«У некоторых людей есть к нам ключи». « — В жизни появилось что-то новое? — Иногда достаточно просто сдуть пыль со старого». — Мари Хермансон
за тридцать три года до падения
— Обернись мадам Мим кошкой — становился котом и Мерлин, прими она обличье собаки — ей вторил её противник; и когда мадам, потеряв всякое терпение, превратилась в огромного аллоя, изобретательный маг последовательно обратился в целую вереницу еще не открытых микробов икоты, скарлатины, коклюша, оспы и бесноватости. Мерзкая мадам Мим, подхватив все эти болести сразу, незамедлительно сдохла*, — щуплый мужчина в очках, за которыми поблёскивали лукавые тёмные глаза, дочитал очередную главу и, захлопнув книгу, отложил её на прикроватный столик, не вставая с кровати. — Папа, — серьёзно поинтересовался младший, Джеймс, — а вирус это животное? Джим закатил глаза (он-то давным-давно прочёл отцовскую энциклопедию, в отличие от некоторых, дни и ночи напролёт глазевших на комиксы) и незамедлительно начал перечислять: — Нет, есть Царство Бактерий, Вирусов, Животных, Гри- Брат не дослушал его и перебил готовившуюся лекцию по биологии: — Но тогда Мерлин поступил нечестно! — Никаких споров. Марш спать, — велел им Мориарти-старший, а потом снял очки и устало потёр глаза. Он поцеловал обоих мгновенно притихших, но не менее от этого воинственных (не было никаких сомнений, что разговор возобновится, как только отец закроет за собой дверь) мальчишек по очереди в лоб и, пожелав им доброй ночи, включил ночник и вышел из детской. ***наши дни
Не отнимая телефона от уха и только слегка побледнев, Шерлок Холмс, который был сейчас ничем другим, как почуявшей запах напуганной добычи гончей, вздрогнул от страшных слов своего лучшего друга, и когда он вскочил, едва не опрокинув на стол чашку кофе, Джон подумал было, что это они выбили его из колеи, отчего жгучие слёзы, не вырываясь наружу, вскипели где-то внутри него. Против воли он подумал о том, что неплохо было бы сейчас набросить на плечи куртку и вместе с Грегори оказаться в каком-нибудь жарком, душном, прокуренном пабе, чтобы напиться до потери сознания паршивым виски, потому что как только его мысли приближались к слову «ребёнок», его начинало трясти, а купленные детские вещи многоцветным пятном кружились в памяти, доводя его до такого отчаяния, что его нельзя было выразить словами, а только попытаться залить полыхающий в груди пожар обжигающе крепким алкоголем, чтобы тот разгорелся ещё пуще и спалил всё изнутри дотла. Не чувствовать. Седация сердечной мышцы. Доктор Уотсон посмотрел на свои трясущиеся крупной дрожью руки и как-то глупо и рассеянно подумал о том, что он не годится на должность хирурга… Vulnus alere venis. Всё путалось, и кружилось, и плыло перед глазами, а в висках стучал охрипший и слабый голос Мэри — Джон, Джон, послушай: наша дочь… Но всемирно известный сыщик, зависящий от героина чуть меньше, чем от преступлений авторства Джима Мориарти, бросил заказ нетронутым и неоплаченным и зашагал по улице, не обращая внимания на капающий за воротник медленно ослабевающий дождь, постепенно сменяющийся холодным зимним солнцем. — Ты болван, Грэгсон! — буднично и даже с какой-то саркастичной симпатией к необратимо больному, по его мнению, кретинизмом собеседнику, заявил Холмс. Он быстро и громко тараторил по телефону, и этот его тон означал, что он предельно сосредоточен и, вероятно, душевно взволнован, хотя последнего нельзя было утверждать наверняка, поскольку знаменитого детектива почти никто и почти никогда не видел испытывающим эмоции подобной интенсивности. — Если всё так, как ты говоришь, я сделаю из тебя боти… — тут он запнулся, — боттичеллевскую «Карту ада». Джон торопливо вытащил из внутреннего кармана куртки бумажник, хлопнул по столу банкнотой в двадцать фунтов и поспешил за своим товарищем, хотя и хотел в глубине души оказаться от него как можно дальше и предпочтительно в одиночестве или хотя бы в обществе инспектора — но и тот был всецело поглощён вниманием детектива (сверкнула гаденькая мысль о том, как глубоко и односторонне влияние их с Шерлоком дружбы на его жизнь, но Уотсон сердито отогнал её вместе со вспыхивающим, как неисправная неоновая вывеска, тошнотворно ярким светом в сознании словом «кюретаж»**). — Кэб! — властно выкрикнул сыщик, поднимая руку, и, как это нередко бывало, Вселенная повиновалась ему, словно родители желаниям и настроениям капризного ребёнка: почти сразу же на обочину съехало такси, в которое он забрался, не прекращая говорить и даже не удостоверившись, следует ли за ним доктор, так что тому пришлось проскользнуть на заднее сиденье в последний момент. — Впредь используй рукав! — сердито бросил консультирующий детектив в трубку и завершил вызов. Весь его вид говорил о крайне нервозной сосредоточенности; Шерлок фонил азартным беспокойством. — Домой, — неопределённо велел он, и Джон устало проговорил адрес их общей квартиры водителю; за окнами замелькали дома. По старой привычке лучший друг знаменитого сыщика избирал тактически безупречную, если имеешь дело с Холмсом-младшим, линию поведения, — выжидающее молчание. Три, два, два с половиной, два с четвертью… — Блестяще! — вскричал Шерлок, сверкнув глазами, а потом резко повернулся к своему товарищу. — Это не преступление, это искусство! Тот, тщательно стараясь высвободиться из тягостных мыслей, то и дело спотыкаясь о раздражение и отчаяние, кивнул, выражая желание слушать. — Ожерелье, Джон, — проговорил детектив с медленно проявляющейся на лице улыбкой маньяка, который только что синтезировал кальциевый коктейль из человеческих тканей, — твоя жена носила у сердца чужую ДНК. В очередной раз дёрнувшись, Уотсон мысленно проклял манеру Шерлока умудряться совершенно не замечать двусмысленности собственных реплик. — Лестрейда, — вдохновенно продолжал он, загибая пальцы, — моего братца, мою собственную, естественно, и Себастьяна Морана. Выделенную ДНК в жидком виде. Mary and… Mary end. — И… — нашёл в себе силы подать голос Джон, — каким образом Мориарти получил образцы? — Порой твоя глупость просто катастрофична, — заметил его собеседник, — как ураган, унёсший Дороти. Мой пот вместе с выделениями слизистой носа нашего инспектора весьма удобно оказались на носовом платке, заботливо подложенном мне под руку, когда моё внимание было сосредоточено на другой задаче; что касается Морана, то здесь не должно было возникнуть никаких сложностей — я более чем уверен, что он по-прежнему работает на Мориарти. А вот каким образом они подобрались к Майкрофту… Кэб затормозил у 221В, Бейкер-стрит, и снова доктору пришлось расплатиться, поскольку Шерлок, оборвав себя на полуслове, пулей выскочил из машины и скрылся за входной дверью ещё до того, как таксист успел озвучить сумму. Поднявшись вслед за другом наверх, Джон обнаружил его посреди гостиной и открыл было рот, чтобы как минимум заставить его подобрать брошенное на пол пальто, но тот воздел вверх обе руки, призывая к молчанию. — Я должен побыть один, — сообщил детектив как ни в чём не бывало и обратил постепенно концентрирующийся на собственном сознании и теряющий связь с реальностью взгляд в сторону двери, намеренно или случайно указывая доктору Уотсону ближайший остановочный пункт его путешествия в небольшом отпуске от мира загадок и преступлений. — Как ты можешь? — взорвался Джон, чувствуя, как раздражение и бессилие захлёстывают его изнутри ледяной невыносимой волной, заседающей иглами в мозгу и в сердце, как осколки зеркала Снежной Королевы, что превращали цветущие розы в червивые. — Как можешь выбирать его сейчас? — Ты, вероятно, намерен весь вечер пьянствовать, — сказал вдруг Шерлок, в последний раз перед погружением в Чертоги оборачиваясь к своему лучшему другу, а потом и вовсе озадачил его, положив руку на плечо и крепко сжав его. — Но неразумно торопить события. С этими словами он упал в кресло, оперев голову о кончики пальцев сложенных вместе ладоней и застыл; обращаться к нему было теперь бесполезно. Дождавшись, пока шаги доктора Уотсона на лестнице стихнут, обозначая его перемещение на безопасное от гостиной расстояние, консультирующий детектив, не отрывая взгляда от условной точки на двери, дрожащими руками вытащил из-под обивки заветные ингредиенты и, когда спустя несколько торопливых минут чистый героин повышенной концентрации сквозь иглу просочился в его кровь, он не смог сдержать едва слышного стона удовольствия. Подсознание поглотило его. *** Вырулив на главную трассу, Мориарти позволил себе слегка расслабиться и осторожно потрогал набухший под повязкой глаз — тот отозвался сильной резкой болью, и консультирующий преступник не выдержал и негромко зашипел. Повреждение было настолько значительным, что невозможно было даже надеть солнцезащитные очки — обстоятельство во всех смыслах неблагоприятное — и потому криминальный консультант щурился и практически не видел дороги перед собой, ведя автомобиль на ощупь, интуитивно, по памяти: забыть эту дорогу он, быть может, и хотел бы, но не мог. Позади и впереди него была смерть, и смерть же была внутри него, но смерть последняя согласно математической теории вероятности не достигая абсолютной единицы всё ещё была вопросом времени… или желания. Джим, пусть и был в машине один, бросил зачем-то задумчивый взгляд на заднее сиденье, а потом нахмурился и прибавил газу. Дом, к которому он направлялся, согласно документам принадлежал некоему Чаду Р. О. Бирроку и при покупке был занесён в список недвижимости, к которой стоило обращаться только в случае крайней необходимости — отчасти из-за его прошлого, которое, как ни запирай его на семь замков, рвалось наружу из каждой оконной щели, отчасти потому, что находился всего в паре кварталов от Бейкер-стрит. В Лондоне Мориарти располагал множеством укрытий, которые, если отметить их на карте, становились похожими на спиралевидную сеть, опутывавшую город («Heʼs a spider», — произнёс в сознании голос Шерлока), и в зависимости от положения дел он таился то в одном коконе, то в другом, но этот был особенным, потому что был во многих смыслах началом. День был солнечным и весьма холодным — что, учитывая неоднозначное изменение точки зрения, было весьма иронично. Улицы влажно блестели после грозы, и повсюду витало ощущение ожидания; впрочем, так всегда кажется тому, кто чего-то ждёт, разве нет? Ледяной воздух, пронизанный лучами небесного светила, лез в ноздри и в горло будто бы тяжёлыми камнями, вынуждая двигаться медленнее, и трусившая по обочине дороги собака, казалось, увязала в нём, словно в ртути, еле-еле поднимая лапы; с черепашьей скоростью тащились по окружной трассе грузовики, заставляя криминального консультанта нервничать и барабанить пальцами по рулю; весь путь, хоть и занял несколько часов, показался ему бесконечно, мучительно, невыносимо долгим — увидев замаячивший вдалеке указатель на Лондон, Джим почти испытал облегчение. Porsche Panamera 4, скользившая чёрной тенью, неуловимо напоминала своего пассажира, и даже когда она остановилась, прошуршав шинами по гравию, у маленького старого дома, отделанного белым деревом снаружи (остаток веяний архитектурной моды восьмидесятых), казалось, что она притаилась в ожидании прыжка. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было. Мориарти заглушил мотор, но вышел из машины не сразу: внутри него разворачивалась борьба прошлого и настоящего, и от исхода этой войны зависело напрямую будущее. Он положил обе руки на руль и опустил голову, наплевав на осторожность и на то, что практически любой прохожий мог узнать в нём «того ублюдка из восьмичасовых новостей». Как нередко случалось в последнее время, стоило ему закрыть глаза, как его словно бы чьи-то руки манили в собственные Чертоги, которые всё больше и больше наполнялись водой. Всё чаще консультирующий преступник видел собственное мыслепространство с высоты птичьего полёта — и никак не мог поближе к нему подобраться — затопленные бесчисленные улицы, где на стенах домов и на кирпичах дорог содержалась бесценная информация, которую он так тщательно собирал и сортировал, искажалась при взгляде сквозь толщу воды; на её поверхности с той памятной вылазки в Чертоги неизменно плавало по нескольку яблок с вырезанными на них словами, и каждый раз попадались новые. «Awfully clever». «Ordinary». «Digits». «Better offer». Всего только мельком вспомнив эту картину, а так же скользящую в воображении влажной прохладой подводную вогнутую плоскость крыши Бартса, Мориарти прямо-таки почувствовал, как запах освежителя воздуха в его машине постепенно приобретает сладкие нотки аромата шарлотки, и стряхнул с себя наваждение, поведя плечами. От этого движения следы кнута на груди заныли с новой силой, отрезвляя его: Шерлок — это ключ. Промаявшись с четверть часа в терзавших его сомнениях, Джим всё-таки выбрался из машины, захлопнул дверцу и подошёл к заваливавшейся набок дощатой выкрашенной три десятка лет назад в белый ограде — посеревшая краска слезала с дерева хлопьями, похожими на бумажный снег. Он протянул было руку, чтобы отпереть ворота — звякнули ключи, сверкнув на солнце и ослепив его на мгновение — но вдруг замер, и единственный его видимый зрачок расширился, сделав его и без того тёмный глаз похожим на сотканный из антиматерии агат. Почтовый ящик был настолько забит адресованными ему письмами и открытками, что несколько высыпалось на землю, устлав вход расплывшимся от дождей бумажным ковром — бесчисленное количество разных почерков людей, приходивших сюда после его смерти и оставлявших прощальные письма. Мориарти знал, что его боялись, знал, что ненавидели, известно ему было и о том, что им восхищались, но чтобы любили — потрясённый и растерянный, он, так и не опустив руку с зажатой в ней связкой ключей, наклонился и принялся внимательно разглядывать размашистые, убористые, кривые, каллиграфические, полуразборчивые буквы, написанные людьми, чьи запястья были крепко связаны нитями, которые он держал в своих руках до того, как появился Шерлок Холмс и разнёс сеть в клочья; случайными людьми, которые мечтали работать на него; и даже дурашливыми старыми знакомыми из прошлой жизни, которые мнили себя осознавшими свои ошибки. Большинство оставивших послания были мертвы или сидели за решёткой, о нескольких было известно, что они успели удрать за границу, прежде чем за них взялись Братья Гримм. Консультирующий преступник незаметно для себя оказался по другую сторону ограды, открыл ящик и, застыв на месте, как живое воплощение своей собственной восковой фигуры в музее Мадам Тюссо, прочёл их почти все (небрежно отодвигая уголки ногтем по мере изучения) и почувствовал странный и непривычный для него прилив сил, смешанный с раздражением человека, привыкшего со всем справляться в одиночку и неожиданно получившего помощь; большинство не оставили подписей или назвались аллюзиями к кодовым именам, использовавшимся в работе. В ворохе бумаг, поверх чьей-то размашистой и бестолково-восторженной писанины, примостилось на простой белой картонке несколько изящных закорючек — острое ребро ключа впилось в резко сжавшийся кулак, заново воспламенились жгучей болью так и не промытые спиртом раны на груди —«Fifues asarso lmvien lyota. — SH»
Джим перевёл взгляд на дату. The fall. — Ах, Шерлок, — с лёгкой улыбкой протянул он, чувствуя сразу и облегчение, и тоску, и тепло, и не веря своему единственному глазу; и хотя, казалось бы, за этой многообещающей репликой следовало бы ожидать какого-нибудь продолжения, Наполеон преступного мира закусил губу и умолк. Постояв ещё немного перед раззявленной пастью почтового ящика, Мориарти, так и не вынырнув до конца из одному ему известных таинственных раздумий, выпрямился во весь рост и зашагал по так хорошо знакомой дорожке к родительскому дому, чтобы проскользнуть в светло-голубую дверь под номером 26, Вудлэнд Райз-стрит. *** Шерлок в отчаянии схватился за голову и запустил пальцы в спутавшиеся кудри; что-то мешало ему, что-то перехватывало контроль из его рук, что-то было не так, как раньше, и изменить этого было нельзя. Его мотало по Чертогам, как тряпичную куклу, из места в место, из воспоминания в воспоминание, и ему и хотелось, и не хотелось очнуться. Любопытство брало верх, как у часовщика, который, пусть и знает, что если разберёт на шестерёнки старинные часы, не сможет собрать их обратно, но не способен устоять перед искушением узнать, как они были устроены и что остановило их. Стрелки, большие и маленькие, усеяли пол под ногами. Холмс толкнул массивную дверь и оказался в уже знакомой комнате с круглыми стенами, обитыми войлоком, и с массивным ошейником на цепи, прикреплённой к ним; но Джеймса Мориарти в ней не было. Сделав пару шагов, сыщик, олицетворявший квинтэссенцию собственного сознания, опустился на колени в подсознании и взял в руки ошейник, который при ближайшем рассмотрении оказался сильно проржавевшей короной. Цепь звякнула. Шерлок закрыл глаза, кончиками пальцев касаясь металла, который становился с течением времени теплее; он осторожно двинулся вдоль цепи, держась за неё, пока визуализированные мыслеформы его снова менялись. Его окутала сотканная из слепящего белого света темнота, мягкая на ощупь, шелковистая, живая темнота; она казалась дружелюбной и немного печальной, как забытый старый друг, растерянно улыбающийся в ответ на просьбу напомнить его имя. Звенья, видимые даже сквозь сомкнутые веки, скользили в его ладонях, быстрее и быстрее, и, обжигаясь о них, Холмс едва не выпустил цепь из рук, но стерпел боль и постепенно добрался до её другого конца. Темнота взвихрилась беспокойным облаком, как молоко в прозрачной чашке с чаем, и опала; детектив снова нащупал ошейник и подумал было, что вернулся туда же, откуда пришёл, но тут в лицо ему ткнулся мокрый собачий нос, и, отпустив цепь, Шерлок почувствовал под обожжёнными ладонями гладкую шерсть, и с облегчением произнёс: — Рэдберд, — и голос его звучал так, как много лет назад; посмотрев на свои руки, он обнаружил, что это руки маленького ребёнка. — Мой умный мальчик… Окружавшее его пространство пульсировало, как головная боль, перкуссии в сабвуферах или кровь в лучевой артерии на тыле кисти. Рук стало четыре; собаку гладил кто-то ещё, и, подняв голову, Шерлок встретился взглядом с тёмными печальными глазами другого ребёнка, который показался ему смутно знакомым. I see some children playing: Nothingʼs being said; They donʼt even have to talk — They read each otherʼs death.*** Лицо его то и дело как-то неуловимо рябило, не желая оставаться постоянным: по нему словно бы пробегали помехи, как на экране в штормовую погоду; Шерлок почувствовал себя дурно — его начинало неумолимо мутить. Маленький Мориарти открыл рот и медленно, словно бы раскачивая звук, начал говорить: — How came I dead? Youʼll not be juggled with: To hell, allegiance! vows, to the blackest devil! Conscience and grace, to the profoundest pit! I dare damnation. To this point I stand, That both the worlds I give to negligence, Let come what comes; only Iʼll be revenged Most thoroughly for my archrival. Детектив так крепко вцепился в шерсть Рэдберда, что костяшки пальцев побелели, а собака негромко заскулила от боли. — Who shall stay you? — со строгостью, которая могла бы показаться комичной, не вызывай она такого панического ужаса, спросил темноглазый ребёнок. «You!» — пискляво выкрикнул в памяти неидентифицируемый женский голос, смутно ассоциировавшийся со свадьбой. Белое платье… Мэри? — My will, not all the world: And for your means, Iʼll husband them so well, They shall go far with little. — Пожалуйста, — взмолился Холмс, сам не зная, о чём хочет попросить; сквозь детское личико прорывалось изображение взрослого лица в прямоугольных очках, а третьей вложенной картинкой был почему-то череп на каминной полке; все три слюдяных слайда мелькали со страшной скоростью, то приближаясь, то отдаляясь. — Ты свободен, пожалуйста… — Good, Sherlock, If you desire to know the certainty Of your dear archrivalʼs death, itʼs writ in your revenge, That, sweet case, you will draw both friend and foe, Winner and loser?**** Растерявшись и балансируя на зыбкой, будто бы мелом или алым песком худу начерченной прямо на полу, границе между пространствами Чертогов и комнаты на втором этаже Бейкер-стрит 221В, Шерлок почти не думая выдохнул последнюю строку, служившую завершением шекспировского диалога, и очнулся только когда услышал щелчок, раздавшийся где-то в районе камина — мысли медленно прояснялись, освобождаясь от солиптического белёсого тумана, — а затем короткий писк; обычно паранойяльно наблюдательный, сыщик с изумлением и некоторым совершенно естественным для него раздражением обнаружил, что упустил из вида такую вопиюще ненормальную и выбивавшуюся из привычной обстановки вещь — тепло ускользало из рук — как надетые на череп несуразные, дурацкого стимпанковского вида круглые металлические очки. С трудом поднявшись и не вполне вырвавшись из героинового марева, Шерлок на нетвёрдых ногах подошёл к нему поближе, взял его в руки и отметил, что даже новоприобретённого аксессуара, подаренного бессловесному другу (никаких сомнений) криминальным консультантом, который, несмотря на все старания Майкрофта, по-прежнему, как выяснилось, имел свободный доступ к его квартире, не хватало для технического и логического оправдания того факта, что череп ненамного, но ощутимо потяжелел, и потому принялся вертеть его, внимательно оглядывая со всех сторон — пока не обнаружил прикреплённый с внутренней стороны os occipitale****** крошечный и мигающий красным огоньком микрофон. Подсоединённый к миниатюрному звукозаписывающему аппарату с невероятно ювелирной работы радиоточкой, он сопровождался издевательской запиской «How do you like my war ship?». Вдруг детектива сильно качнуло, и где-то в районе желудка словно рвануло крюком — едва сдержав резкий порыв рвоты, оставивший во рту мерзкую вонь, он понял, что задыхается. Рядом с устройством имелась кнопочка, и, полагая стиль Мориарти слишком изысканным для такой банальщины, как установка взрывчатки во второй раз в том же месте, Шерлок рискнул нажать её — и услышал собственный голос, с придыханием повторяющий: «None… but your enemies. None… but your enemies. None…» *** Майкрофт, вздрогнув, проснулся в мягком и уютном кресле с тёмно-бордовой бархатной обшивкой, в котором задремал на пару часов, и устало потёр ладонями лицо — за окном роскошной виллы постепенно начинало смеркаться, солнце, сморившее его после партии в шахматы и прошедшей за вычислениями ночи, постепенно угасало, и та часть могучего мозга Холмса-старшего, что не утратила ещё способность к образному мышлению, провела почти неощутимо для него самого параллель с истекающим временем. Новые горизонты и масштабы, открытые картой, положили конец всему — и его пребыванию в гостеприимном, как логово проголодавшегося тигра, доме лорда Морана, тоже пришёл конец. Сам хозяин, совсем как недавно политик, был во власти сна, блаженно задремав на колоритном восточном диванчике, стоявшем по другую сторону стола из чёрного дерева, на котором осталась нетронутой доска с остановившейся на ней игрой — шах белому королю Майкрофта на А8 чёрным слоном (С6) и чёрным королём (А6) Себастьяна, — две чашки недопитого кофе с коньяком и мраморная пепельница. На широком комоде неподалёку лежала исчёрканная вдоль и поперёк карта Англии, на которую согласно полученным координатам было наложено белым чернильным карандашом с поворотом на 90 градусов вправо (.25 от 360°) созвездие Aquilla с точкой, обозначающей Альтаир-альфа, на месте Тауэра, эпсилоном в Корнуэлле, тетой в Норвиче, гаммой в Эдинбурге и йотой в Ноттингэме******. Подумав, глава британского правительства, совершенно несолидно облачённый в морановскую рубашку, которая была ему слегка маловата, задвинул шторы, чтобы они не помешали послеполуденному отдыху, а потом подошёл поближе к диванчику и сложил руки за спиной, устремив потухший безжизненный взгляд на спящего на нём лорда. Тот во сне будто бы почувствовал чьё-то присутствие и шевельнул рукой, что-то пробормотав, а потом снова утих. Старший из братьев Холмс, постояв немного, прикрыл глаза, как смыкают обычно веки люди, старающиеся обуздать внутренние болезненные для них терзания, вытащил у Себастьяна из-за уха сигарету и вышел из комнаты, а затем убрался и из поместья, справедливо полагая, что вряд ли ещё когда-нибудь переступит его порог. Как только дверь за ним закрылась, личный снайпер Наполеона криминального мира открыл глаза и уставился в потолок, как будто тот мог дать ответы на терзавшие его вопросы. *** Телефон в кармане у Мориарти завибрировал, просигналив о новом сообщении на голосовой почте. Поднеся его к уху и услышав торопливое, сбившееся дыхание Шерлока Холмса, который почти растерянно произнёс: «None but your enemies», консультирующий преступник подумал, что, будь его отец жив, в этот момент он был бы способен простить его. Джим выключил смартфон, задумчиво приложил его к губам, как пару лет назад флэшку с информацией, стоившей жизни нескольким высокопоставленным особам, и задумчиво уставился в окно спальни, которую делил когда-то с братом и которая теперь, вот уже двенадцать лет, была наиболее подробной биографией Шерлока Холмса со сносками о его матери и старшем брате в четырёхмерном формате, какой располагала известная человечеству Вселенная. Стены, пол и потолок покрывали газетные вырезки, копии уголовных дел, фотографии, карты с отмеченными на них маршрутами и воткнутыми в них флажками, а несколько бумаг были булавками прикреплены к шторам и плафону настольной лампы. Прощальная открытка со слегка смазавшимися и выцветшими от сырости в почтовом ящике чернилами была бережно и надёжно укутана в водонепроницаемый прозрачный тонкий пластик, а затем упакована в конверт, который красовался на полке рядом с толстой потрёпанной энциклопедией о животных. Мориарти, не заходивший в эту комнату с того самого дня, как отправил Молли Хупер первое сообщение с приглашением вместе выпить кофе, не сдержал блаженной, счастливой улыбки — и ощутил, как внутри него колыхнулась, тяжело повалившись набок, огромная ледяная глыба, становясь теплее и прекращая колоть и резать острыми краями его грудную клетку. В Лондоне начался снегопад.