ЧАСТЬ ВТОРАЯ. NaBO2•H2O2•3H2О ______________________________
— The amazing thing is that chaotic systems don’t always stay chaotic. Sometimes they spontaneously reorganize themselves into an orderly structure. — They suddenly become less chaotic? — No, that’s the thing. They become more and more chaotic until they reach some sort of chaotic critical mass. When that happens, they spontaneously reorganize themselves at a higher equilibrium level. It’s called self-organized criticality. ― Connie Willis
Вот оно время в его наготе: оно осуществляется медленно, его приходится ждать, а когда оно наступает, становится тошно, потому что замечаешь, что оно давно уже здесь. — Жан-Поль Сартр
20 декабря 2016 года , Лондон, 26 Вудленд Райз-стрит
Снег за окном кружил мягкими, крупными хлопьями, и, если, словно возвратившись на двадцать с лишним лет назад, прижаться носом к влажному холоду оконного стекла, то можно было на несколько мгновений увидеть себя летящим сквозь метель: бестелесным, смелым и никому не принадлежащим. Джеймс Мориарти моргнул несколько раз, пытаясь выйти из оцепенения, но душный омут прошедших лет, припорошенный словно снегом всех прошедших и грядущих зим, обволакивал его, хватая за руки и за ноги ледяными дуновениями. Кажется, сквозь щели в деревянных рамах дуло; кажется, где-то внизу разогревала духовку мама, чтобы, не видя за слезами противня, передержать коржи; кажется, их жёсткость появилась во рту, вызывая жажду. Мориарти сглотнул и, не отрывая телефона от губ, глубоко вдохнул - ртом, жадно и со свистом. Чуть заметно дрогнула нижняя челюсть и сразу за ней, словно пробежал по телу электрический разряд, веки и кончики пальцев. В ушах глухо застучали ночные шумные товарные поезда, раскачивая и укачивая его. Между стеклом и его ноздрями расползлось, чтобы медленно растаять, запотевшее пятнышко - доказательство жизни, материальности и течения времени; Кай и Герда, Мэри Поппинс, Мерлин и Король Артур, Орфей и Эвридика: все они пустились в дребезжащий пляс внутри его головы и сердца, пока по рельсам, взявшись за руки, бежали совсем ещё юные, совсем ещё...июнь 1995 года, Тринити Колледж в Дублине
Выскочив из здания университета, Джим бросился вон: чем дальше, чем скорее, чем безвозвратнее, тем лучше. Ярость, распиравшая его изнутри, превосходившая размерами его силу духа, его разум и его самого, сосредоточилась, казалось, в подушечках пальцев: она кололась и взрезывала его, и спасением от неё было только бегство: стремительное, безрассудное и направленное в пропасть настолько, насколько это только возможно, когда поднимающееся в лёгких пламя покрывает копотью рёбра. Студенты и прохожие шарахались от него, пока он бежал прямо через оживлённую улицу, наплевав на сердитые крики, раздававшиеся у него за спиной, и презрев самое себя, а прежде всего - католичество, отца, Карла Пауэрса и Милдред Линетт Холмс. Из изъязвлённого, измученного, истерзанного сознания не желали выходить её белоснежные изящные руки, похожие на больших белых пауков - восхитительная работа, миссис Холмс восхитительная Мориарти стиснул зубы, чтобы не закричать - это исключительно сложная тема, миссис Холмс вы превзошли всех Сумка, болтавшаяся у него на плече, казалась ему невыносимо тяжёлой - хотелось швырнуть её, что было сил, и пинать, пока от неё не останутся грязные клочки. Джим с наслаждением подумал, что с ничуть не меньшим удовлетворением врезал бы носком ботинка ей по лицу - это я я, а не эта паршивая английская дрянь я я и никто другой я исходил пеной от умственного перенапряжения я проводил ночи за вычислениями я вскрикивал от радости, когда теории одна за другой не поддавались опровержению Её аккуратные короткие светлые волосы, голова, склонившаяся над кропотливо исписанными листами, макушка, которую следовало размозжить о тот самый стол, к которому она подалась вперёд с полуулыбкой уверенного победителя - Джим проклинал свою исключительную наблюдательность, измывавшуюся над ним теперь, подсовывая незначительные детали, подводившие его - неизбежно - к умозрительной смерти миссис Холмс. Бесконечная, безжалостная, истеричная ирония вселенной лишала его кислорода: исследуя динамику астероида, он не мог бы и подумать, что вот так, в солнечный жаркий день, согласно законам космической физики, начнёт своё собственное самовозгорание. Факультеты математики и астрофизики остались позади; справа возвышался католический костёл святого Эндрю, и Мориарти едва сумел подавить желание ворваться внутрь и начать крушить деревянные лавки. "Я сожгу тебя, - подумал он, - я испепелю твои руки, твоё лицо и грудь, я выжгу твои внутренности, выжгу твоё сердце и сожру пепел". "Динамика возгорания", - подумал он. Резко вильнув вправо, Джим вбежал в здание Дублин Пирса* и взлетел по ступеням вверх; в его мозгу пульсировало: бежать, бежать, и, лихорадочно озираясь в поисках скорейшей возможности запрыгнуть в первый попавшийся поезд, он вдруг огорошенно застыл на перроне. По путям, петляя и грязно ругаясь, мчался, точь-в-точь, как он только что, высокий молодой человек в потрёпанной кожаной мотоциклетной куртке. Изящные черты лица совершенно не вязались с неотёсанностью его поведения, а от скорости бега захватывало дух. Мориарти проследил за ним взглядом, а затем, будучи на пике эмоционального напряжения, молниеносно принял решение, которое, будь это возможно, вполне могло бы быть продиктовано хроноклазмом** - сиганул за ним вниз. Чего он хотел добиться, преследуя первого встречного, Джим не знал сам - и только где-то на самом краю его перевозбуждённого, раскалённого добела сознания смутно вспыхивала мысль о том, что, если невозможно прямо сейчас оказаться в непосредственной близости с Миссис Холмс, то любой другой подвернувшийся под руку обыкновенный человек сгодится на роль мешка с мукой ничуть не хуже. Они бежали так долго, что у Мориарти начало темнеть перед глазами; он сипло дышал ртом, чувствуя, как сдавленное горло начинает кровить, и эта дикая свистопляска во имя безрассудства и самоуничтожения ему нравилась: как известно, нет лучшей формы эскапизма, чем физическое страдание. Поравнявшись со своей жертвой, Джим мельком глянул неизвестному в лицо. Тот, словно почувствовав его взгляд, встретился с ним глазами, а потом ухмыльнулся краешком рта и схватил Мориарти за руку, потащив за собой вперёд - и, каким бы это ни было неприятным тактильно и эмоционально переживанием, бежать так было действительно быстрее. В конце концов они остановились на изгибе путей. Джим, выдернув руку, немедленно сложился пополам, кашляя и пытаясь обуздать головокружение, а его странный товарищ перегнулся через барьер и хмуро поглядел вниз. Прямо под ними, в трёх с половиной метрах, открывался вид на маленький дворик, заставленный машинами и частично заваленный ящиками. Ноги Мориарти, казалось, налились свинцом; несмотря на это, он тоже подошёл к краю. Некоторое время они молчали; впрочем, оба они дышали так тяжело, что говорить не представлялось возможным. Поезда были далеко; рельсы едва слышно гудели, обозначая приближение одного из них с соседней ветки. Беглец щурился на ярком солнце, желваки его ходили вверх-вниз, а стёсанные до крови широкие ладони чуть подрагивали - но, кроме этих малозначительных, не ускользнувших от внимания Джима деталей, узнать об испытываемых незнакомцем эмоциях невозможно было совершенно ничего. Всё ещё глядя вниз и, судя по всему, о чём-то сосредоточенно размышляя, он вдруг вежливо, словно на герцогском приёме, кашлянул. - Позволь представиться, - с ледяной невозмутимостью произнёс неизвестный, чуть склонив голову, - лорд Себастьян Моран. Джим вздрогнул и быстрым движением руки отбросил со лба влажные тёмные волосы. - Джеймс Мориарти, - ответил он. Лорд кивнул. - Ну а теперь, - произнёс он, - когда формальности соблюдены... - Тут Моран очаровательно, хоть и устало, улыбнулся: - Прыгай. Внизу они крадучись пробрались в одну из многочисленных дублинских узких улочек, которые непостижимым образом встречались в индустриальном центре и становились, в основном, пристанищем наркоторговцев, проституток и мнивших себя богемными художников. Там их поджидал Ducati 916***, что окончательно озадачило Мориарти. - Не имею ни малейшего представления, от кого бежишь ты, - снова заговорил Моран, - но если догонят меня, то вместо того, чтобы посасывать дизель****, мы оба отправимся в ближайшую канаву кишками кверху. С этими словами он недвусмысленно похлопал по байку, а потом уселся на него и завёл мотор. Как только Мориарти забрался на мотоцикл позади него, они рванули с места. Джим обхватил его обеими руками и прижался к нему всем телом; духота, взвившаяся вверх пыль и сухой предгрозовой ветер въедались в его лёгкие. Мотоцикл набирал скорость: всё, кроме них, смазалось и прекратило своё существование - единовременно схлопнулись и оборвались все струны вселенной, больно ударив по ладоням. Прильнув щекой к грязной затёртой куртке, Мориарти, бессознательно разомкнувший влажные губы, будто бы погас: взгляд его не выражал ничего, кроме опустошённости и отчаяния. Гнев истончил его, выпотрошил силы, заставил хватать ртом воздух. Джима разобрала мелкая дрожь: осторожно высвободив одну руку, он сунул её в сумку, чтобы нащупать там стопку бумаг - и, скорее для успокоения собственной бушующей души, поколебавшись мгновение, ухватил её и выдернул наружу. То ли потому, что это принесло ему облегчение, то ли, напротив, потому, что причинило страдания, Джим расхохотался - нервически, дёрганно, до слёз; за ним, за Себастьяном, за мотоциклом, за вздымаемой ими ввысь дорожной пылью взвились и закружились в монохромном вихре ошмётки его докторской работы. Кометы, стратосферы, астролябии, формулы и гравитационные поля: всемогущие струи нейтрино*****, ослепительно вспыхнув, - серый, липкий, испачканный пеплом рот - отделили его от жизни, которая иссякла и была использована до предела. Вероятно, именно поэтому что-то внутри него переломилось, вынудив разинуть рот и закричать во всё горло: животный, первобытный, грубый порыв, вывернувший его наизнанку. Если существовал способ превратить биологический организм в звуковую волну, преобразовать в конденсационный след****** в физическом пространстве, то Джим, ведомый инстинктами, раздробленный собственным самолюбием и сокрушительными обстоятельствами, вцеплявшийся до побелевших костяшек пальцев в своего водителя, заставил вакуум вспыхнуть*******. Моран, не только услышав, но и ощутив пробравший его до болезненной судороги скул вой, вывернул до отказа газ, силясь заглушить материальность отчаяния, и что есть мочи завопил в ответ. Именно в тот момент, задыхаясь от слёз, охрипший, растрёпанный, с болезненным румянцем на щеках, издёрганный спазмами могучего отравленного ума и одиночеством Джеймс Мориарти понял, что встретил настоящего друга - и никакие, будь они до скончания времён прокляты, попытки его омерзительного брата не смогут ни на йоту приблизиться к тому, что он чувствовал теперь.август 2018 года, Корнуэлл, проект Эдем, средиземноморский биом
Шерлок Холмс открыл глаза. Над ним простирался огромный стеклянный купол, составленный из множества шестиугольников, сквозь каждый из которых внутрь мягко просачивалось приглушённое, нежное закатное солнце. Его лучи ласково грели грудь, и на несколько блаженных мгновений не до конца очнувшийся ото сна консультирующий детектив позволил себе желать, что он мог бы оставаться лежать на тёплом полу всю оставшуюся жизнь. Тело его ломило, как после длительной борьбы или лёгких наркотиков, но голова была удивительно лёгкой - вполне возможно, впервые за последние четыре года. Было душно; рубашка немного взмокла и прилипала к спине, как влажный парус, а воздух был наполнен влагой и ароматом цветов: но всё это по какой-то неизъяснимой причине было приятно. Усилием воли Шерлок поднялся на ноги и огляделся по сторонам - и обнаружил себя в сферическом зимнем саду. По его левую руку высились оливковые деревья, по правую сквозь будто бы враставший в землю стеклянный купол видны были раскинувшиеся на много миль цветущие поля. Подойдя поближе, детектив поддался соблазну - отчего-то сделать это на этот раз, выиграв битву со своим подсознанием, было легче, чем обычно - и коснулся рукой одного из шестиугольников. Всё окружавшее его пространство, казалось, незначительно раскачивалось; цвета понемногу алели и меркли вместе с солнцем, а его ладонь, лежавшая на нагретом стекле, была расслаблена. Шерлок ощущал удивительное спокойствие, обволакивавшее его, как туман после жаркого летнего дня - всепоглощающее и беспричинное. На какое-то время его интеллект отступил назад, оставаясь сторонним наблюдателем и позволяя самому Холмсу отстранённо и совершенно по-человечески удовлетворяться физическим измерением. Время от времени ему чудилось, что он слышит обрывки какой-то знакомой мелодии, долетавшей до него издалека; в то же время неизвестно откуда взявшаяся уверенность в том, что он здесь совершенно один, придавала ему сил и давала ощущение безопасности и покоя. Покой. Глянув под ноги и обнаружив мощёную дорожку с золотистой мозаичной серединой, Шерлок рассеянно улыбнулся - дорога из жёлтого кирпича - и уверенно зашагал по ней вперёд.апрель 1998 года, Корнуэлл, заброшенный каолиновый карьер
Они стояли на самом краю пусть и маленькой, но бездны, и вглядывались неё. И один, и другой намеревались объединить силы и поднять из недр земли начало новой эпохи, нового тысячелетия; оба видели в этом занимательную иронию и имели свои собственные, понятные только им двоим, внутренние шутки, но выговаривать их вслух было совершенно необязательно. К тому моменту, когда они оказались на краю корнуэльской пропасти, их взаимопонимание достигло той молчаливой виртуозности, какая бывает чаще всего у проживших долгую и размеренную жизнь семейных пар, хотя ни один из них не прикладывал к этому никаких усилий: всё стремительно произошло само собой, и они покорились этой причуде судьбы. Через два часа рядом с ними замельтешат люди, появятся проекты, дизайнерские идеи и слоганы, призванные склонить их к согласию на финансирование - и самым забавным было то, что решение они уже приняли. Оставалось уладить формальности, а пока - на рассветном ветру вспархивали серое шерстяное пальто Майкрофта Холмса и жёлтый кашемировый шарф Себастьяна Морана, и вокруг царила тишина, и прохлада, и зябкий провал во времени. Следуя негласной традиции, они заговорили одновременно: - Не слишком ли- - Как думаешь- и улыбнулись, каждый уступая другому право голоса. Майкрофт укутался в пальто поплотнее, и Моран, заметив, что тот (хоть и не желал, подчиняясь гордости, этого показывать), окончательно озяб, обнял его за плечи. - Не слишком ли вычурное название, друг мой? - несколько печально отозвался Холмс. - Я имею некоторые основания опасаться, что столь амбициозное начало может оказаться проигрышным: строительство привлечёт излишнее внимание, и идея провалится. Себастьян, зарывшись носом в его отросшие волосы, негромко фыркнул, отправляя на майкрофтову шею искристый сноп мурашек. - О, поверь мне - за восемьдесят шесть миллионов фунтов его можно назвать хоть бы и в честь твоей собаки, - ответил он тихо, а потом и вовсе перешёл на шёпот. - Кроме того, ты прекрасно осведомлён о том, что наилучшее укрытие - в самом свете софитов. Очередной порыв колючего апрельского ветра взметнул край жёлтого шарфа вверх, и Майкрофт рассеянно поймал его ладонью. - Ты меня задушишь, - притворно засипел лорд. Холмс не обратил на эту реплику решительно никакого внимания, всё ещё пребывая в раздумьях. - А что касается собаки, - произнёс он, слегка нахмурившись, - а если быть точным, собаки моего младшего братца, то на неё у меня совсем другие планы. Моран залез ледяными руками Майкрофту под полы пальто, обняв его покрепче, потому что чувствовал, как тот дрожит - и вовсе не от утренней прохлады, а от внутреннего напряжения. - Я помню, - серьёзно шепнул он. - Маленький спектакль для нас, большая неразбериха для всего человечества. - Ну, - крякнул Холмс, - со всем человечеством - это ты загнул. Майкрофту крайне редко случалось так выражаться, над чем его ближайшее окружение в виде лорда обожало язвительно насмехаться, периодически вопрошая, не слишком ли распрямляются мозговые извилины оратора при использовании слов, в которых меньше четырёх слогов, и синтаксических конструкций, в которых нет как минимум двух латинских изречений. В то же время оба они знали, что, если в лингвистическое самовыражение старшего из братьев Холмс закрадывались простые словечки, то его смело можно было обвинять в нежности. Так было и в этот раз - чуть, но не до конца, высвободившись из объятий лорда, Майкрофт обернулся и поцеловал его в лоб. Пропасть наконец смотрела в них в ответ, но они не придавали ей никакого значения. До появления в ней первых строительных лесов, которым суждено было положить начало проекту Эдем, призванного для общественности служить образовательным и развлекательным центром, а для ACK - тайной штаб-квартирой и венценосной сценой для финального акта, оставалось пять месяцев.февраль 2002 года, Лондон, 26 Вудлэнд Райз-стрит
Джим не смог бы, даже если захотел, сказать, когда именно всё началось и когда именно - закончилось. Строго говоря, ему непросто было понять, существуют ли точки отсчёта в принципе, потому что время текло медленно, как густой мёд, и он утопал и увязал в нём. Навязчивая, огненная мысль, гнездившаяся в его мозгу уже семь лет, высосала из него все силы и оставила одного, как шлюху на мостовой под утро. На смену ей пришла новая, свежая, хоть и обагрённая кровью предыдущей - и она захватила его целиком, вытесняя из его жизни всё остальное. у миссис Холмс есть дети один из них - только протяни руку только вспомни только составь задачу Больше всего Мориарти боялся, что эта, новая, идея точно так же позволит ему выгореть и отступит. Висевшее на стене радио попеременно то шипело, то прерывисто сообщало об охватившей всех светлой радости, сопутствующей золотому юбилею королевы, то сбивалось на какой-то клавишный концерт. Возможно, вяло думал Джим, наблюдая за тем, как Себастьян чистит винтовку "специального назначения", это Шопен. А возможно, думал он, это Григ. Как можно спутать Грига с Шопеном? Мориарти отложил книгу и потянулся к спине Морана, чтобы коснуться позвонков на его напряжённой спине - одного за другим, как бесконечной вереницы дюн из зыбучего песка. Снаружи было ветрено, и старые деревянные окна вздрагивали от натиска порывов; снег растаял и превратился в слякоть. Грязная захламлённая гостиная, по полу которой перекатывалось на сквозняках несколько пустых банок из-под пива, была, тем не менее, самым тёплым местом в доме. Лорд, широко расставив ноги и опустив голову, был предельно сосредоточен на своём нехитром занятии, и что-то подсказывало Джиму, что, отворачиваясь, он вполне мог таким образом прятать от него неоднозначный внутренний излом, который проявлялся в нём в последнее время. Мориарти предпочитал не спрашивать. Отчего-то вселенная складывала своё пространственное оригами таким образом, что оба они нашли утешение в апатичном и большей частью угрюмом молчании - так уж вышло, что каждый из них вместо самих себя видел кого-то другого. Радио в очередной раз сорвалось на шипящий свист, а мгновение спустя рассыпалось в хриплом, полном помех, фортепианном пассаже - как раз в тот момент, когда Джим решительным движением отбросил дырявый плед и поднялся на ноги. Его взгляд был настолько тёмным, что, казалось, тусклый искуственный свет вовсе не отражался в нём; вместо этого сами его глаза поблёскивали: болезненно, возбуждённо. - Я много думал, - сказал он. Моран, не прерываясь, кивнул, выражая готовность слушать. Его собеседник и - так уж вышло - единственный близкий друг в радиусе нескольких сотен островов британского подданства принялся расхаживать по комнате, заложив руки за спину. Рассохшиеся доски под его ногами время от времени трещали. - Благодаря тебе я узнал о Шерлоке Холмсе, - негромко произнёс Джим, делая какой-то особый, одному ему понятный акцент на фамилии, - и, полагаю, на текущий момент времени я вполне способен охватить мысленным взглядом простор открывающихся передо мной возможностей. Себастьян поднял взгляд на мгновение, чтобы увидеть, что его собеседник впал в ставшее для него привычным лихорадочное состояние умственного напряжения, подобное кратковременной вспышке тяжёлой болезни, и снова опустил его: в таких случаях не следовало вмешиваться. Всё, что от него требовалось, - быть. С той самой памятной встречи в Дублине они с Джимом по какой-то непостижимой причине вцепились друг в друга, отчаянно и бездумно, и держались таким образом на плаву - оба вышвырнутые из привычной жизни стечением обстоятельств и собственной гордостью. Положим, Моран был достаточно сознателен, чтобы не мнить себя равным ему в интеллектуальном плане, но в каком-то смысле именно на нём держался этот странный союз: на его выдержке, его связях, его физической силе и его деньгах, противопоставленных пустым карманам и порывистости Мориарти. Он был слушателем, Джим - оратором, и их обоих это полностью устраивало. Порой Себастьян ловил себя на том, что, бессознательно подражая тому, о ком нельзя вспоминать, окружает своего друга отеческой опекой, и тогда ему приходилось напоминать себе, что истории не повторяются, время не обращается вспять, а мёртвые не возвращаются в мир живых. - Тебе эта затея не понравится, - ухмыльнулся Мориарти, - но я готов к критике. Моран бережно отложил оружие на покрытый следами от потушенных сигарет журнальный столик и, забросив на него ноги, откинулся в кресле. Безраздельное внимание: я весь твой, поглощай меня, добивай, выжигай. - Видишь ли, - вкрадчиво продолжил Джим, - в некотором смысле это и твоя вина; ты катализировал процесс оформления мысли, и никуда тебе от этого не деться. Ты подсказал мне уязвимое место, направил меня: и я знаю, что это лучшее оружие, которое ты мог предоставить в моё рапоряжение. Я обнаружил то, чего не надеялся найти: вдохновение, Себастьян. Мориарти умолк на мгновение, собираясь с мыслями и, кажется, успокаивая рвущееся наружу экстатическое волнение, и продолжил: - Всё то время, что мы знакомы, я искал источник энергии: что угодно, что могло бы питать мой ум, вынудить его работать; тебе прекрасно известно, насколько катастрофическими могут быть последствия моего бездействия. Я не могу вернуться в науку; не могу и заставить себя продолжать существовать вне неё. У всего этого есть причина, и она носит знакомую нам обоим фамилию. Моран поджал губы и едва заметно дёрнулся, будто ощутив физическую боль, но мгновенно взял себя в руки - впрочем, занятый своими внутренними переживаниями Джим этого не заметил. - В какой-то момент я понял, что месть - недостаточна, что я должен изуродовать и себя; я должен испытать болевой шок, мощный разряд тока, который вернёт меня в изначальное состояние. Хотя чем дольше я пытаюсь это осуществить, тем сильнее сомневаюсь: был ли я когда-либо тем, кем сам себя представляю? Какова глубина пропасти, разделяющая меня и меня? - Мориарти остановился, посмотрел куда-то вбок, в темноту за окном, и заломил руки. - Я обнаружил, Себастьян, что Шерлок Холмс и я имеем удивительное сходство. Я намерен возвести эту величину в абсолют. - Я намерен, - повторил он, и Моран почувствовал, как медленно впадает в оцепение; их многолетняя болезненная дружба настроила их на одну частоту настолько, что эмоции их передавались друг другу эпидемически, - совершить самоубийство - во всех возможных смыслах, которые можно вложить в это слово. - Если бы я недостаточно хорошо тебя знал, - протянул Моран с некоторым удивлением, - то наверняка решил бы, что ты влюблён. К его изумлению и ужасу, Джим слабо улыбнулся: - В каком-то смысле ты прав, если, разумеется, имеешь в виду не романтическую привязанность к отдельно взятому обычному человеку, а увлечённость мыслеформой. Я идеалист. Говоря твоим языком, мне доступны удовольствия исключительного узкого круга интеллектуальной аристократии, и достать их сложнее, чем героин: ты сам видишь... Мориарти осторожно присел на опасно скрипнувший журнальный столик прямо напротив своего друга и, протянув руку, ласково и как-то печально коснулся его шершавой щеки. - Ты сам видишь, что я погибаю. Себастьян закрыл глаза и почти мгновенно ощутил, как его накрывает ослепительной и душной волной; Джим не убрал руки, но и не шевельнулся. Они надолго замолчали, слушая тревожный шелест увлекаемых ветром полусгнивших листьев снаружи стен дома и задыхающийся сиплый клавишный концерт. Время остановилось; оно будто бы образовало воронку, и они оказались в самом центре её, в самой глубине. Моран слышал, как тикают на запястье его старые наручные часы, и где-то в глубине его обретал материальность и силу тугой комок, в котором в одно целое соединились отчаяние Джима, табачный дым, вонь жжёного пороха, раскалённый металл, расплавленная кожа и прощальный взмах рукой Майкрофта Холмса. - Все эти события, - прервал тишину Джим, словно все его обращённые к самому себе размышления были очевидны и не требовали объяснений, - привели меня к умозаключению: единственно возможный способ естественного завершения акта любви есть смерть. Себастьян серьёзно посмотрел на него, а потом не выдержал и фыркнул. - Всевышний, - картинно воздел руки к небу Моран, тщась балагурить, - будь же благословенен за то, что не сделал меня возлюбленным этого психопата! Мориарти отнял руку от его лица и, тоскливо на него покосившись, тоже попытался развеселиться - и на его лице, перекошенном и искажённом одержимостью и жаждой жизни, это выглядело как сардоническая гримаса: так, подстреленный зверь напрягает мышцы для последнего прыжка. - Большая Игра всё исправит, - шепнул Джим. - Вот увидишь.сентябрь 1989 года, Лондон, Высшая Католическая Школа Финчли для мальчиков, капелла
Нужно было как-то унять дрожь в руках, потому Джим поправил голубой галстук Борна******** и сцепил пальцы за спиной. Его потряхивало, но скорее от возбуждённого восторга, чем от страха. Высоко над ним, над сводчатым полотком, бушевал сильный ливень, перераставший понемногу в настоящую грозу, а быть может, и в шторм, и Мориарти, всегда чувствовавший себя лучше в то время, когда остальные закрывали головы руками и бросались бежать, едва сдерживал желание пуститься в пляс. Потоки воды стекали по витражным окнам, отбрасывая причудливые отблески на католический хор - будто бы все они здесь, взаперти, оказались в огромном холодном аквариуме - тони, задыхайся, жадно глотай воздух ртом - Солист, щуплый светловолосый студент золотого Фекенхэма*********, вступил: его высокий нежный голос стремительно поднялся ввысь и мягким саваном лёг на их плечи, одурманивая и убаюкивая. Было в нём и что-то пронзительное - беззвучный крик под водой - что-то такое, от чего мелкая дрожь почти мгновенно превратилась в озноб. Следом за ним запел и второй ряд, а затем и первый - Джим послушно присоединился к ним, утопая в голосах вокруг себя. Казалось, вся капелла понемногу начинала вибрировать, и он не был уверен, оттого ли, что её наполнил звук, или оттого, что стены переняли его колебания и задрожали в унисон с ним самим. Он закрыл глаза и отдался музыке, и сквозь прикрытые веки видел, как поверхность воды успокаивается и вновь смыкается в единое целое; он видел - miserere nobis********** - смутный силуэт сквозь её толщу: бесконечно удаляющийся, как видение в бреду, и бесконечно остающийся в одном и том же месте - недосягаемый, едва различимый. Вдалеке раздался первый раскат грома; внутри капеллы - поднял смычки и флейты камерный оркестр: душа Мориарти, притихшая, ветреная, раненая, - затрепетала, сбивая его дыхание. Молния, вспыхнув, на мгновение ослепляет тех, кто поёт, и тех, кто слушает, и тех, кто плывёт, и тех, кто тонет. Латынь, скользящая на языке, на вкус отдаёт хлоркой и немного - жевательной резинкой. Вода, скользящая в горле, заполняет бронхи, чтобы подняться обратно белоснежной пеной. Наставники твердят, что любовь есть бог, а бог есть прощение и милосердие - но Джиму прекрасно известно, что они ошибаются: любовь есть расстояние между пальцами рук двоих людей, когда один из них умирает. Любовь есть рукопожатие. Любовь есть протянутая в пустоту ладонь. Мориарти судорожно выдохнул, прежде чем снова набрать воздуха в грудь - dona nobis pacem - и выпрямил спину, вытягивая шею. Утопающий ощущает блаженное падение, когда его сердце останавливается; его члены охватывает судорога, а затем он впадает в забытье. Память вынуждает его снова и снова соприкасаться с ним коленями, слышать его жаркий шёпот в ухо, прятаться от преподавателей, целовать его губы, кусать кончик его языка; и, пока связки его - инструмент, ему не принадлежащий, - сам он сидит на траве, а руки его, перепачканные кислым вишнёвым соком, тянутся вверх. он говорил: кого я поцелую, тот и мой*********** Никому не говорить; никому не признаваться: связь равнозначна таинству, знание эквивалентно погибели. Карл замирает, едва дыша, и прижимает палец к губам: тсс, никто не должен узнать, и холод древних стен проникает внутрь их самих, и тишина становится оглушительно громкой. Солнце слепит глаза, и в этом солнце Пауэрс окружён ореолом: его свет обволакивает Джима, он нежится в нём и улыбается. Он хочет отдать ему новую игру, которую выдумал прошлой ночью, но, нащупывая шифр в кармане, медлит: ещё не сейчас. Совсем скоро: когда настанет правильный момент. Предвкушение радости сильнее радости; Карл надолго задумается, станет кусать губы; в конце концов, он сможет найти верный ответ, и всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Единство их голосов набирает силу; понемногу от него отщепляются и рассыпаются в воздухе отдельные ласковые трели, чтобы затем снова слиться с хором. Джим переступает с ноги на ногу, его веки подрагивают, как будто он видит дурной сон: в самом деле, пока здесь, в капелле, он - часть целого, его воспоминание толкает его ногой в спину. Мориарти, покачнувшись, падает, выставляя вперёд ладони; кто-то вдавливает его голову во влажную землю, впутывает в волосы жвачку, заламывает ему руки. он говорил: кого я поцелую, того и возьмите Джим чуть поднимает голову и видит белоснежные кроссовки. Он видит: на самом краю, у подошвы, среди прилипших травинок, медленно засыхает капля вишнёвого сока. он говорил: что вы дадите мне, и я предам его? Сопротивление не имеет смысла: Мориарти, застанный врасплох, лежит смирно, покорно ожидая своей участи, и рассеянно, дурашливо, не к месту беспокоится о том, что, вероятно, школьная форма испорчена, а потому он должен будет явиться на утреннюю молитву на час раньше, перед рассветом. Над ним, за ним, впереди него - весёлые голоса, они пробираются к нему под одежду, сжимаются на горле, царапают ногтями нёбо; кто-то сильно пинает его в бок, и искрящаяся, подобная электрическому разряду боль стремительно охватывает его тело. За его спиной смеются: вонючий педик, кричат они, agnus dei! Ещё один удар приходится в грудь; Джим невольно дёргается, пытаясь закрыть лицо, но кто-то грубо приподнимает его за воротник и встряхивает, как провинившуюся суку. Карл пятится, избегая его взгляда, и отворачивается, и вместе с ним от Мориарти отворачиваются время, пространство, измерения, религия; вместе с ним отворачивается, навсегда уходя из дома, отец; отворачивается мать, пряча заплаканное лицо; отворачивается лицемерный бог, прикрывая огромной ладонью глаза своих ангелов. "Кто хочет ему засадить? - кричат голоса, покатываясь со смеху. - Кто хочет маленького гомика Мориарти?" "Может ты, Пауэрс?" - подначивает кто-то. Джим стискивает зубы, сжимается в комок; чьи-то руки неумело стаскивают с него брюки вместе с исподним, его самого поднимают, держа за подмышки. Он раскрыт, как цветок; обнажён, беспомощен и раздавлен. Голоса свистят и улюлюкают, и солнце светит прямо ему в лицо. Из его одежды выпадает сложенная вшестеро тетрадная страница. Кто-то берёт её и разворачивает: шелест бумаги доводит Мориарти до исступления, и бешено стучит сердце. "Поглядите-ка, - слышит он, - зашифрованная записка. Это любовное послание, Пауэрс?" Джим с размаху получает в ухо, глохнет; немеют виски, и пульс отдаётся в голове. Горячая кровь тонкой струйкой стекает ему за шиворот, но он упрямо смотрит вперёд, смотрит на Карла. "Да я бы близко к нему не подошёл, - словно сквозь толщу воды говорит Карл Пауэрс, а немного погодя вздёргивает подбородок и издаёт злой смешок, - а загадки - для придурков". Песнопение замедляется, становится тише, близится к концу, и послевкусие его на мгновение замирает в воздухе, отдаваясь эхом от каменных стен и отражаясь от многоцветного стекла, а потом тает и исчезает. В тишине, заполненной шумом дождя и глухими раскатами грома, замолкают последние флейты. Джим, встрепенувшись, открывает глаза. Среди родителей, пришедших на субботнюю мессу, была и его мать; держа брата за руку, она скромно улыбнулась священнику, а затем склонила голову на прощание и повернулась к нему спиной. Мориарти поспешил за ней, пробираясь меж учениками и послушниками, теряясь в ворохе чёрных мантий и разноцветных галстуков. Его сильно толкнули в плечо, а затем подставили подножку: возможно, случайно, а возможно, и нет. Разрыв в толпе между ними всё увеличивался, как будто они нарочно желали как можно скорее оставить его позади, и потому, выйдя наконец на мокрое крыльцо и подставив лицо дождю, Джим лишь мог угадывать их очертания в двух силуэтах под большим зонтом. За оградой гостей Школы поджидали машины, и, прежде чем первая из них сдвинулась с места, он глубоко вдохнул и закричал: - Возьмите меня, чёрт побери, с собой! Оглянувшись на ненавистных ему двуличных священников, на прикрывавшихся кожанными песенниками студентов, на гордых своими благородными сыновьями родителей, на пустое место Пауэрса в рядах учеников Бэмпфилда************, Мориарти исполнился злой эйфории и плюнул в траву им вслед. Он смеялся надо мной, и я заставил его перестать.