние и практически полностью затмевало способность мыслить здраво.       Вряд ли Реджинальд замечал, что с собеседником творится неладное.       Он сидел за столиком, намазывая на бублик сливочный сыр, а после поедал приготовленное блюдо, не обращая внимания на посторонних людей.       Находясь в толпе, он как будто продолжал жить в своём собственном мире, куда окружающие не имели доступа. Реджинальд был с ног до головы овеян особой аурой, названия которой Хэйвуд подобрать не мог, потому ограничивался одной характеристикой, – «творческая», – не передающей и сотой доли реального положения вещей.       – Ты их получишь в ближайшее время. Всё должно быть в архивах, и если материалы систематизированы и упорядочены, проблем не возникнет.       – Хотелось бы верить, – произнёс Хэйвуд, вытащив зубочистку и медленно рисуя острым сухим кончиком замысловатые узоры на столешнице.       Реджинальд не ответил, вновь вернувшись к завтраку.       Хэйвуд продолжал трусливо опускать глаза. Его снедало любопытство, замешанное на желании узнать, чем занят Реджинальд, но и оно не заставило отказаться от выбранной тактики поведения.       Зато Реджинальд не испытывал особого стеснения и заинтересованности в чужих делах не скрывал.       Хэйвуд чувствовал, что за ним наблюдают; этот пристальный взгляд сложно было спутать с чем-то ещё. Про себя Хэйвуд порадовался, что в руках у него находится безобидная зубочистка, а не тот же нож. Она постоянно норовила соскользнуть и оцарапать вторую руку.       – Что ты делаешь?       Реджинальд всё-таки не удержался и озвучил интересующий вопрос. Хэйвуд вонзил острый кончик в столешницу так, словно поставил точку в невидимом послании, написанием которого занимался всё это время. Ему казалось, что пройдёт ещё немного времени, и зубочистка в его руках переломится на две неровные части, но секунды текли одна за другой, а с ней ничего не случалось.       Мысли проносились в голове на невероятной скорости, принимая причудливые формы, выдавая странные образы. Хэйвуд чувствовал себя так, словно его только что столкнули с моста в глубокий водоём, заполненный ледяной чёрной водой, и он пытается сделать вдох, но вместо этого с каждым напрасным движением лишь способствует погружению.       Что ты здесь делаешь? Как ты здесь оказался?       – Ничего, – ответил тихо, соизволив, тем не менее, посмотреть на собеседника. – Просто задумался.       Взгляд получился из серии «Лучше бы вообще никогда с таким не встречаться».       – Ладно. – Реджинальд пожал плечами, сделав вид, будто ничего не произошло, и его стремление завести беседу не зарубили на корню. – Наверное, нам стоит поторопиться. Не хочется врываться в студию во время съёмочного процесса. Да и опаздывать я не люблю. Буду ждать тебя в машине.       Прихватив стакан с колой, он направился к выходу, больше ничего не говоря.       Хэйвуд проводил Реджинальда взглядом и едва не приложился лбом о столешницу. Он чувствовал, на подсознательном уровне ощущал, что с ним пытались наладить диалог, начав с любого более или менее подходящего предлога. А он вместо того, чтобы инициативу поддержать, резко оборвал всё, заставив Реджинальда ощутить прилив неловкости, а то и отторжения, появившегося ровно в тот момент, когда голос ворвался в сознание, напомнив о событиях прошлой жизни.       День начался откровенно паршиво, в этом ключе обещал продолжиться и завершиться. Хэйвуд пришёл к таким заключениям незадолго до того, как покинул пределы квартиры. Он не выспался, упустил момент, когда кофе пролился на плиту, и на кухне появился, почувствовав запах пригоревшего напитка, ставший попросту невыносимым. То, что осталось после неудачного кулинарного эксперимента, он благополучно вывернул, зацепив чашку. Обычно неудачи не выбивали его из седла настолько, но сегодня что-то явно пошло не так, сломалась отлаженная система, и мелкие неприятности посыпались на Хэйвуда, как из рога изобилия.       Хэйвуд чувствовал себя глупой героиней романа, написанного в жанре young-adult. Того самого, где главный женский персонаж – живое воплощение неуклюжести, нелепости и гипертрофированной недалёкости.       Сегодня он сам являл собой пример похожего человека.       Всё валилось из рук, а желание побыть в гордом одиночестве достигло исторического максимума, наверное, впервые с тех пор, как он услышал о смерти Глена. Тогда ему тоже хотелось остаться наедине с собой, забиться в самый дальний угол и долгое время не показываться на глаза окружающим, не объяснять причины, заставившие заплакать. Теперь плакать не хотелось, но раздражение давало о себе знать.       Хэйвуда тяготил контракт, тяготила необходимость находиться рядом с куклой, скроенной по знакомым лекалам, но не отвечающей запросам. Всё чаще он приходил к неутешительным выводам: Реджинальд стойко ассоциируется у него с погибшим другом. Пусть он моложе, красивее и явно богаче, чем мог бы быть Глен, не случись в жизни последнего трагедии.       Хэйвуду плевать на эти условности.       Он проецирует прошлое на настоящее, и вот именно это реально невыносимо. Ему нужно поскорее разбираться в том, кто подставил кролика Роджера, то есть Реджинальда, конечно, и убираться на все четыре стороны. Представить отчёт, получить оплату услуг и уйти, не оборачиваясь.       В конечном итоге, он всегда поступал именно так, и крутить романы с клиентами – это не его история. Тем более, если привлекают его не сами клиенты, а кто-то, на них отдалённо похожий.       Он отшвырнул ни в чём не повинную зубочистку в сторону, поднялся из-за стола и последовал за своим временным подопечным.       Какое счастье, что Джаспер сумел найти новые нитки, торчащие из этого дела. Главное, чтобы дорога, по которой они идут, не оказалась очередной ошибкой. Судьба улыбнётся ему, если получится ухватить кончик нити, потянуть за него и обрушить занавес на всех, кто старательно организовывал и спонсировал мероприятие.       Когда Хэйвуд подошёл к машине и собирался устроиться на водительском месте, Реджинальд неспешно потягивал колу из стакана, припадая к трубочке, только изредка отвлекался от своего занятия, чтобы поддакнуть собеседнику и вновь вернуться к напитку. Он разговаривал по телефону и, кажется, был поглощён процессом. Однако стоило только Хэйвуду оказаться поблизости, как Реджинальд моментально обернулся и посмотрел в его сторону. Пара секунд, и он снова отвернулся, принялся гонять носком ботинка камень, лежавший на дороге.       Иногда он вёл себя, как истинный наследник семьи, носящей громкую фамилию. Иногда, как взбалмошный мальчишка, которому совершенно наплевать на статусы, присвоенные обществом.       Одним из доказательств этого утверждения можно было считать сегодняшнее происшествие.       Когда Хэйвуд остановился перед домом Реджинальда – вот здание, кстати говоря, впечатление производило неслабое – тот появился моментально, словно всё это время стоял у окна и ждал появления водителя. Он вполне мог и самостоятельно за рулём устроиться, но почему-то захотел поехать на съёмку для каталогов компании вместе.       Хэйвуд такой подход не одобрял, но спорить не стал, напомнив себе об утверждении, набившем оскомину.       Ничего необычного не происходит.       Для окружающих он – телохранитель Реджинальда. Может и роль водителя исполнить, не переломится от эксплуатации.       То, что Реджинальд предложил позавтракать где-нибудь, стало неожиданностью.       Хэйвуд приготовился к демонстрации режима капризной дивы, забрасывающей длинные ноги на приборную панель, копающейся в телефоне и тыкающей наманикюренным пальцем в список доступных мест. Он понимал, что в сочетании с именем Реджинальда Меррита, успевшего зарекомендовать себя в качестве вполне разумного человека, напрочь лишённого гламурного лоска, нарисованная картинка смотрится нелепо. Однако думать об этом было приятнее, нежели о том, что Реджинальд внезапно решил снизойти до него и сейчас старательно подводил к мысли о ненавязчивом спонтанном свидании.       Вопреки ожиданиям, Реджинальд не пытался продемонстрировать собственные финансовые возможности, притащив подставного охранника в фешенебельный ресторан и заказав самые дорогие блюда, представленные в ассортименте. Он не дожидался предложений от Хэйвуда и сам первым высказался за поедание фаст-фуда. И наплевать, что пользы в оном нет, а вреда – сколько угодно.       Реджинальд никуда ноги не закидывал, вёл себя достаточно сдержанно. Помимо телефона у него с собой был ноутбук. Но копаться в нём Реджинальд не собирался, устроив вещь на заднем сидении автомобиля. И сейчас, судя по разговорам, просил перенаправить материалы, записанные камерами слежения, на электронную почту. Ноутбук пришёлся, как нельзя кстати.       Реджинальд оставался верен себе. Организовывал работу, теряя минимум ресурсов и стараясь добиться максимальной производительности.       Хэйвуд понимал, что если у них получится провернуть задуманное, то обязанности в этот день распределятся просто идеально. Пока Реджинальд будет наблюдать за съёмками для каталога, он получит реальную возможность просмотреть полученные от Шинейд материалы.       В том, что Реджинальд разговаривает с помощницей, Хэйвуд не сомневался. Реджинальд принимал решения самостоятельно, но не упускал шанса посоветоваться с Шинейд.       Закончив разговаривать, он нырнул в салон автомобиля, занял привычное – в это утро – пассажирское место. Пристегнулся, старательно поддерживая образ законопослушного гражданина. Хэйвуд не таращился на него откровенно, но случалось – бросал заинтересованные взгляды в зеркало, оно позволяло наблюдать за пассажиром. Кажется, этим утром они собирались полностью довести друг друга игрой взглядов. Борьбой этих самых взглядов.       Кто кого сильнее собьёт с толку?       Кто кого заставит нервничать сильнее?       У Реджинальда подрагивали руки.       На мгновение он замер, вдохнул и выдохнул, после чего вернулся к рутинной работе и моментально застегнул ремень, больше не испытывая неудобств. До этого ему было откровенно не по себе, пусть он и старался продемонстрировать обратное.       – Шинейд свяжется с администраторами магазинов, – произнёс, окончательно справившись с эмоциями. – При наиболее благоприятном стечении обстоятельств, видео будет у нас в течение полутора-двух часов. Можешь воспользоваться моим ноутбуком.       – Настолько мне доверяешь? – усмехнулся Хэйвуд.       – Есть причины не доверять?       – А вдруг я шпион?       – Да. Тебя ищет Интерпол. Давно ищет, отчаянно, но пока так и не нашёл.       – Не настолько масштабно, но...       – Не волнуйся. Я не храню ключи от своих профилей в социальных сетях и почты в памяти компьютера. Не думаю, что ты будешь подбирать пароли и искать мои данные здесь. – Реджинальд улыбнулся всё так же, лишь на мгновение, после возвращая серьёзное выражение лица. – Потому можешь свободно пользоваться. Материалы будут в твоей почте. Главное, сам ненароком не сохрани свои пароли или же удали, если задумаешься и по ошибке сделаешь это.       – Тебе никогда не хотелось покопаться в чужой переписке? – спросил Хэйвуд, не особо понимая, почему задаёт такие вопросы.       Они мало относились к их общему делу, больше соотносясь именно с его жизнью, когда почти все постоянные пассии начинали проявлять повышенный уровень любопытства и лезли в телефон, почту, фотоальбомы, желая установить там свои порядки.       – В таких вещах не признаются открыто, – заметил Реджинальд немного задиристо, с вызовом. – Потому оставлю себе простор для манёвра, отвечу уклончиво. Может быть.       Хэйвуд вовремя прикусил кончик языка, не позволив очередному вопросу повиснуть в воздухе. Он и без того слишком многое себе позволил, начав разговор, не имеющий отношения к расследованию. Всё равно он не ставил перед собой цели – сблизиться с Реджинальдом. Наоборот. Всеми фибрами души жаждал от него отдалиться, не разговаривать, не улыбаться.       Не надеяться.       Ему не хотелось затевать очередной виток обречённого мероприятия. Не хотелось узнавать этого человека ближе. Чтобы работать на него, хватало мизерного объёма информации. В остальном, это был как раз тот случай, когда меньшее количество знаний является залогом крепкого сна.       Больше разочарования Хэйвуд боялся только варианта со сближением.       Оно при любом раскладе имело несчастливый финал.       Либо он понимает, что снова выстрелил в молоко, и захлопывает дверь перед носом Реджинальда. Либо тот приходит к выводу, что наигрался и потерял интерес, после чего уходит самостоятельно, не прощаясь, как у них там, в Англии, принято.       За эти несколько дней, проведённых рядом с Реджинальдом, Хэйвуд неоднократно пытался примерить к жизни сценарий, согласно которому им доводилось переступить через нынешнее положение вещей. Попытаться сблизиться, обнаружить море схожих интересов, за обсуждением которых реально провести огромное количество часов, не замечая, как стремительно бежит время.       Он почти наяву это видел, но потом приходил призрак Глена и рушил всё до основания. Точнее, Хэйвуд самостоятельно вытаскивал его образ из памяти, запрещая себе заниматься самообманом.       Будь Реджинальд Меррит голубоглазым блондином или кареглазым брюнетом, его появление поблизости не пробуждало бы у Хэйвуда никаких эмоций, кроме стремления поскорее сделать работу и зарекомендовать себя перед очередным клиентом. Но это почти идеальное совпадение – плюс-минус несколько тонов разницы – оттенков радужки и шевелюры делало своё дело.       Превращало стандартную ситуацию в личную драму мистера Шейли.       – Хэйвуд, – позвал его Реджинальд.       – Да?       Хэйвуд перестал смотреть в зеркало заднего вида, повернул голову. Он мог до бесконечности убегать от взглядов и разговоров, но это было настолько глупо и по-детски, что Хэйвуд сам себя начинал тихо ненавидеть, подозревая, что вызывает схожие чувства и у человека, сидящего рядом.       Они вели себя глупо, действовали глупо. Они жили в каком-то глупом мире, где каждая попытка откровенного разговора превращалась в очередной обмен вымученными фразами. Слово, как сухой хворост, ломающийся с громким треском от неосторожного прикосновения.       Они сами этот глупый мир вокруг себя создали.       – Поехали.       – Конечно.       Он выехал со стоянки, испытывая странные ощущения, представляющие собой симбиоз из облегчения и сожаления, что обращение Реджинальда не несло в себе скрытого смысла. Тот просто хотел приехать на место съёмки вовремя, не создавая дополнительных заминок и не нервируя приглашённых моделей, потому и заговорил.       Он не собирался добавлять двусмысленные ремарки или прикасаться осторожно, будто случайно, ненароком. Он вообще никак не демонстрировал собственную заинтересованность, хотя бывали ситуации, когда Хэйвуд ловил себя на мысли, что Реджинальд без дополнительных намёков всё понимает и сам не против чего-то такого. Просто не делает первого шага, дожидаясь решительных действий от второго участника переговоров.       О каких-то чувствах с его стороны, а уж тем более о любви, рассуждать было, по меньшей мере, наивно. Заинтересованность, исходившая от Реджинальда, больше напоминала стремительный порыв, полностью оправданный одним словом. Желание. Мимолётное изначально, но по причинам, неведомым Хэйвуду, засевшее в мыслях надолго.       Хэйвуд от подобного расклада только выигрывал. Никаких обязательств и попыток завязать отношения. Развлечение на одну ночь, а он в качестве игрушки для заскучавшей творческой личности.       В конце концов, он и сам рассматривал Реджинальда лишь с позиции человека, решившего использовать другого в качестве расходного материала.       В постели с Реджинальдом было легко забыться.       Или свихнуться окончательно.       Второй вариант виделся Хэйвуду наиболее жизнеспособным.       К месту съёмок они ехали в молчании, ничего не произнося.       Реджинальд после провальной попытки, предпринятой в кафе, больше не рисковал. Наверное, подсознательно чувствовал, что наткнётся на стену равнодушия и обезличенных ответов, адресованных пространному собеседнику, а не ему лично. То есть, понятно, что разговаривают с ним, но нет отличительных черт, улыбок, взглядов, адресованных именно ему, свойственных их общению.       Пребывание на одной территории напрягало обоих. Хэйвуд чувствовал это. Потому не удивился, услышав, как Реджинальд выдохнул с облегчением, выходя из машины.       Он сам ждал момента, когда останется в одиночестве, чтобы сделать то же самое.       Студия, в которой предстояло проводить съёмки, располагалась в частном доме, а не в одном из высотных зданий, под завязку набитых офисами разнообразных компаний. Имя фотографа, произнесённое Реджинальдом во время одного из разговоров, не произвело на Хэйвуда ровным счётом никакого впечатления. Он, признаться, не знал, кто это такой и почему сотрудничество с ним считает за счастье большинство глянцевых изданий.       Поисковые системы позволили немного разбавить отсутствие подкованности в модном мире, поведав историю о том, как знаменитая мейл-модель, покончив с карьерой «вешалки», решила продолжить сотрудничество с глянцевыми изданиями и модными марками, оказавшись по ту сторону объектива.       Теперь он муштровал бывших коллег, заставляя их крутиться перед камерой, изображая воодушевление, усталость, страсть, радость и прочие проявления эмоций, спровоцированных теми или иными нарядами.       Хэйвуд полагал, что большинству моделей откровенно наплевать на то, что они рекламируют.       Одни настолько погрязли в этом мире высокой моды, элитного алкоголя и дорогой наркоты, что день начинают не с пробежки и чашки кофе, а с бокала абсента и кокаиновой дорожки, потому их хоть в мешок с прорезями для рук и головы наряди – будет абсолютно всё равно.       Вторые, благополучно избежавшие опасных соблазнов, считают всю эту высокую моду напрасной тратой материалов и проявлением феерической безвкусицы, но уверенно делают своё дело только потому, что им за это платят. И кто осудит их за двойные стандарты?       Пламенную любовь глянцевых изданий звали Хельмут Кросс. В родне у него явно не обошлось без немцев. Об этом свидетельствовали не только паспортные данные, но и внешние.       Те самые голубые глаза и светлые-светлые волосы, которым находится место в мечтах многих девочек, девушек и женщин, грезящих о принце.       Вопреки представлениям Хэйвуда о том, какими должны быть первые лица глянцевой журналистики, Хельмут зарекомендовал себя в качестве человека довольно скуповатого в плане эмоций и не подверженного стереотипным влияниям.       В его гардеробе явно не прижились леопардовые легинсы и прочие ужасы, порождённые индустрией, направленной на создание из людей живых кукол.       Хэйвуд, ожидавший увидеть перед собой кривляющееся нечто, был приятно удивлён тем, что фотограф оказался не карикатурным манерным мужчинкой из модного бизнеса.       Пожалуй, теперь, посмотрев на него вживую, Хэйвуд безоговорочно соглашался с тем, что этот человек ответственно подходит к работе и умеет создавать очаровательные истории, покоряющие сердца. Независимо от того, будет это модная съёмка или фотографии для души, демонстрируемые на персональной выставке.       – Реджинальд, рад тебя видеть, – произнёс Хельмут, протягивая ладонь для рукопожатия.       – Рабочий процесс, как я понимаю, в разгаре? – Реджинальд охотно ответил на этот жест и улыбнулся.       Совсем не так, как делал это в присутствии Хэйвуда. Улыбка получилась не мимолётной и опасливой, а вполне искренней.       – Пока только готовимся. Делали несколько пробных кадров, но к основной работе пока не приступили, – Хельмут перевёл взгляд в сторону Хэйвуда. – Кто это с тобой? Представишь нас?       – Да, конечно. Хэйвуд Шейли, мой телохранитель, – Реджинальд повернулся к Хэйвуду. – Хельмут Кросс, гениальный фотограф.       – Приятно познакомиться, – произнёс Хэйвуд, тоже пожимая протянутую ладонь.       – Аналогично. Кажется, мне уже доводилось видеть тебя прежде...       – Правда?       – Однозначно. Точно! – Хельмут щёлкнул пальцами. – Несколько лет назад в газете была статья о поимке маньяка. Интервью с молодым сотрудником полиции и фотография. Качество так себе, но чего ещё можно ожидать от дешёвой периодики? Однако портрет вполне узнаваем, а у меня хорошая память на лица.       – Я ушёл из полиции, – сдержанно отозвался Хэйвуд, почувствовав себя так, словно в одночасье оказался в витрине свадебного бутика, полностью обнажённым.       Ну, или с подвязкой невесты на ноге.       Оба варианта доверия не внушали. Более того, заставляли испытывать чувство неловкости и сожаления о необходимости ввязываться в авантюру.       Хотелось надеяться, что после этих слов не последует долгая лекция о типажах, фотогеничности и прочей ерунде, в которой он не разбирался и разбираться не собирался. Фотография, как одно из проявлений искусства, Хэйвуда не привлекала. Хельмут явно обладал чувством такта, потому что эту тему не развивал, сосредоточившись на рабочих моментах.       Реджинальд Хэйвуда покинул, составив компанию фотографу, и они теперь обсуждали общую концепцию, рассыпая в разговоре столько непонятных слов, что впору было развивать в себе комплекс неполноценности, а по возвращении домой лететь птицей к поисковой системе и терроризировать её вопросами. Сленг людей, работающих в индустрии моды, был для Хэйвуда тёмным лесом.       За пределами рабочего кабинета Реджинальд вёл себя иначе. Он не только улыбался намного искреннее и душевнее, но и позволял себе больше свободы. Не приклеивал к лицу маску начальника, остающегося непоколебимым в любой ситуации. Он активно жестикулировал, смеялся, вполне мило общался с моделями, приглашёнными на съёмку для каталога.       Хэйвуд старался расслабиться и вести себя более раскованно, не стоя на одном месте с таким видом, словно проглотил кол, но получалось у него из рук вон плохо. Он чувствовал себя лишним. А в момент, когда Реджинальд наклонился, чтобы поцеловать руку девушке, ставшей лицом его коллекции, окончательно утвердился в правдивости этой теории.       Девушка мило покраснела.       Реджинальд сделал комплимент, заверив, что счастлив работать с ней. Она призналась в любви к его прошлым коллекциям... Слово за слово они находили всё больше интересных тем для разговоров.       Хэйвуд вспомнил недавнее происшествие, когда грубо оборвал разговор с Реджинальдом, не позволив ему развить тему и задать ещё парочку наводящих вопросов или же рассказать о себе.       У него самого с этой девушкой было существенное различие. Суть различия заключалась вовсе не в половой принадлежности, а в том, что девушка охотно шла на контакт и сама была не против развития отношений не только в деловой сфере. Хэйвуд намеренно уничтожал все тонкие нити, протянувшиеся от одного к другому, отталкивал Реджинальда.       – Не возражаешь, если я подожду тебя на улице?       Перехватить Реджинальда, не отвлекая его от очередного обсуждения, оказалось практически невыполнимой задачей. Хэйвуд понимал, что с момента их приезда прошло немного времени, но ему эти сорок минут показались вечностью. Модная среда совершенно точно не входила в хит-парад его предпочтений.       – Шинейд прислала материалы? – поинтересовался Реджинальд, кивая в сторону прихожей, давая понять, что конфиденциальные вопросы лучше решать с глазу на глаз.       Хэйвуд предпочёл бы наедине с ним не оставаться, но раз уж так получилось, что всё равно собирался выходить из студии, настаивать на ином решении не стал.       – Пока нет.       – Тогда... Есть иные причины?       – Есть. Мне неинтересно.       Реджинальд усмехнулся.       – Будь ты моим телохранителем в реальности, это высказывание расценивалось бы, как профнепригодность. Думаю, сам знаешь, что охранники должны всюду следовать за своими нанимателями, обеспечивая их безопасность, а не так, от случая к случаю.       – Знаю. Но я не твой телохранитель.       – Нет, конечно, нет. – Реджинальд прислонился плечом к стене. – Я не имел в виду ничего такого, лишь отметил то, что к слову пришлось. Хэйвуд?       – Что?       – Мне кажется, или... – на мгновение в прихожей повисло напряжённое молчание. – Ничего. Извини. Лучше я вернусь в студию. И, да, я не возражаю. Если тебе так будет удобнее, подожди на улице.       Реджинальд развернулся и направился обратно в зал, предназначенный для съёмок, не тратя время на объяснения.       Хэйвуд всеми фибрами ощущал, что прозвучало далеко не то, что было задумано с самого начала. Планировалось нечто, отличное от сказанного, однако в последний момент Реджинальд прикусил язык и сделал несколько шагов назад, посчитав ситуацию не подходящей для задушевного разговора и попыток расставить акценты. Они снова подошли друг к другу слишком близко, так, что чужое тепло практически ощущалось на кончиках пальцев, но не стали преодолевать последнюю преграду, а оттолкнулись от неё и разошлись в разные стороны.       Запахнув куртку и небрежно набросив шарф, Хэйвуд толкнул входную дверь и выбрался на улицу.       Вдали от Реджинальда, проникновенного взгляда и попыток заговорить – неважно о чём – дышалось легче, не было адского ощущения, будто его ударили со всей силы, заставив согнуться пополам и жадно ловить ртом воздух.       Хэйвуд не думал, что всего одна случайная встреча с человеком подобного типажа способна настолько повлиять на его жизнь, выкрутить наизнанку, содрать кожу, а то и подпалить её без предварительного обезболивания.       Он чувствовал себя законченным мазохистом, который раз за разом прикладывает к запястью кончик тлеющей сигареты, туша её о самого себя. А, может, и не сигарету. Может, сразу факел, чтобы не тратить время на поджигание очередной табачной палочки, когда предшественница потухнет.       Он сожалел о том, что принял предложение и согласился работать с Реджинальдом, а не переложил обязанности на кого-то из своих коллег, позволив им постигать тайны модного бизнеса и находить подводные камни, тому свойственные.       У Джаспера и Шарли было гораздо больше шансов слиться с окружающей средой, не привлекать к себе внимание и не мучиться от каждого вдоха и выдоха, совершённого рядом с этим человеком.       Хэйвуд терялся в собственных ощущениях, чувствовал себя человеком с раздвоением личности, одна часть которого жаждет заботиться, любить и оберегать от неприятностей, а вторая мечтает сломать и уничтожить.       Прежде с ним такого не случалось.       Прежде его самого настолько не ломало.       Он неторопливо пролистывал список контактов в телефоне. Палец замирал на одной позиции, но в итоге всё равно следовал сброс. Хэйвуд хотел позвонить психологу и поговорить с ним, но снова и снова отказывался от задуманного. Знал, что психолог не поможет.       Да и как можно помочь человеку, который добровольно заточил себя в клетку под названием «безумие»?       На жизненном пути он встречал огромное количество людей, мечтавших узнать, что такое любовь. Он никогда не страдал по этому поводу. Романтические настроения не доминировали в его жизни, их оттесняла не слишком радостная реальность.       И если прежде Хэйвуд ещё сомневался, списывая свои неоднозначные мысли на гормоны, о которых твердили психологи, любопытство или временное помешательство, то теперь, оказавшись вдали от Глена, он окончательно определился со своими чувствами.       Чем больше длилось расставание, тем сильнее становилась убеждённость в том, что он действительно умудрился влюбиться в лучшего друга. Он и прежде осознавал закономерность таких выводов, но признавать её было выше его сил. Слишком... Слишком страшно уничтожить всё хорошее, что появилось в его жизни вместе с неполной семьёй Рипли.       Со временем данное открытие не перетекло в осознание, что умозаключение было сиюминутной блажью и, на самом деле, ничего подобного нет. Оно только росло и крепло.       Хэйвуд не собирался писать об этом в письмах. Не планировал устраивать объяснения по телефону.       Он представлял, как однажды, прилетев в Лондон, будет стоять напротив Глена в зале ожидания. Там и признается.       Реакция варьировалась от ответного признания – в самой сладкой и сахарной версии дальнейшего развития событий – до проклятий в его адрес.       Реальность позволила ему рассмотреть вариант, который никогда на ум не приходил. Хэйвуд действительно стоял напротив лучшего друга, только смотреть довелось не в глаза Глену, а на его фотографию. Ладонь скользила не по тёплой щеке, а по холодному камню. Ощущала не прикосновение мягких губ, а твёрдый гранит.       Это был один из тех случаев, когда, откладывая на потом, Хэйвуд лишился возможности донести новые знания до сведения другого человека. Без вариантов.       Сунув телефон в карман, он зашагал прочь от дома, про себя отмечая, что бывшие модели и, по совместительству, модные фотографы живут очень даже неплохо. Помимо роскошного особняка Хельмут Кросс являлся обладателем достаточно крупного земельного участка, наводившего на мысли о небольшом парке.       Хэйвуд в свободное от работы время практически не уделял внимания чужой жизни, но сейчас осматривался по сторонам, стараясь отвлечься от гнетущих мыслей. Максимально погрузившись в них, он не заметил девушку, что шла ему навстречу, сжимая в ладони стакан с кофе. Большую часть времени он смотрел себе под ноги, а, когда поднял глаза, столкновение было уже неизбежным. Кофе выплеснулся, оказавшись на листьях, устилавших дорожку, и частично на куртке Хэйвуда.       – Ох... Простите, пожалуйста, я не нарочно, – девушка засуетилась, выхватывая из кармана платок. – Я такая неуклюжая.       – Ничего страшного. Я сам виноват.       Хэйвуд не стал отказываться от предложенного платка, прижал его к куртке, вытирая жидкость.       – Мне, правда, очень неловко.       Девушка поджала губы, словно была готова вот-вот разрыдаться из-за собственной неуклюжести, о которой говорила недавно.       Хэйвуд улыбнулся ей ободряюще.       – Её всё равно следовало отправить в чистку. Благодаря этому инциденту процесс немного ускорится.       – У Хельмута гости? – поинтересовалась девушка.       – Не знаю, реально ли это назвать визитом вежливости. Скорее, деловая встреча.       – Ах, да. Он говорил, что сегодня планируются съёмки. И что там будут присутствовать представители какой-то ювелирной марки, – девушка сунула стакан с недопитым кофе в пакет.       Хэйвуд краем глаза отметил надпись на коробке, торчавшей оттуда.       – Ты из этой компании?       – Формально.       – Понятно, – уточнять она ничего не стала. – Я Иззи. Изабель Стивенс, девушка Хельмута.       – Хэйвуд Шейли.       – Приятно познакомиться, – она тоже протянула ему ладонь, поставив её ребром, предлагая именно рукопожатие, а не поцелуй.       Хэйвуд ответил, улыбнулся. Он собирался на этом покончить с любезностями и разойтись в разные стороны, однако собеседница не собиралась так просто его отпускать.       Чувство вины – вещь противная, а Изабель Стивенс, она же просто Иззи, явно испытывала неловкость за недавнее происшествие. Потому потащила Хэйвуда обратно в дом, желая загладить вину за пролитый кофе.       В студию она тоже заглянула, извинившись перед всеми, кто там присутствовал, за внезапное вторжение. Стоя в коридоре, Хэйвуд видел, как она привстала на цыпочки, обняла Хельмута за шею и чмокнула в губы, не стесняясь окружающих людей.       Реджинальд, повернувшись к двери, недоумённо вскинул бровь, будто без слов спрашивал, что заставило Хэйвуда вернуться туда, откуда он столь старательно убегал. Подбирать оправдание не пришлось. Иззи сама всё объяснила, поведав историю со столкновением, пролитым кофе и спонтанным знакомством.       Глядя на неё, Хэйвуд ловил себя на мысли, что завидует подобному умению быстро мобилизоваться, ориентироваться по ситуации и находить общий язык буквально со всеми. Она, кажется, могла разговорить любого, в том числе самого замкнутого из собеседников, не тратя время на поиски интересных тем. Она сама первая начинала говорить, сглаживала острые углы и уничтожала возникающую неловкость.       Хэйвуд так не умел, к сожалению.       Задерживаться в студии девушка не планировала, потому, поведав сразу несколько новостей в телеграфном стиле, удалилась оттуда, взбежала вверх по лестнице, попросив Хэйвуда подождать совсем немного. Кажется, его собирались развлекать на правах гостеприимной хозяйки. Неизвестно, что об этом думал Хельмут, но вроде недовольства не выказывал.       Реджинальд не сверлил подставного охранника взглядом, не пытался что-то до него донести без слов. Он поспешно отвернулся, раскрыл папку и принялся перебирать листы, вложенные в неё. Чёлка, спадавшая на правую часть лица, не позволяла отметить мельчайшие изменения в его выражении, полностью закрывая обзор.       На мгновение Хэйвуду показалось, что Реджинальд прикусил губу и опустил глаза, чтобы не выставлять на всеобщее обозрение грусть, промелькнувшую в них.       Впрочем, какая разница?       Хэйвуд закрыл дверь, оттолкнулся от стены, к которой прижимался и вновь вышел из дома. Телефон молчал, не оповещая о приёме новых сообщений. Шинейд не торопилась с пересылкой материалов. Зная её характер, логично было предположить, что это не халатность и наплевательское отношение к приказам начальства, а некоторые заминки. Как только всё наладится, она обязательно исполнит поручение. В противном случае, не станет откладывать неприятные известия в долгий ящик, перезвонит и скажет, что получить доступ к видеозаписям не получилось.       Изабель появилась на улице, спустя пять минут и предложила прогуляться до беседки. После чего снова исчезла на некоторое время, а вернулась уже с подносом, решив принести извинения за испорченную куртку, устроив небольшой чайный перерыв. Хэйвуд от этого предложения отделываться не стал, тем более что его беседа действительно увлекла. Неформальная обстановка способствовала расслаблению, а не сковывала льдом, как было прежде, когда за столом, напротив него, сидел Реджинальд.       Опытным путём Хэйвуд установил, что в состояние неприятия и отторжения он впадает лишь в те моменты, когда рядом находится представитель семьи Меррит.       С остальными людьми общается довольно активно, может улыбаться, смеётся над мимолётными шутками и совершенно точно не изображает ледяную статую.       Реджинальд был его персональным переключателем. С хорошего настроения на отвратительное, с экстраверсии на интроверсию, с симпатии на ненависть.       Самое нелепое умозаключение гласило, что рядом с Реджинальдом он находится конкретно на периферии, не переходя границу, не смещая акцент в одну из сторон. Нет определённости, только нелепое колыхание из стороны в сторону.       Сидя в беседке, Хэйвуд мысленно переносился на много лет назад и вновь оказывался в саду «Зимних клёнов».       Эти воспоминания сжигали его живьём, будто ведьму во времена инквизиции.       – С тобой всё в порядке? – поинтересовалась Изабель.       – Вполне.       – Ты побледнел, и я подумала...       – Всё хорошо, – заверил её Хэйвуд.       Хотя хорошего в его жизни не было сейчас ничего.       Он всегда придерживался мнения, что, чем скорее подходит к завершению очередное расследование, тем лучше. Но прежде руководствовался иными причинами. Теперь к былому желанию доказать на практике уровень профессионализма добавилась личная мотивация, и она проявляла себя сильнее честолюбивой натуры, жаждавшей славы Ниро Вульфа.       Изабель рассказывала о своих театральных экспериментах, о ролях и немногочисленных, но очень милых поклонниках, о Хельмуте, о его выставках. Говорила об этом настолько легко и просто, будто откровенничала со старым знакомым, а не случайным человеком.       Хэйвуд удивлялся, как могут люди быть настолько прямолинейными, при этом не переходя грани и не скатываясь в пошлости. Истории были именно такими, которые способствуют поддержанию тёплого общения, всё поверхностно, ничего личного, сокровенного, но очень мило.       У Хэйвуда в запасе таких историй не было. У него имелась лишь трагедия, приходившаяся на период юности, которую он так и не смог уничтожить в себе. А ещё мысли о многочисленных попытках завести отношения, неудачном браке и воспоминания о работе в полиции.       Вряд ли это могло заинтересовать Изабель.       Потому Хэйвуд предпочитал слушать, а не выступать в качестве рассказчика.       После завершения чаепития они продолжили прогулку по саду, обмениваясь мнениями о модных писателях. Здесь впервые за время разговора Хэйвуд сумел поддержать общение на должном уровне, припомнив те самые романы, о которых слышал в новостях. Пометавшись немного, он всё-таки купил эти книги, одну практически дочитал до конца. Былого восторга они не вызвали, показались излишне сентиментальными, но, наверное, на читателей, ему подобных, чтиво и не было рассчитано.       Посчитав, что инцидент с пролитым кофе окончательно исчерпан, Иззи решила вновь наведаться в студию, посмотреть, завершились ли съёмки, или нет. Она предложила Хэйвуду тоже пойти в дом, но он отказался. Ему и здесь нравилось. Пожалуй, только здесь, а не там, где на него периодически смотрели так, словно он чем-то обязан. Лучше этого могло быть лишь полное освобождение от гнёта обязанностей и необходимости поддерживать контакт с Реджинальдом.       В момент, когда он согласился ввязаться в авантюру и завести этот своеобразный «роман с камнем», не покидало ощущение: общение с Реджинальдом станет началом освобождения. От тех самых, нежно лелеемых в памяти воспоминаний, от гнетущего одиночества, от уверенности, что лучшая часть жизни осталась позади. Он с лёгкостью раскроет преступление, а Реджинальд, проникнувшись, улыбнётся ему по-особенному и проявит благосклонность. Со временем они закрутят необременительный роман, Хэйвуд спроецирует на нового знакомого образ бывшего друга, проникнется мыслью, что ни тот, ни другой идеалом, в общем-то, не являются. После чего с чистой совестью разорвёт возникшую связь и отправится в свободное плаванье.       Мысль о необременительном романе заставляла Хэйвуда чувствовать себя подонком и вследствие этого страдать. Проекция получалась кривая. Моментами он действительно соединял образы воедино. Моментами подсознание бунтовало и кричало безвестным голосом всего два слова, перечёркивающие все начинания.       Не он.       И Хэйвуд отступал назад. Даже не отступал, шарахался.       Если неделя знакомства успела разбить его привычный мир и заставила почувствовать себя ничтожеством, месяц такого взаимодействия однозначно мог столкнуть в тёмный мир, наполненный антидепрессантами, сеансами психоанализа, попытками разобраться в себе и не свихнуться окончательно.       Через что-то подобное он уже проходил. Правда, тогда обошлось без таблеток и бесконечных сеансов. Всего два, и Хэйвуд уже разочаровался в навыках разрекламированных специалистов. Они ничего не могли ему дать, а он отказывался откровенничать с ними, выдавая только часть информации, далеко не решающую.       Диагноз, поставленный ему тогда, впрочем, звучал не особо утешительно. «Эмоциональное выгорание». Отсутствие сил бороться с обстоятельствами, тотальная усталость от всего, желание остаться в тишине и покое. Сейчас Хэйвуд вновь был близок к этому состоянию, несмотря на то, что вроде бы ничто не предвещало.       У него были добрые, милые, понимающие друзья, налаженная жизнь, любимая работа и... раздражитель под боком.       Хэйвуд убеждал себя в том, что сумеет от него избавиться в ближайшее время, раскрыв преступление и получив расчет. Но реальность над ним смеялась, заявляя, что он может попытаться убежать. Однако никогда не забудет Реджинальда. Заменитель тот или нет – не имеет значения.       Это сходство будет впиваться в сознание ржавым гвоздём, отравляя жизнь до тех пор, пока Хэйвуд сам не умрёт морально.       Или не уничтожит Реджинальда.       Скорее, первое.       Хэйвуд прикрыл лицо рукой, чувствуя, как в висок ударила внезапно проснувшаяся боль.       – Почему сейчас? – задался риторическим вопросом.       Прикусил губу, не боясь сжать зубы сильнее.       Ему было муторно от ситуации, от самого себя, от жутких мыслей, что терзали сознание.       Ему было мерзко от самой жизни.       И от Реджинальда Меррита, чей голос сейчас доносился до него, словно через слой ваты и почему-то звучал встревожено. Кажется, Реджинальд рванулся к нему и опустился на колени, не боясь испачкать идеальные брюки.       Хэйвуд видел обеспокоенное лицо, склонённое к нему, и хотел что-то сказать, но свет померк раньше, чем ему удалось открыть рот и прорычать озлобленное «оставь меня в покое», неизвестно, кому адресованное.       То ли мёртвому лучшему другу, который своим незримым присутствием отравлял Хэйвуду жизнь, отправляя в нокаут его попытки начать всё сначала, то ли новому знакомому, разворошившему это змеиное гнездо, наполненное чёрными воспоминаниями.