За семью печатями

      Всё пошло не совсем так, как планировалось. Правильнее будет сказать, вообще не так, потому что в процессе от первоначального плана пришлось отказаться и перестраиваться в экстренном порядке на новый режим, чтобы выйти из противостояния с наименьшими потерями.       Преступники были вооружены. Просто так сдаваться в руки правосудия не торопились и оказали сопротивление.       Помимо прочего, Хэйвуду довелось столкнуться с подельником воровки, один на один. У этого мужчины не было при себе огнестрельного оружия, но зато нашлось холодное. Хэйвуда как будто по пятам преследовало сомнительное везение – на жизненном пути постоянно возникали люди, вооружённые ножами, и все стремились оставить на его теле многочисленные отметины.       Хэйвуд встречал их и до поступления в полицейскую академию, и после. Во время службы в департаменте так и вовсе напоролся на нож психопата, желавшего изрезать Хэйвуда на памятные ленточки.       В каком-то смысле, получилось.       Сегодня шрамы, оставшиеся от тех ранений, снова заныли, напоминая о себе, несмотря на то, что случилось это давно, и они успели побелеть от старости.       До того, как Хэйвуд выбил нож из рук противника, лезвие успело зацепить его. На шее, чуть повыше ключицы, набухала новая рана, полученная в сегодняшнем столкновении. И она нестерпимо чесалась, особенно после того, как её обработали антисептиком.       Крови пролилось немного. Возвращаясь домой, Хэйвуд не чувствовал себя актёром, сбежавшим со съёмок фильма ужасов, ну, или героем компьютерной игры, только что вырвавшимся из лап зомби, желавших отхватить от него как можно более сладкий и сочный кусочек.       Просто чисто физически было неприятно, и в сознании пробудились отголоски страха, свойственного той ситуации, когда он был перемазан кровью, а нож маньяка сверкал, занесённый над головой.       Саймон искренне считал, что бывший ученик в рубашке родился, а потому ему ничто не страшно – сумеет выбраться из любой, самой, что ни на есть, безвыходной ситуации.       Наверное, в чём-то он был прав. Всё-таки Хэйвуд выжил там, где до него погибло немалое количество человек. Он отделался сравнительно небольшими потерями, но это слабо утешало.       События этого вечера окончательно поставили точку в желании сотрудничать с полицией. Не сказать, что Хэйвуда внезапно накрыло суеверием, но что-то закономерное прослеживалось.       Пока он трудился на ниве частного сыска и занимался своими делами, всё обходилось прекрасно.       Стоило только заключить договор с полицией, как сразу нарисовался на горизонте очередной любитель холодного оружия, находящийся на грани отчаяния и не сомневающийся, как стоит распорядиться своим преимуществом.       В любом случае, дальнейшее развитие событий Хэйвуда уже не касалось. Всё, от него зависящее, он сделал, не стал дожидаться скупой похвалы и удалился восвояси. Оставил сотрудникам полиции все обязанности, начиная от необходимости отбиваться от настойчивого внимания журналистов, изначально собравшихся ради освещения громкого события модного бизнеса, а в итоге получивших не менее, а то и более интересный материал, заканчивая проведением допроса и оформлениями рапортов.       Разумеется, Саймон вновь повторял привычные для таких случаев слова об отсутствии комментариев, отказывался купаться в лучах славы и жаждал поскорее добраться до департамента, чтобы получить признательные показания. Девушка, кажется, согласилась сотрудничать со следствием, и вину свою на посторонних не перекладывала. Её подельник желания делиться знаниями с копами не испытывал, но Хэйвуд придерживался мнения, что со временем разговорится и он.       В том, что организатор краж понесёт наказание, Хэйвуд, признаться откровенно, сомневался. Ну, или готов был сделать ставку на то, что наказание это будет минимальным, остальные вопросы с повестки дня снимут деньги. Хотелось надеяться, что не всё в мире продаётся и покупается, но это заявление ему виделось чрезмерно идеализированным. Впрочем, Саймон не собой будет, если позволит крупной рыбе вырваться из сети. Так что можно рассчитывать, что он доведёт всё до логического финала.       Только бы Хэйвуда больше не трогал.       Погружение в процесс и очередное соприкосновение с полицейскими буднями наглядно продемонстрировало, что для такой работы Хэйвуд не создан. Частный сыск импонирует ему гораздо сильнее.       И теперь, когда преступники пойманы, Хэйвуд вновь возвращается в привычную среду – искать компромат на сотрудников разных фирм, наблюдать, словно в калейдоскопе, переплетение чужих жизней, проверять, насколько сильны брачные узы, совать нос в семейные тайны.       Последнее ему, пожалуй, удавалось лучше всего.       Хэйвуд вышел из машины, вдохнул морозный воздух и с шумом выдохнул, мысленно возвращаясь к временам «Зимних клёнов». Сейчас он стоял напротив собственного дома. Их с Реджинальдом друг от друга отделяло несколько лестничных пролётов и две двери. Препятствие, которое так просто преодолеть, но вместе с тем в душе пробуждается нечто такое, что словами не передать. Словно после долгой-долгой разлуки возвращаешься домой, зная, что там тебя по-прежнему любят и ждут.       Так, много лет назад, он хотел подойти к воротам пансионата, позвонить и ждать, пока ему откроет кто-то из семьи Рипли. Соня или Глен – не так важно. Он был бы рад увидеть обоих.       Но мечты о тёплой встрече закончились раньше, чем подошёл крайний срок его службы. Памятники с выцветшими фотографиями окончательно разрушили надежды. Увидев их, он понял, что всё по-настоящему, никакой ошибки не могло быть, а потом бесконечно травил душу, прилетая и стоя напротив. Разговаривая, спрашивая, не получая ответа, если только на ментальном уровне.       Глен снился ему. Много и часто. И во снах ограничения общению не было. Там Хэйвуд находил отдушину, не зная, что через несколько лет в двери его агентства постучит с деликатной просьбой наследник ювелирной компании, и с того дня жизнь перевернётся. Потому что семь печатей, наложенных на воспоминания о Глене Рипли, сломаются, и красный сургуч рассыплется на части, заставив вновь посмотреть в глаза своему прошлому.       Не бояться и не отталкивать.       Начать жить в полную силу, просто потому, что этот посетитель напомнит человека из прошлого.       А потом окажется, что сказки о чудесных спасениях не всегда оказываются сказками, иногда они действительно соприкасаются с реальностью, и происходит это не так далеко, как кажется.       Совсем рядом. Не с посторонними людьми, а с теми, кто тебе небезразличен.       Когда Хэйвуд выкладывал на стол перед знакомым практикующим пластическим хирургом фотографии, ему было по-настоящему страшно.       Когда приятель придвинул фотографии ближе и принялся их рассматривать, Хэйвуд затаил дыхание в ожидании окончательного вердикта.       Все слова доносились до него, словно через слой ваты.       Друг говорил, что женщина действительно делала пластику, и вряд ли это были простые операции, призванные вернуть лицу молодость или сгладить минимум черт, которые прежде не приходились ей по душе. Скорее всего, работы было немало.       С парнем дела обстоят иначе. Там никакой пластики и в помине нет. Просто возрастные изменения.       – Я не об этом хотел спросить, – признался Хэйвуд.       – Тогда о чём?       – Кто из них больше походит на человека с третьего снимка.       Приятель хмыкнул.       – Сам на кого ставку делаешь?       – Сначала дождусь твоего ответа.       Фотографии, лежавшие на столешнице, как будто гипнотизировали и не позволяли отвернуться. Взгляд Хэйвуда перемещался с одного фото на другое.       Глен или Реджинальд?       Реджинальд или Глен?       Приятель вертел в пальцах ручку, сосредоточенно всматривался в каждое представленное изображение, определился с решением и кончиком канцелярской принадлежности подвинул к Хэйвуду фотографию.       Ту, что была склеена скотчем посредине.       Ту, на которой они были запечатлены вместе с Гленом.       Хэйвуду что-то говорили о характерных скулах, линии век и крыльях носа. Профессиональные стороны, отмеченные хирургом, который едва ли не каждый день перекраивает биологический материал, а потому, бесспорно, в этом разбирается. Сомнения окончательно испарились, не оставив и следа.       Хэйвуду было наплевать на характерные скулы и всё остальное.       Ему показалось на мгновение, что сердце замедлило биение, остановилось, а потом вдруг начало частить в безумном ритме, желая вырваться из груди. В тот момент Хэйвуда накрыло осознанием, что всё – правда. Он провёл несколько лет в тумане, а теперь, наконец, вышел на равнину, залитую солнечным светом.       Жизнь давала ему второй шанс, и он ни за что не простил бы себя, упустив подаренную возможность.       Хэйвуд посмотрел на окна своей квартиры. Там царила темнота.       Он вспомнил о тех огоньках, что заметил в доме Реджинальда, когда рискнул выбраться из машины и подойти ближе. Тогда сама мысль показалась Хэйвуду безумной, теперь он окончательно убедился: ему ничего не пригрезилось. Реджинальд тоже вспоминал об их общем прошлом, не подозревая, что за ним наблюдают издали, и каждый раз, когда в окнах виден отблеск свечей, история «Зимних клёнов» и невероятной дружбы оживает в памяти второго участника событий.       Сейчас, глядя на тёмные окна, Хэйвуд опасался, что встретит его в прихожей только пустота, а Реджинальд снова исчезнет, и все те события, что наполняли его жизнь в последнее время, окажутся затянувшимся сном. Как только хлопнет дверь, закрываясь за его спиной, окружающий мир растворится – настанет время вновь обратить взор к реальности.       Двери Хэйвуд открывал осторожно, чтобы не шуметь лишний раз. Включив свет, он первым делом посмотрел в сторону вешалки. Там обнаружилась верхняя одежда Реджинальда, его ботинки стояли в самом углу.       Хэйвуд улыбнулся и, не снимая куртки, направился в спальню, заметив полоску света, пробивающуюся из-под двери.       Пространство комнаты заполнял слабый кофейный аромат – первый признак присутствия поблизости Реджинальда. Он, кажется, прикипел к этому запаху душой, а потому в ближайшее время менять предпочтения не планировал.       Реджинальд уснул в кресле. На столе перед ним лежала книга, в которой Хэйвуд хранил совместные фотографии.       Скорее всего, Реджинальд, оказавшись здесь в одиночестве, раздумывал, чем себя занять и решил скоротать время за чтением, а там, среди страниц, притаилось их прошлое.       Да и сама книга была родом из того времени – один из немногочисленных детективных романов, перевезённых Хэйвудом из родного дома в новую квартиру. Он не хотел тянуть за собой весь скопившийся багаж воспоминаний, но нашлись вещи, которые рука не поднялась выбросить, потому-то они и перекочевали из прошлого в настоящее.       Хэйвуд подошёл ближе, слегка потянул за прядь чёлки и осторожно прикоснулся ладонью к плечу Реджинальда. Обращаться по имени не стал, поскольку теперь перед ним вставала вполне определённая проблема: он не знал, как именно назвать старого знакомого. Конечно, все называли его Реджинальдом, и это было само собой разумеющееся явление, но для Хэйвуда он был больше Гленом, нежели кем-то другим. Иное имя прежде не желало прилипать к визуальному образу, который Хэйвуду довелось наблюдать, а теперь вовсе казалось неправильным и чужим.       Реджинальд открыл глаза, запрокинул голову и виновато улыбнулся.       – Привет. Я хотел дождаться тебя, но, кажется... не дождался. Который сейчас час?       – Около двух ночи, – ответил Хэйвуд. – Пришлось задержаться, но, к счастью, всё благополучно разрешилось. Саймон вцепился в пойманных преступников и вряд ли позволит им выбраться сухими из воды, так что истерия, разведённая вокруг золотой лихорадки, временно утихнет. А лучше, если не временно, а насовсем. Конечно, если...       Он не договорил, но посмотрел на Реджинальда говорящим взглядом. Реджинальд засмеялся и покачал головой.       – Нет уж. Ни. За. Что. Мне столько усилий пришлось приложить, чтобы решиться на это в первый раз... Во второй точно не рискну.       – И не надо, – улыбнулся Хэйвуд, вновь потянувшись, чтобы прикоснуться к волосам, занавешивающим половину лица.       Реджинальд перевёл взгляд на столешницу, кивнул в сторону снимков.       – Давно ты их разорвал?       – Это долгая история.       – Так может, потратим время? Ты расскажешь, а я послушаю. Несмотря на то, что мы с тобой неоднократно пересекались после встречи в офисе, толком ничего друг другу не сказали, а если и говорили, то как чужие люди...       – Их разорвал не я, – произнёс Хэйвуд, вновь прикасаясь к поверхности фотографии и пытаясь её разгладить. – А одна из моих пассий. Мы прожили вместе какое-то время, но у нас, как ты знаешь, не сложилось.       – Почему?       – Из-за молодого человека, запечатлённого на этом снимке. Я считал, что ты мёртв, он – тоже. Но это не помешало Фредерику приревновать и попытаться избавиться от соперника таким способом. Ничего не получилось. Скажи... Как ты жил всё это время? Конечно, ты уже делился со мной некоторыми событиями своего прошлого, но это была история Реджинальда Меррита. А как прошли четырнадцать лет жизни Глена Рипли?       Реджинальд смотрел на него, но пока не решался заговорить. Он подбирал нужные слова, желая подать свою историю так, как сам её ощущал и проживал, но, кажется, эта задача ставила его в тупик. Реджинальд понимал: слова не передадут и сотой доли того, что он успел прочувствовать за время жизни на расстоянии, особенно при попытке рассказать о событиях, ознаменовавших собой первые несколько лет пребывания в Лондоне. Он не мог сказать, что находился в состоянии беспросвета, но и счастливой собственную жизнь назвать язык не поворачивался.       – Плохо, – произнёс он, спустя определённое количество времени. – Знаю, что это звучит немного лицемерно, учитывая тот факт, что мне не пришлось бороться за выживание, но всё действительно так. Мне было плохо. Сложно об этом говорить, но молчать ещё сложнее.       Кажется, тебя переполняют противоречивые чувства, но я... Я не решился бы на этот обман, если бы Соня не пострадала. Да и она не стала бы прикрываться чужой личиной, желая получить доступ к неограниченным средствам. Ты знаешь мою мать, она никогда не позволяла себе ставить меркантильные интересы на первое место, и меня учила тому же, но я не мог поступить иначе. В тот момент, точно не мог.       Мы встретили их в аэропорту, пересеклись в зале ожидания, и он первым ко мне подошёл, заговорил. Ему, кажется, и собеседник не особо нужен был. С таким же успехом он мог говорить с манекеном, но раз подвернулся я, то мне и довелось выслушать историю жизни Реджинальда. За полчаса общения я узнал практически всю его подноготную. Он пытался угостить меня шоколадом и рассказывал о том, что мама скоро выйдет замуж. Посетовал на то, что в самолёте им достались не лучшие места, но других не было... Не знаю, что заставило меня открыть рот и предложить обмен, но я это сделал. Соня услышала наш разговор и отправилась к Дженнифер.       Они договорились поменяться местами, что, в конце концов, и спасло нам жизнь. Пассажиры, находившиеся в хвостовой части самолёта, выжили. Не все, но многие, а те, кто сидел впереди – нет.       Для нас с мамой всё сложилось бы благополучно, если бы у неё не заклинило сиденье. Мне она приказала уходить, а сама осталась. Я хотел вернуться, но толпа подхватила меня и... Я не видел Соню до тех пор, пока её не вынесли спасатели. Меня близко к ней не подпустили, но краем глаза я всё-таки успел кое-что увидеть...       Тогда и решил стать Реджинальдом.       Нас в Англии ждала тётка, не самая богатая, не самая добродушная.       А их – человек, способный делать дорогие подарки будущей жене, которая считала, что носит на себе украшение со стразами, а не бриллианты чистой воды.       Это не тот поступок, которым можно гордиться, но я готов был, что угодно сделать, только бы Соня смогла выжить и не прятаться всю оставшуюся жизнь за вуалью.       Мои слова звучат, как попытка оправдаться, но я действительно...       Реджинальд вновь замолчал, сцепил ладони в замок и прикрыл глаза, чтобы не смотреть на Хэйвуда и не видеть осуждение, коим тот его поливал.       Во всяком случае, Реджинальду так казалось.       – Она звала меня по имени, – выдохнул хрипло. – Постоянно повторяла одно и то же. А мистер Меррит оказался моим тёзкой, и он решил, что она пытается дозваться его. Он брал её за руку, и шептал, что находится рядом, а она всё равно продолжала кричать. Успокаивалась только тогда, когда я прикасался к её ладони. Но этого никто не замечал. Ни врачи, ни сам Меррит, а я исправно играл роль того мальчишки, что пытался накормить меня шоколадом в аэропорту, и потом смотрел огромными от ужаса глазами, когда понял, что самолёт падает.       Это была совсем не та жизнь, которую я представлял себе прежде, до вылета. Это был грандиозный обман, и, пусть прозвучит пафосно, океан лжи, в котором я добровольно утопил Глена Рипли, позволив ему «умереть».       У меня появилось множество возможностей, я путешествовал, пробовал себя в разных направлениях искусства, чтобы в итоге всё равно прийти к тому, что само собой напрашивалось.       Наверное, это глупо, но я долгое время придерживался, да и сейчас продолжаю придерживаться мнения, что меня спас талисман, без которого не обходится ни один мой перелёт. А раз этот камень стал моим талисманом, глупо было не попробовать себя в области, предполагающей работу с украшениями.       Реджинальд сунул руку в карман, желая отыскать вещь, о которой говорил.       Хэйвуд почти не сомневался, что перед ним окажется тот самый лотос из горного хрусталя, подаренный им в день расставания.       И не ошибся.       Реджинальд разжал ладонь, и тусклый свет заиграл в гранях камня, сопровождавшего своего хозяина на протяжении долгих лет в любой ситуации. Прошло столько времени, а цветок выглядел точно так же, как в день прощания.       – Помнишь? – спросил Реджинальд.       – «Зимние клёны», огонь вдалеке, «охота мистера Шейли», «London after Midnight», вафли с клубничным конфитюром, охапки листьев в инее, лимонная отдушка, скрипящие лестницы, чтение энциклопедий на чердаке и много-много других вещей, которые невозможно забыть. Знаю, что ты тоже всё это помнишь. Открытка, слова, которые ты говорил прежде, и огонь в кромешной темноте. Я видел свет в окнах твоего особняка, но стоило только подойти, как он погас.       – На подоконнике выстроились в ряд все свечи, которые я зажигал после возвращения в Нью-Йорк. Мне хотелось, чтобы ты их видел, хотя, был уверен, что ни одного из моих представлений не застал. Я тушил очередную свечу и ждал наступления следующей ночи, чтобы вновь повторить привычный ритуал.       – Чтобы я их увидел и отправился оттуда же на приём к психиатру, решив, что окончательно тронулся умом?       – Нет. Чтобы вспомнил меня.       – Я никогда тебя не забывал, – произнёс Хэйвуд, слегка повысив голос и позволив истинным эмоциям прорваться на свободу. – Невозможно забыть того, кто был если не смыслом твоей жизни, то центром её – однозначно. Я мог бы сейчас устроить истерику, заорать, сколько всего пережил за это время, рассказать о своих визитах к психологу, да и о многом другом, что мне пришлось пройти, но это будет ещё более нелепо и по-детски, чем молчание, висевшее над нами всё это время. Знаешь, как прошли последние недели моей жизни? В тот вечер, когда ты постучал в дверь нашего офиса, я подумал, что действительно свихнулся. Я хотел назвать посетителя твоим именем, но... это всё не могло быть правдой, ведь официально ты уже четырнадцать лет, как числился среди мёртвых. Чем дольше мы общались, тем сильнее становилась уверенность, что он – это ты, а ты – это он. Я не обвиняю тебя и не говорю, что вся вина целиком и полностью лежит на твоих плечах. Я не осуждаю, правда, но если бы это продолжилось и дальше, мне действительно пришлось бы покончить с привычной жизнью и свалить на несколько недель в реабилитационный центр. Иногда мне безумно хочется тебя ударить, чтобы больше не было в голове этой глупости, но я знаю, что никогда этого не сделаю.       – Почему?       – Просто потому, что это именно ты, Глен. Разве нужны какие-то другие причины? Я считался твоим другом и старался не переступать тонкую грань, помня о том, сколько тебе лет. Думая о том, что Соня со мной сделает, если вдруг я однажды решусь рассказать ей о своих чувствах к тебе. О том, что ты со мной сделаешь, если это признание будет тебе противно. Друзьями бы мы не остались.       Хэйвуд замолчал и внимательно посмотрел на собеседника, ожидая реакции на свои слова. То ли подтверждения данному предположению, то ли опровержения.       – Не остались бы, – согласно произнёс Реджинальд. – У нас не было ни единого шанса сохранить исключительно дружеские отношения, хотя бы потому, что не только ты перешагнул за рамки такого восприятия. На самом деле, это почти забавно. Он улыбнулся смущённо, не будучи до конца уверен в правильности произнесённых слов. Однако сколько бы он не пытался, иная формулировка на ум приходить отказывалась. Это действительно было одновременно забавно и – вместе с тем – грустно.       – Что именно?       – Мы всегда понимали друг друга с полуслова, могли молчать и по глазам читать мысли другого. Преувеличиваю, конечно, но... Почему мы тогда не сумели рассмотреть столь очевидные чувства? И почему сейчас нужно было настолько измотать друг другу нервы? Это, признаться, больше риторический вопрос, потому что ответа на него я не знаю и вряд ли однажды сумею найти. Я готов был сорвать презентацию, запятнать собственную репутацию и с завидным постоянством обкрадывать собственную семью, только бы ты продолжал за мной гоняться, вспомнив в процессе и наши детские игры, и меня. Но именно тут ситуация смешной быть перестаёт и становится нелепой. Во всяком случае, для меня. Вроде бы я взрослый мальчик...       – Я вроде бы тоже, – хмыкнул Хэйвуд. – Что не помешало мне до последнего перекладывать ответственность на тебя и ждать, когда ты придёшь и скажешь, кто скрывается за маской Реджинальда Меррита. Прошло столько лет, и вроде бы мы изменились, а стоит только пересечься, и снова на месте взрослых людей два смущённых подростка, которые ни черта не смыслят в отношениях и разговаривать о них нормально не умеют.       – Сколько бы времени мы сэкономили, назови ты тогда моё имя.       – Сколько бы времени мы сэкономили, если бы ты тогда рассказал мне всё, с самого начала.       – Да, – кивнул Реджинальд согласно. – Но я не был уверен, что ты всё ещё вспоминаешь два года, проведённые в стенах пансионата. Огромное количество воды утекло с тех пор. Люди забывают и большее, что говорить о такой мелочи?       – Это были лучшие годы моей жизни. Ты был главным человеком моей жизни. Я провёл чёртову тьму времени, пытаясь уверить себя в том, что ты действительно умер – мне нужно забыть о тех годах, начать жизнь с чистого листа, встретить какого-нибудь хорошего человека... Ты спрашивал, почему у меня не складывались другие отношения. Ответ очевиден. Мне нужен был кто-то, максимально похожий на тебя. Во всяком случае, так казалось на первых порах. Когда появился Реджинальд, я в этом усомнился, потому что человек, имеющий сходство с моим талантливым мистером Рипли, едва не уничтожил меня окончательно. Точнее, не он, а эмоции, связанные с его появлением. Эмоции, связанные с мелочами, которые я замечал, но списывал всё исключительно на мнительность, считал их игрой подсознания, выдачей желаемого за действительное. Глен, скажи мне, как можно быть такими слепыми и тупыми?       – Я не знаю, – покачал головой Реджинальд. – Консультант из меня паршивый, особенно, когда речь заходит о...       – О чём?       – О ком.       – И о ком?       – О тебе, Хэйвуд. О тебе. Знаешь, как я боялся, что ты пошлёшь меня на все четыре стороны, если я однажды решусь тебя поцеловать? Знаешь, скольких усилий мне стоило удержаться от этого шага в тот вечер, когда ты с нами прощался? Знаешь, сколько я стоял у ворот, надеясь, что ты всё-таки придёшь туда? Но наступила ночь, а ты так и не вернулся. Потом уже Соня загнала меня в дом, едва ли не отдирая от ограждения, когда я цеплялся за него и никуда не хотел уходить. Мне не пришлось ничего ей объяснять, она сама обо всём догадалась. Заговорили мы об этом гораздо позже, когда начали отзываться на чужие имена. После разговора у меня не осталось сомнений: она знала, что я в тебя влюблён. Она давно это заметила, а ты – нет.       – Я был там, – произнёс Хэйвуд. – Возвращался. Уже поздней ночью. Правильнее сказать, ближе к утру. Было темно, а я стоял и смотрел на здание пансионата, надеясь... На что-то надеясь. Наверное, на то, что ты появишься, перемахнёшь через забор, и мы всё-таки останемся вдвоём. Одни во всём мире, как бы пафосно это не прозвучало. Вместе с тем я радовался, что мои мечты так и остались нереализованными. Я должен был дождаться твоего восемнадцатилетия. Хотя бы его. И только тогда обременять своими чувствами, признаваясь в них.       Хэйвуд нервно засмеялся и потёр переносицу. Ему было смешно от осознания, насколько нелепо складывались их отношения прежде. Насколько нелепо они продолжились теперь. Там, где можно было просто открыть рот и поговорить, они умудрились напороться на все препятствия, выставленные на пути к счастью, и пересчитать собой все острые углы.       Он поймал себя на мысли, что впервые за долгие годы готов разреветься только от того, что теперь его лучший друг вновь оказался рядом. Не кто-то похожий и чужой, а именно Глен, с которым они, в своё время, прошли вместе через огонь, воду, медные трубы и сотни переделок, как самых незначительных, так и довольно опасных.       – Мне двадцать восемь, – произнёс Реджинальд, проводя ладонью по столешнице и стараясь не смотреть на Хэйвуда. – Двадцать восемь, а не восемнадцать и уж никак не четырнадцать. Я великовозрастный кретин, по-прежнему отчаянно влюблённый в лучшего друга детства и совершенно не представляющий, как поступить со своими чувствами.       Он собирался и дальше протирать столешницу, но в его планы вмешались обстоятельства. И Хэйвуд вместе с ними, накрыв ладонь своей рукой. Он не пытался погладить или переплести пальцы, просто удерживал на месте.       Реджинальд перевернул ладонь, прикоснувшись к руке Хэйвуда, сжимая её.       – Я скучал, – прошептал. – Хэйвуд, как же я скучал всё это время. Если бы ты знал...       – Я знаю, – тихо ответил Хэйвуд, и Реджинальд ни на секунду не усомнился в правдивости сказанного.       Сейчас большинство слов давалось обоим с трудом, потому что ураган воспоминаний, разделённых на двоих, вновь подхватывал их, возвращая на четырнадцать лет назад, когда они расставались, стоя там, у ворот «Зимних клёнов».       Хэйвуд вкладывал Реджинальду в ладонь свой прощальный подарок и позорно убегал, а Реджинальд продолжал стоять у ограждения и сожалел о том, что смелости не хватило на многое. В первую очередь – на признание в своих чувствах, столь старательно замалчиваемых на протяжении длительного периода.       Теперь у него появилась возможность наверстать упущенное, сказать всё, о чём он умолчал прежде, сделать всё, что запланировал тогда, но в последний момент отказался.       Теперь он мог обнять Хэйвуда и не выпускать его из объятий.       Теперь он не боялся сказать, что любит, понимая, что откладывать решительные поступки в долгий ящик можно неоднократно, но никто не знает, какие события наполнят следующий день жизни.       Будет ли вообще возможность сделать то, о чём мечтал, или всё разрушится одним махом?       В кармане дожидалось своего часа заветное украшение, вручить которое Реджинальд пока так и не решился. Не знал, как подступиться, чтобы не испортить романтический момент сбивчивыми словами и трясущимися от волнения руками.       Прежде чем заговорить, следовало успокоиться, постараться привести нервы в порядок, сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, досчитать до десяти... Что там ещё советуют проворачивать психологи?       А, впрочем, не имеет значения.       Реджинальд понимал, что после признания в его жизни ничего ровным счётом не изменилось. Их собственный мир не рухнул и не рассыпался на миллион осколков. Всё на месте, всё цело, и нет никаких предпосылок к печальному завершению сложившейся ситуации. Всё оказалось гораздо позитивнее, чем он придумывал в процессе.       Теперь он мог окончательно выдохнуть с облегчением, шумно, громко, словно сбрасывая с души огромный булыжник. Выдох получился тихим, еле различимым. Вместе с тем, обжигающим и даже томным.       В определённой степени.       Реджинальд ничего не делал нарочно, всё само собой получалось.       Горячее дыхание на ключице, как воспоминание о моменте прощания.       Осторожное прикосновение к пострадавшей коже, поцелуй, отпечатавшийся рядом с яркой бордовой полосой.       Только ничто не удерживало от решительных шагов. Не существовало невидимых поводков, способных потянуть назад в самый неподходящий для этого момент, не было никаких ограничений и рамок. Реджинальд получил свободу действий и собирался воспользоваться ею в полной мере.       – Глен, – позвал Хэйвуд, но ответом его не удостоили.       Приложили палец к губам, призывая замолчать, но Хэйвуд прикусить язык не смог. Он многое должен был сказать.       Компенсировать время нелепого молчания, в котором они провели столько дней.       – Не пропадай больше. Ты мне нужен. Очень-очень нужен. Я...       – Люблю.       – Тебя. – Хэйвуд прикрыл глаза, понимая, что эти слова были произнесены практически в унисон.       Достаточно было лишь наклониться немного ниже и ощутить на губах поцелуй, что так и не случился в момент прощания. Поцелуй, похожий на тот, что уже состоялся на кухне, в доме Реджинальда, но не омрачённый сомнениями, метаниями и страхом совершить ошибку, а оттого чудесный вдвойне.       – Иди сюда, мой наречённый – решительно выдохнул Хэйвуд, потянув Реджинальда за рукав пиджака, заставляя подняться из кресла и притягивая к себе.       Реджинальд не сопротивлялся.