За семью печатями

      После перелёта его всегда посещало одно и то же желание, ставшее стандартным.       Ему хотелось вымыться.       Не просто встать под душ на несколько минут, нет. Он жаждал практически выстирать себя, окунуться в несколько разных водоёмов, полностью очистившись от той мерзости, что налипала на него в процессе перемещения с одного континента на другой.       Воспоминания имели немалую власть, как бы усердно он не отрицал это и не старался убежать. Они всегда оказывались на шаг впереди и заставляли мучиться.       Он не проводил нежно мочалкой по коже – остервенело сдирал с себя запах гари и пота, а вместе с ними – многочисленные страхи.       В стенах ванной комнаты угасал крик ужаса, а шею будто бы покалывали короткие волосинки, которые он не сумел стряхнуть с себя после той стрижки. Быстрой, хаотичной, даже можно сказать – лихорадочной.       Щёлк, щёлк, щёлк.       Несколько взмахов ножницами, и из зеркала смотрит другой человек. Относительно новый, непривычный.       В этом плане сегодняшний день ничем кардинально от своих предшественников не отличался. События разворачивались по стандартному сценарию.       От перелёта подташнивало, от голосов соседей раскалывалась голова, а под сомкнутыми веками мелькали не самые вдохновляющие картинки.       От соседки приятно пахло дорогими духами, лёгкими, ненавязчивыми, созданными как раз для стильной молодой девушки. Реджинальд признавал, что вкусом она обладает отменным. В любой другой ситуации он отметил бы только это.       В процессе перелёта мысли преобладали иные.       Прекрасный аромат казался отравленным воздухом, проникающим в лёгкие, перекрывающим процесс получения кислорода и – в финале – окончательно уничтожающим.       Яд в чистом виде, иначе не скажешь.       Реджинальд закрывал глаза и отчаянно кусал губы. Он пытался отвлечь себя пространными размышлениями. Он думал о приятных, нейтральных и, когда отчаяние достигло максимальной отметки, о гадких вещах. Этого хватало лишь на небольшой промежуток времени. Потом всё начиналось сначала. Невидимая рука запускала колесо, заставляя «белку» метаться в нём, сходя с ума. Реджинальд, несмотря на приложенные усилия, всё равно возвращался к главному страху своей жизни.       Он шумно выдыхал, спускаясь по трапу.       Окончательно приходил в себя позже, когда огни аэропорта для него гасли.       Люди прилетали и улетали, но он уже не имел к этому отношения. Он не был частью толпы, желающей пересечь необходимое расстояние в кратчайшие сроки. Это не он находился под угрозой так и не добраться до места назначения, окончив жизнь под обломками.       В этот раз Шинейд его не встречала, а Хэйвуду он не звонил.       Он остался наедине со своими переживаниями.       Реджинальд ехал в такси, сидя на заднем сидении, и смотрел в окно. В поле зрения попадали многочисленные яркие вывески, но он их практически не замечал. Все они оставались для Реджинальда цветными точками, что никак не желали собираться в единую картинку.       Внутри что-то мелко-мелко и часто-часто дрожало.       В кармане находилась оторванная застёжка, пальцы скользили по тонкой полоске кожи, прикасались к прохладной металлической бляшке, но это тоже было поверхностным, мимолётным, как вспышка, осознанием, сотканным из ощущений. Реджинальд с трудом находил силы, чтобы хотя бы минимально сконцентрироваться на происходящем.       Ему хотелось в душ.       Ему хотелось спать.       Ему хотелось проснуться, взглянуть на окружающий мир и прочувствовать окончательно, что ад с перелётами закончился, и теперь он на месте.       Есть не хотелось, после пребывания в самолёте он всегда терял на время аппетит. Выпить немного воды – да, очень. Наверное, потому, что сейчас губы казались похожими на наждачную бумагу, язык – куском пенопласта, а горло – окончательно пересохшей воронкой.       Реджинальд облизнулся, предварительно подняв воротник и закрывая нижнюю часть лица, чтобы не создавать недвусмысленную ситуацию. Со стороны его поступок вполне можно было посчитать немного провокационным и, как вариант, эротичным.       В настоящий момент, он чувствовал себя каким угодно, только не соблазнительным. Флирт, как явление, в шкале ценностей занимал последнее место из тысячи, а то и миллиона пунктов.       Язык скользнул по шероховатой коже, делая её влажной и более гладкой. Зубы прихватили сухой краешек, потянули не слишком осторожно. Боль была кратковременной и малозаметной, зато во рту теперь ощущался слабый привкус крови.       Реджинальд откинулся на сиденье и прикрыл глаза, сильнее прижимая к себе сумку с ноутбуком.       Вкус крови немного отрезвил, хотя и не окончательно вывел из состояния эмоционального транса, в которое Реджинальд мысленно погружался, поднимаясь на борт самолёта. Это лишь первый шаг на пути к окончательному оттаиванию.       Нужно было просто оказаться в знакомой среде, прочувствовать её, чтобы перестать дрожать.       Чёртова аэрофобия...       А ведь когда-то он находил профессию лётчика романтичной и интересной. Даже рассматривал, как один из вариантов будущего. Мысль о работе бортпроводника тоже была на примете, хотя интересовала меньше.       Причина такого решения теперь представлялась смешной до невозможности.       Ему нравилась униформа пилотов. Представлять себя в ней было столь же интересно, как и мечтать о морской романтике – духе пиратства, выхваченном из приключенческих книг, либо о жизни благородного разбойника.       Реджинальд считал, что одежда пилота будет ему к лицу.       И, скорее всего, не ошибался.       Правда, в реальности проверить так и не довелось. После первого неудачного перелёта небо уже не казалось столь манящим, как прежде. Оно таило в себе опасность. Реджинальд начал бояться всего, связанного с авиацией.       Так разбивались подростковые мечты.       Наверное, к лучшему. Всё равно это не было его истинной стезёй.       Расплатившись, Реджинальд вышел из такси и поспешил скрыться за дверью. Дом встретил его тишиной и темнотой. Первое на контрасте с родительским домом ощущалось особенно остро.       Там постоянно присутствовали посторонние люди, а желание остаться наедине с самим собой входило в категорию практически неисполнимых. Реджинальд улыбался для приличия, поддерживал светскую беседу в разговорах с друзьями или деловыми партнёрами отчима, но через определённый промежуток времени ссылался на занятость и удалялся.       Уходя, он слышал своё имя в чужих разговорах, но это не заставляло его останавливаться. Раньше подобное явление Реджинальда порядком нервировало, теперь он перестал придавать им значение. Прежде немаловажную роль в настороженности играли опасения быть раскрытым, но со временем острота переживаний сгладилась, а страх испарился. Окружающие не сомневались, что перед ними Реджинальд, а сам он не торопился опровергать данную информацию.       Первое время после реализации плана, построенного на лжи, он чувствовал себя преступником и ждал, когда же за ним придёт полицейский конвой, а на запястьях защёлкнутся браслеты. Годы шли, но ему так и не предъявили обвинений, а личина постороннего человека больше не казалась такой уж чужой.       Реджинальд перестал пестовать комплекс вины, старательно убеждая себя в том, что это был единственный шанс на спасение. Это был счастливый билет, и только идиот разорвал бы его.       Ничего преступного, лишь способ достижения целей.       Меньшее из зол.       Он научился откликаться на новое имя, начал звать Соню именем чужой матери, постарался максимально приблизиться к образу того человека, знакомство с которым исчислялось промежутком в полчаса общения.       Ну, или немногим больше.       Он не засекал, потому не мог сказать в точности; просто напряжённо ожидал объявления посадки, когда к нему подсел незнакомый мальчик и стал инициатором разговора. Это общение помогло немного отвлечься от неприятных мыслей.       Дурные предчувствия никто не отменял, а их в тот момент появилось немыслимое количество.       Глен прятал ладони в карманах толстовки и сжимал в кулаке прощальный подарок друга, словно верил, что это незначительная вещица способна избавить от страха или оградить от неприятностей. Глупые суеверия, которым он старался не поддаваться.       Голос постороннего человека немного разряжал напряжённую обстановку. Собеседник был на редкость мил, улыбчив и простодушен, совсем ребёнок, пусть и всего на два года моложе.       То ли Глен был для своих лет слишком серьёзным       То ли Реджинальд для своих – слишком беззаботным.       Собственно, он подошёл потому, что никого другого, подходящего по возрасту, в зале ожидания не видел. Все остальные пассажиры были гораздо старше.       Он рассказывал о перелёте из Нового Орлеана в Нью-Йорк, о том, как они с матерью впервые оказались в этом городе, похожем на большой муравейник или улей. О том, что в Англии их ждёт будущий отец, с которым мать познакомилась не так давно, но у них любовь, и всё идёт к свадьбе.       Он выкладывал всё, как на духу, а в глазах светился неприкрытый восторг.       В нём было столько энергии.       Тем сложнее было поверить, что жизнь его оборвалась столь нелепо.       Однако стоило признать: появись возможность – изменить ход событий, Глен не стал бы вносить исправления в разыгранную пьесу. Он хотел жить не меньше Реджинальда, мечты его тоже исчислялись не одним десятком пунктов, а жертвовать собой ради человека, которого знаешь не более получаса... Это странно, по большей мере. Хоть и благородно, в какой-то степени.       Покопавшись в ситуации, стоило признать, что смерть была уготована ему и Соне. Просто так получилось, что они обманули её, махнувшись с другой неполной семьёй, летевшей навстречу новой жизни.       Реджинальд жаловался, что его в хвостовой части салона ужасно тошнит, но других мест не осталось, вот и пришлось брать то, что давали. Дженнифер больше не хотела задерживаться в Нью-Йорке.       – Наверное... Наверное, мы можем поменяться местами, – произнёс Глен тогда, обратившись к Соне, принесшей ему и себе сок в пластиковых бутылках. – Да, мам?       Она сначала посмотрела на него непонимающе, потом перевела взгляд в сторону незнакомого мальчика.       Глен вкратце пересказал матери содержание разговора. Она согласилась с доводами и отправилась на поиски Дженнифер Макензи, чтобы обсудить договорённости, заключённые между сыновьями.       Кто бы мог подумать, что носовая часть самолёта пострадает сильнее всего, приняв на себя основной удар, в то время, как большинство пассажиров, находившихся в хвостовой части, уцелеет? Впрочем, похвастать завидным везением могли далеко не все.       Кресло Сони заклинило, она не могла выбраться.       Сына она выставила вон, отдав приказ тоном, не терпящим возражений. Глен послушался, думая, что мать последует за ним. Но, обернувшись, увидел, что она всё ещё находится в кресле.       Толпа несла его вперёд, отрезая от матери.       Он закричал, но на этот вопль никто не обратил внимания. Он собирался развернуться и пойти обратно, к Соне. Кто-то в толпе назвал его безмозглым щенком и нарочно толкнул, вложив в этот презрительный жест приличное количество силы. Глен упал, разбив колени и счесав кожу на ладонях.       Слёз не было, только отчаяние, сухими опилками засевшее в горле.       Присутствие спасателей его нисколько не успокаивало. Время шло, а Соня так и не появлялась.       Глен сидел на земле, обхватив руками согнутые колени, и ждал, когда мать подойдёт к нему, улыбнётся, потреплет по волосам и скажет, что всё нормально.       Её не было пять минут, десять, пятнадцать...       У Глена подрагивала нижняя губа, а ногти царапали кожу, намеренно причиняя боль.       – Мама, – шептал он, облизывая солёные губы. – Мамочка.       Под сомкнутыми веками, как на повторе, крутилась одна и та же картинка. Реджинальд, обернувшийся и посмотревший на случайного знакомого с невероятным отчаянием.       На сетчатке отпечатались чужие страхи и тот предсмертный ужас.       Из головы не шёл разговор с Реджинальдом и рассказ о женихе матери, подарившем ей брошку.       Ничего особенного, в принципе. Всего-навсего стразы Сваровски, но Дженнифер подарок понравился безумно, и она теперь его носит постоянно.       Глену достаточно было один раз посмотреть на украшение, чтобы понять: никаких страз и в помине нет.       Это настоящие драгоценные камни, брошка стоит целое состояние. Довольно беспечно со стороны Дженнифер надевать столь дорогостоящее украшение ежедневно.       Реджинальд в ответ на это замечание засмеялся.       – Какие ещё бриллианты?       – Настоящие, – отозвался Глен.       Он готов был поспорить на что угодно, что это идеально огранённые камни, а не стекляшки, проданные втридорога. Появись у него возможность, он взялся бы доказывать подлинность украшений, но ему не поверили – проверка не потребовалась.       У того, кто мог позволить себе такие подарки, явно не было проблем с финансами, а Соне, пострадавшей от огня, требовалась дорогостоящая пластика.       Это единственное, что Глен вынес из разговора с врачом.       Им с матерью требовались деньги, потенциальный жених Дженнифер необходимыми финансами располагал.       Обстоятельства выбора Глену не оставили.       Ещё в аэропорту он отметил, что они с Реджинальдом немного похожи внешне. Не стопроцентное сходство, но цвет глаз, оттенок волос, определённые черты лица всё же были идентичными. Их разделяло два года разницы и добрый десяток сантиметров роста. Кроме того, Реджинальд был немного пухлым, чему Глен не удивлялся.       За время разговора в зале ожидания Реджинальд успел съесть десяток шоколадных конфет и выпить полный стакан колы.       А ещё Реджинальда стригли иначе, короче намного.       Глен отращивал волосы, лелея мечту выкрасить их в красный цвет и на шаг приблизиться к идеалу своей юности – солисту «London after Midnight». Мечте не суждено было исполниться.       Глен решился на авантюру в тот момент, когда увидел, что спасатели вынесли Соню из самолёта. Понял, что всё плохо, когда его не пустили ближе. Когда пробормотали что-то относительно разборчивое – больше всего слова походили на фразу: «ребёнку не нужно на это смотреть».       Когда у него спросили имя, он на автомате выдал чужое – Реджинальд Макензи.       В больнице, после разговора с врачом, он выпал в коридор в состоянии прострации. К матери его не пускали, говорили, что состояние критическое. Он и сам это чувствовал.       Постояв немного у холодной стены, пропитавшейся отчаянием и запахом лекарств, Глен направился в туалетную комнату. Достав из рюкзака ножницы, он намочил волосы и принялся методично отстригать пряди, добиваясь большего внешнего сходства с Реджинальдом.       Синяки под глазами, бледность и несколько заострившиеся черты лица он с лёгкостью оправдывал переживаниями и перенесённым стрессом, и вряд ли у его тёзки могли появиться основания для сомнения в правдивости сказанного.       Другое дело, что этот мужчина оставался загадочной личностью. Глен не знал, как жених Дженнифер отреагирует на сообщение врача.       Вариантов было не особо много. Либо согласится оплатить операцию и поможет заново адаптироваться, либо посчитает, что женщина с изуродованным лицом ему не нужна, на том и закончится история любви, о которой с восторгом рассказывал Реджинальд.       Собрав отрезанные волосы в пакет, Глен засунул их вместе с ножницами обратно в рюкзак, провёл влажной ладонью по шее и набросил на голову капюшон толстовки. Хотелось слиться с интерьером и не попадаться на глаза окружающим людям. Однако мечте о пребывании в одиночестве не суждено было сбыться.       Глен вышел в коридор и наткнулся взглядом на незнакомого прежде человека. Тот стоял у дверей палаты, в которой находилась Соня.       Глен сразу понял, что это не предполагаемый отчим, а сопровождающий – водитель, охранник.       Кто-то из персонала, одним словом.       Рюкзак потяжелел, будто туда насовали кирпичей. И Глен понимал, что тому виной. Волосы и документы – то, что свидетельствовало против него. Он не ожидал, что спаситель их положения появится так быстро.       Кажется, там и, правда, не обошлось без любви, раз уж человек, способный дарить невесте дорогущие украшения, а, следовательно, достаточно занятой, бросает все дела в Лондоне и приезжает в соседний город, желая узнать, в каком состоянии она находится.       Это, конечно, вселяло надежду, но вместе с тем, нарушило все планы. Глен рассчитывал, что сумеет избавиться от документов прежде, чем появится чужак, на которого он возложил столько надежд.       Глен вновь метнулся в туалет, вытащил ножницы и, запершись в одной из кабинок, принялся крошить все бумаги, находившиеся при нём. Он резал их так, словно собирался превратить в мелкое конфетти, но всё равно оставался недоволен. Просто выбросить их он не мог, поскольку понимал, что если их обнаружат посторонние – да тот же охранник-водитель – обман раскроется, и всё закончится плачевно.       И даже уничтоженные документы не служили гарантией успеха. Глен понимал, что их могут сотни раз проверить и перепроверить. Если обнаружится несоответствие, им придётся несладко. Что ему, что матери.       Довольно просто вжиться в роль человека, которого знал на протяжение многих лет, наблюдал, отмечал про себя его любимые слова, привычки, стиль одежды и прочие элементы, служащие опознавательными знаками личности.       Чтобы сыграть человека, с которым разговаривал лишь тридцать – самое большее сорок – минут, придётся изрядно потрудиться.       Глен знал о Реджинальде не так уж много. Устроив допрос с пристрастием, его могли загнать в угол и лишить доступа кислорода.       Мало ли, что рассказывала Дженнифер будущему супругу о своём сыне?       Опасения оказались напрасными, жизнь подкинула им ещё один подарок, сделав потенциального мужа Дженнифер тёзкой Глена.       Находясь в полузабытьи, Соня не переставала звать своего сына, а мистер Меррит наивно считал, что она обращается к нему.       Когда подставной Реджинальд перешагнул через порог палаты, мужчина стоял рядом с кроватью матери, держал её ладонь в своей руке, проводил пальцем по запястью и говорил с ней. Прислушавшись, получилось различить слова: «Милая, всё будет хорошо, обещаю тебе».       Обернувшись, мистер Меррит заметил наблюдателя.       Глену захотелось уменьшиться в размерах и стать незаметным, чем-то вроде бактерии, которую реально рассмотреть только под микроскопом. Капюшон толстовки, натянутый едва ли не до бровей, спасал положение, позволяя рассматривать чужака, делая это не слишком откровенно и навязчиво.       Лотос лежал в кармане, его лепестки показались Глену не то, что тёплыми, а обжигающими. Он вцепился в персональный талисман, боясь разжать ладонь.       Одновременно с мистером Мерритом обернулся и врач, с которым Реджинальду довелось разговаривать прежде.       Глен закусил щёку изнутри. Он не знал, что сказать.       Доктор на пару с незнакомцем прожигали его взглядом, ожидая первого шага, а Глен продолжал рассматривать плитку под носками кроссовок, затянутых в плёнку бахил. В тишине он слышал, как съезжали вниз, по рукаву, лямки рюкзака.       Отступать было некуда.       – Всю ночь здесь провёл, – произнёс доктор. – Отказывался уходить, хотя было, где переночевать – всем пострадавшим выделили номера в гостинице. Так и просидел в холле, а с утра снова сюда поднялся.       – Реджинальд, да? – спросил мужчина.       Сначала Глен хотел кивнуть, но, в конце концов, пересилил собственную неуверенность и, облизнув сухие губы, выдал негромко, с отчаянными хрипами, будто радиоволна, перебиваемая помехами:       – Да.       С этого момента обратной дороги не было.       Он окончательно поставил точку в жизни Глена Рипли, избавившись одним махом от прошлого.       – Меня зовут Глен, – представился мужчина. – Глен Меррит, и я жених твоей матери. Думаю, она говорила обо мне...       – Да, – повторил Реджинальд. – Говорила. Она... ждала этой встречи, и...       Он не представлял, что нужно говорить. В жизни Сони давно не было посторонних мужчин. Она добровольно отказывалась от поисков нового супруга, сосредоточившись на управлении пансионатом и воспитании ребёнка, даже двоих, пусть второй и не приходился ей сыном, просто отирался поблизости на постоянной основе, став своим в «Зимних клёнах».       Поводом, чтобы начать полноценный, не столь однобокий и, в некоторой степени, вымученный разговор, стал, как ни странно – всё тот же талисман, очутившийся на полу из-за неловкого движения.       Он слишком сильно дёрнул рукой, и вещь выпала. Потянулся, чтобы подобрать, но Глен Меррит оказался проворнее.       – Что это? – спросил, внимательно разглядывая вещь.       – Мой талисман. Горный хрусталь. Я немного увлекаюсь минералогией, вот и купил как-то, начитавшись о магических свойствах. Не слишком тонкая работа, но он всё равно очень дорог для меня.       Здесь и преувеличивать не пришлось.       Действительно, на тот момент, лотос был самой дорогой вещью Реджинальда, самой любимой и важной. Той, которую он не отдал бы ни за какие деньги, а умирая, наверное, до последнего не выпускал бы из рук, сжимая до тех пор, пока ослабевшие пальцы сами собой не разомкнутся.       – Увлекаешься минералогией? Впервые об этом слышу.       – Увлекаюсь. Немного, – произнёс Реджинальд и, помявшись, спросил: – Вернёте талисман?       – Держи, – мистер Меррит вложил лотос в подставленную ладонь, и Реджинальд прикрыл глаза.       Он хотел идеально сыграть роль, но чувствовал, что всё портит.       Реджинальда из палаты вскоре выставили, а старшие, как он в мыслях обозначил и доктора, и своего в-реальности-тёзку-почти-отчима, отправились в кабинет.       Реджинальд вновь опустился на пол в коридоре, поставил между ног рюкзак и ещё сильнее натянул капюшон, спрятав ладони в рукавах, на манер муфты.       Скрестил пальцы, надеясь, что этот мужик в дорогом костюме действительно сделает ради милой всё, а не ограничится красивыми словами, забив на поступки.       Ситуация находилась в его руках, они зависели от мистера Меррита.       Слова об увлечении минералогией привлекли его внимание, об этом Реджинальд узнал позднее, когда его всё-таки уговорили покинуть больницу и отвезли в отель. Он не сопротивлялся, хотя опасался оставлять мать в одиночестве.       Он хотел оказаться рядом, когда она придёт в себя.       Глен Меррит, посетив пострадавшую возлюбленную, не торопился возвращаться в Лондон. Он терпеливо ждал, когда состояние из критического станет стабильным, только после этого планировал принимать решительные меры. Пока что им оставалось лишь один вариант действий – набраться терпения и надеяться на лучшее.       Оказавшись за пределами больницы, Реджинальд чувствовал себя уже не столь скованно, как прежде, и диалог поддерживал активнее. Его не забрасывали вопросами, не требовали отчёта о случившемся – понимали, что это не самая благодатная тема. Реджинальду действительно не хотелось вспоминать о случившемся. Психологи, с которыми ему довелось общаться накануне, едва не вытрясли из него душу своими вопросами и попытками помочь. Во всяком случае, им казалось, что они помогают, в реальности – раздражали сильнее.       Мистер Меррит оказался куда деликатнее работников социальных служб.       Реджинальд неоднократно замечал, что тот нервничает, не слишком понимает, о чём можно поговорить с двенадцатилетним ребёнком, однако всё равно пытается наладить контакт.       Может, сходу они лучшими друзьями не стали, но и угрозы военного положения в их общении не проскальзывало.       Несколько вечеров в гостинице ознаменовались шахматными партиями. Первая была, по большей части, случайной. Реджинальд просто решил подышать свежим воздухом и прогуливался под окнами гостиницы, когда его окликнул знакомый голос, предложив подняться и составить компанию. Мистер Меррит коротал время за шахматной доской, противником выступал его помощник, тот самый, на которого Реджинальд наткнулся взглядом ещё в больнице.       – Играешь? – поинтересовался мистер Меррит.       – Время от времени.       – Не хочешь составить компанию?       Реджинальд пожал плечами, не зная, что ответить. Вроде бы хотел, а вроде и сомневался, что затея выгорит.       Он, на самом деле, не был профи в шахматном деле.       Они с Хэйвудом иногда разыгрывали партии, но о высоком уровне речи не шло. Любительство в чистом виде.       – Можно попробовать, – произнёс, спустя небольшой промежуток времени.       – Отлично.       Глен улыбнулся. Его напарник поднялся из-за стола, позволяя Реджинальду занять это место.       Реджинальд присел на самый краешек, вцепившись пальцами в сидение так сильно, что побелели костяшки, и попытался просчитать свои шансы на победу.       Как оказалось, их было немало.       Мистер Меррит тоже не отличался высоким уровнем познаний в шахматной игре, потому партия с ним шла на равных.       В будущем стало понятно, что с отчимом у него немало схожих черт. Они находили общий язык настолько легко и просто, что иногда и для родных отца с сыном является настоящей проблемой.       Здесь никогда ничего такого не было.       В течение дня Реджинальда мысли об этом обычно не занимали, но стоило оказаться за дверью спальни, в кромешной темноте, как он моментально принимался мысленно укорять себя. Ему становилось стыдно за случившееся перед настоящим Реджинальдом, которого похоронили вместо него.       Если бы тогда они не заговорили в аэропорту, если бы не поменялись местами, а заняли строго отведённые им...       Мысли подобного толка навещали Реджинальда каждый раз – аккурат после перелёта, и он уже подсознательно готовился к их появлению, стоило только спуститься вниз по трапу самолёта.       Сегодняшний день не стал исключением из правил.       Реджинальд вспоминал растаявший шоколад на пальцах, салфетки, которыми делился со случайным собеседником и собственный голос:       – Мы можем поменяться. Правда, мам?       В свете дальнейших событий эти слова оказались пророческими.       – Когда-нибудь чувство вины тебя отпустит, – произнёс Реджинальд, поднимаясь по лестнице.       Реджинальд точно знал, какие действия способны принести ему облегчение, но пока и на их стремительную реализацию не решился.       Ему бы поделиться с кем-то близким, любящим и понимающим... С тем, кто не станет осуждать этот переворот с ног на голову и жизнь под чужой маской.       Но был ли сейчас таким человеком Хэйвуд?       Любящим, скорее всего, да. Если не любящим, то хотя бы максимально симпатизирующим – подобное отношение тоже дорогого стоило. Реджинальд и на это не рассчитывал, считая, что теперь, в прошествии большого количества времени, всё может банально не сложиться.       Когда-то они были такими друзьями, что водой не разлить, но жизнь на месте не стояла. И они подчинялись тому навязанному ритму, под который она их подстраивала. Они бежали вперёд, отдаляясь друг от друга, обрастали новыми знакомствами, искали призвание, пытались завязать отношения. Хэйвуд даже жениться успел и развестись, поняв, что блюдо под названием «семейная жизнь» не входит в список его любимых лакомств.       Они стали практически чужими друг для друга.       Можно ли было уповать на прошлое? Нужно ли?       Этого Реджинальд не знал.       Впрочем, от решения хранить свой секрет до скончания века, он уже почти отказался. Для себя он определил, что обязательно поведает обо всём Хэйвуду. Постарается во всяком случае.       – Но для этого нужно определённое время, – прошептал, толкнув дверь в спальню.       Она бесшумно открылась, пропуская его внутрь.       Реджинальд бросил сумку на пол, прислонился спиной к стене, прикрыл глаза, мысленно возвращаясь в период, предшествующий отъезду.       Запах одеколона, которым пользовался Хэйвуд, продолжал преследовать его, будто бы с того момента, как они расстались, прошло не более десяти минут, и постельное бельё по-прежнему хранило тепло тел и ароматы парфюмерии.       Этого, конечно, быть не могло.       Реджинальд собственноручно перестилал кровать, ощущая поток ледяного воздуха, идущий от распахнутого настежь окна. И Хэйвуд составлял ему компанию – не генеральная уборка, само собой, просто небольшие штрихи в попытке создать иллюзию идеального порядка.       Самостоятельно Хэйвуд сюда прийти не мог. Ключей у него не было.       Тогда Реджинальду не хватило смелости предложить, и сомнения в том, что ключи захотят принять, никто не отменял. А Хэйвуд не просил.       Да и зачем они ему? Прийти сюда, чтобы немного потосковать в разлуке?       Теперь, когда Реджинальд вернулся обратно – и в ближайшее время улетать в Лондон не планировал – ключи могли пригодиться, но прежде особого смысла жест с их дарением в себе не нёс.       Впрочем, была ещё одна причина, делавшая визит невозможным. Реджинальд допускал, что Хэйвуд в городе отсутствует. Не утверждал со стопроцентной уверенностью, но рассматривал в качестве одного из вариантов.       Когда им довелось в последний раз пересечься в сети, Хэйвуд обмолвился о том, что рабочие вопросы требуют пребывания в другом населённом пункте.       О сроках говорил расплывчато, поскольку сам не знал, насколько это затянется.       Ситуация могла сложиться по-разному.       Повезёт – пройдёт быстро, не повезёт – придётся задержаться.       Естественно, что Хэйвуда подобная постановка вопроса не останавливала. Поставив перед собой цель, он уверенно двигался вперёд, и возня со сроками была всего-навсего досадной мелочью, а не серьёзной проблемой.       Помотав головой, Реджинальд потянулся к карману, достал телефон и набрал знакомый номер.       Ассистент ответила сразу, как будто только этого звонка всю жизнь и ждала.       – Реджи? – спросила немного удивлённо. – Уже?       – Так получилось. Я хотел поблагодарить. Спасибо. Ты умница.       – Признаюсь честно, не совсем поняла, чего ты добивался этим поступком, но, думаю, устраивать бурю в стакане воды – это не твой стиль жизни. Подобному поведению рано или поздно обнаружится достойное объяснение.       – Или недостойное, – усмехнулся Реджинальд.       – И как это понимать?       – Узнай мой отец о задуманном, он бы снял с меня голову, не дав времени на объяснение ситуации. Но я надеюсь, что знания обойдут его стороной, и он не будет шокирован неразумным поведением сына.       – Иногда твои поступки ставят меня в тупик. Но я не жалуюсь, нет. Не думай. Просто мне интересно решать предложенную головоломку.       – Хочется верить, что не только тебе.       – Значит, замешана третья сторона? Это действительно, своего рода, крик в пустоту, в надежде, что услышит кто-то определённый?       – Без комментариев, – отозвался Реджинальд, улыбнувшись.       – Главное, не обожгись.       – Я постараюсь. Поговорим лучше о работе. Что там с каталогами? Ты сказала, что они почти готовы...       – Это было два дня назад. Сейчас всё свёрстано и дожидается тебя в почте. Если одобришь – пустим в печать, будут замечания – доработаем.       – Оперативно.       – А то. Стараемся, по мере возможности.       – Я посмотрю. Может, даже сегодня ночью и сделаю всё необходимое. После выходных пересечёмся в офисе – обсудим детали.       – Конечно, босс.       – Ты меня смущаешь, – хмыкнул Реджинальд. – Я не привык к такому обращению.       – Это лестно. Рядовой работник сумел вызвать смятение в душе начальника.       – Тебя сложно назвать рядовым работником. Ты незаменимый кадр.       – Во мне проснётся гордыня, – заметила Шинейд своим стандартно-серьёзным тоном. – Ох, чёрт! Убегает...       – Кто?       – Кофе. Придётся варить заново.       – Я отвлекаю? Извини, не хочу мешать. До встречи в офисе?       – До встречи. И хорошего уик-энда.       – Спасибо. И тебе.       Реджинальд положил телефон на прикроватный столик.       Провёл ладонью по лицу.       Усталость всё же постепенно вступала в права.       Нужно было взбодриться и немного поработать, раз уж он решил не откладывать всё в долгий ящик.       Прихватив из шкафа чистые вещи и полотенца, Реджинальд направился в ванную. Желание соскоблить с себя воспоминания о перелёте вновь вернулись и набросились с удвоенным усердием.       Вернувшись из душа, Реджинальд продолжал бродить в темноте. Включить свет было делом пяти секунд, но он не торопился. Просто так было уютнее, максимально близко по ощущениям к вечеру, когда он получил от Хэйвуда заветный поцелуй. Не жалкое украденное прикосновение, вроде того, что было в доме Хельмута Кросса, а всё по-настоящему, теперь уже окончательно. Что называется, по-взрослому.       А ещё почему-то отчаянно хотелось зажечь свечу и, держа подсвечник в руках, подойти к окну. Стоять там, ожидая появления другого человека.       В той, прошлой, жизни, они условно называли эту персональную фишку – свой личный маяк – «Огонь вдалеке». Источник света, на который можно ориентироваться, двигаясь вперёд. Не сбиваться с пути.       Для них это действительно было актуально.       Если Хэйвуд решался прийти спонтанно, когда пансионат был заперт, и все постояльцы спали, Реджинальд брал в руки свечу, становился напротив окна в гостиной и ждал появления полуночного гостя. Когда миссия заканчивалась, бесшумно открывал окно и помогал Хэйвуду беспрепятственно проникать внутрь помещения.       В пансионате подсвечники были тяжёлые, массивные, воск стекал вниз, иногда горячие капли срывались и застывали на пальцах. Реджинальд всё равно продолжал стоять на месте, не покидая пост ни на мгновение. К выполнению своих обязанностей он подходил со всей серьёзностью.       В этом доме таких подсвечников не было, да и свечи обнаружились только одного типа – маленькие, плоские, практически ничего не освещающие. Аксессуары, подходящие для создания романтической атмосферы, но не имеющие шансов с блеском отыграть роль маяка для заплутавшего во тьме человека.       Тем не менее, Реджинальд от затеи не отступился. Он до конца толком не понимал, почему столь рьяно ухватился за мимолётную идею, но не отказывал себе в желании реализовать задуманное. Чиркнула зажигалка, прихваченная как раз для подобных целей, и слабое пламя осветило комнату.       Реджинальд взял подсвечник, поставил его на ладонь и подошёл к окну в спальне.       Свет был настолько тусклым, что человек, стоявший внизу, вряд ли мог его заметить.       «Когда-то мы чувствовали друг друга на расстоянии, – подумал Реджинальд. – А как дела обстоят теперь?».       Ему отчаянно хотелось, чтобы Хэйвуд оказался там, под окнами его дома. Заметил этот жест родом из прошлого.       Чтобы вспомнил не только их идеи, но и самого Глена Рипли, потом произвёл в голове вычисления и дал понять, что ему всё известно. Объяснения лишние и не имеют особой ценности.       Но вряд ли Хэйвуд хранил эти воспоминания.       За время их общения он ни разу не упомянул в разговорах лучшего друга. Ни слова о двух годах, наполненных огромным количеством шалостей, споров, полуночных посиделок, хитрых планов и безумных идей. Ни слова о смолистом запахе, стоявшем в мастерской, разбитых носах и воплях о «невесте» со стороны каких-то безымянных задир, которые после столкновения, вероятно, посетили стоматолога, чтобы восполнить потери.       Так много всего в воспоминаниях.       И ни единого, даже междустрочного замечания о том, что когда-то был близкий человек, с которым и в огонь, и в воду. Да и ради которого.       Создавалось впечатление, что Хэйвуд стёр его из своей жизни.       Может, вначале для приличия немного скорбел, а потом решил, что не стоит мучиться, закрыл глаза и приказал себе забыть.       У него получилось.       Во всяком случае, Реджинальду так казалось.