Trahit sua quemque voluptas. (Всякого влечёт своя страсть.) — Вергилий Наукой сказано твоей, Что, чем природа совершенней в сущем, Тем слаще нега в нем и боль больней. — Данте
март 1992 года, резиденция Холмсов
Глубокий вдох. Глубокий выдох. Ноздри Майкрофта трепетали, пальцы отбивали дёрганый ритм на колене; студёный, всё ещё зимний, ветер гудел в дымовой трубе. Комната была совершенно пуста: она казалась ему огромной, простирающейся вдаль на многие мили - а сам он был в ней мал, неуклюж и будто бы скомкан. Во всём доме было тепло, но в белой гостиной - ввиду того, что она располагалась в северном крыле, дальше всего от камина, - он зябко вздрогнул, мучительно ожидая ужина. Из кухни слышны были голоса его родителей, оживлённо беседовавших с гостем: они настояли, чтобы его университетский друг провёл у них выходные. Скромное очарование лорда Морана каким-то причудливым образом подействовало даже на мать: в его присутствии она отпускала чуть меньше колкостей и не столь жестоко относилась к отцу. В некоторые мгновения со стороны, если заглянуть с улицы в окно и увидеть её внутри, могло показаться, что она способна кого-нибудь любить. Её полуулыбка, мягкость движений рук: на самом деле - Майкрофту было это прекрасно известно - она делала им всем одолжение. Она снисходила до них. Подобным образом в доме Холмсов проходили бесчисленные, похожие один на другой, праздники: фальшивое Рождество, тщеславный День Святого Георгия, блёклая Ночь Костров - гостевые спальни были наполнены совершенно чужими людьми, которые обменивались друг с другом бесполезными любезностями и обременительными подарками. Мать и отец часто и много смеялись, хвастались детьми и садом, устраивали грандиозные трапезы, и все они единодушно подыгрывали им в их безрассудной весёлости. Мало кто знал, что, стоило последнему гостю сесть в кэб, в семейной резиденции Холмсов воцарялась тишина: приходили горничные, чтобы помочь исчезнуть всем следам присутствия в доме кого-либо, кроме их самих, опускались тяжёлые шторы, снимались и бережно укладывались обратно в шкаф пластинки. Никто из Холмсов, кроме отца, вероятно, попросту не нуждался в обществе - значительную часть времени каждый из них был предоставлен самому себе. Майкрофта это полностью устраивало: но торжества, приёмы и встречи утомляли его бессмысленным фарсом. Единственным, кроме умственного, удовольствием были редкие беседы с папой: немногословные, умиротворяющие. Майкрофт лелеял и берёг их, как ребёнок любимую игрушку: и иногда, украдкой, когда отец обнимал его, он несмело улыбался. Судя по обрывкам долетавших до него слов, разговор зашёл о политике: для Морана эта тема была болезненной, и потому, когда тот немного погодя перешагнул порог комнаты, Холмс удивился исключительно из вежливости. Их взгляды встретились на долю секунды, вспыхнули и разошлись; Майкрофт сцепил ладони вместе и сунул их меж коленей, опустив голову. - Не переживай, мой друг, - негромко произнёс Моран, медленно идя вдоль книжных стеллажей и касаясь кончиками пальцев корешков фолиантов, - я нравлюсь им только потому, что я сирота: стремительная кратковременность роли святого родителя некоторым доставляет удовольствие. Майкрофт не располагал душевными силами, чтобы дать ему достойный ответ. В конце концов, он был прав - так какой смысл пускаться в длительные рассуждения о природе любви? Книг было великое множество: в этой комнате Холмс провёл большую часть детства и значительную - юности. В какой-то мере он считал её своей больше, чем ту, в которой спал - здесь, среди исторических трактатов, медицинских пособий, работ выдающихся математиков и репродукций изысканной живописи, он мог выдохнуть, расслабить мышцы и позволить информации напитывать его изнутри особой энергией, которая виделась ему основополагающей движущей силой человечества. Делать заметки не было никакой необходимости: в очень юном возрасте Майкрофт обнаружил свою память почти превосходной, и ему не составляло труда с закрытыми глазами взять любую книгу и открыть её на выбранной странице, цитируя пассаж. Себастьян обошёл рояль и присел рядом с ним на банкетку: она чуть скрипнула, удерживая их обоих. Холмс легонько вздрогнул: от холода ли, от необходимости контакта - он не был уверен - и мельком глянул на своего друга. В тускло-молочном свете мартовского утра его заострённые черты лица сглаживались, смягчались - и в далёкой глубине сознания Майкрофта сверкнула и погасла мысль о значении слова "друг", эфемерно связанном с бессловесной гармонией. Моран, впрочем, и так избавил его от беседы, молча открыв крышку инструмента: обнажившийся оскал наполированных клавиш, в которых отражалась тяжёлая хрустальная люстра; тесные выходные туфли, разделяемое одиночество. Его пальцы легли на клавиши, рассыпая в пустоте белой гостиной звонкую минорную трель, и Холмс мгновенно узнал в ней "маленькую сюиту" Дебюсси, примечательную тем, что она была написана для четырёх рук. Это было приглашение, и он его принял. Майкрофт играл осторожно, бережно: он, в отличие от младшего брата, никогда не был слишком хорош в музыке и потому относился к ней щепетильно и с опаской. Ему, ввиду того, что он сидел левее, остались нижние октавы, приятно осаждавшие своей монументальностью; Себастьян, едва касаясь клавиш, вёл хрупкую партию в верхних. Каким-то изумительным образом они почти не сбивались, хоть и играли вместе впервые. Стены белой гостиной ширились и отодвигались от них всё дальше и дальше, создавая иллюзию уединения - и при переходе в краткий мажорный этюд, встроенный в сюиту, Майкрофт неожиданно ощутил, как спадают волнение и напряжение: ему передалось возвышенное спокойствие его товарища и медлительность музыки. Кисти Морана легко вспархивали над роялем и снова опускались, пока выстраивалась, ниспадая ласковыми волнами, мелодия: в какой-то момент их локти соприкоснулись, ведомые схождением октав, и Холмс ощутил, как дом на краткий срок наполняется жизнью. Искристость Дебюсси, накрахмаленная рубашка, тесный сюртук, едва уловимый запах табачного дыма из кухни, голос матери, отчитывающей отца за курение, точная выверенность движений рук, гул ветра, негромкий смех сестры наверху - реалии его замкнутой семьи обрели уют и стабильность, те самые, что подавались к столу во время приёмов под видом наилучшего десерта. Майкрофт невольно заулыбался; вдохнув полной грудью холодный воздух, он позволил музыке раскачивать его. Ещё немного, и, возможно, произошло бы нечто удивительное и прекрасное: он наполнился этим предчувствием изнутри, запрокинув голову назад. Фортепианные пассажи взбрызгивали вокруг них, окатывая с ног до головы воодушевлением и радостью, темп ускорился, заставляя участиться сердцебиение - и в этот самый момент в белую гостиную вошла миссис Холмс. - Восхитительно! - воскликнула она, хлопнув в ладоши: от этого хлопка повисшая в воздухе связующая их нить мгновенно оборвалась; Майкрофта изнутри взрезала оглушительная тишина. Холмс испуганно отдёрнул руки от инструмента и с изумлением обнаружил, что и он, и Себастьян запыхались. Они поглядели друг на друга, и Моран, словно угадывая его внутренние волнения, ободряюще кивнул. - Благодарю вас, миссис Холмс, - почтительно отозвался он: в это время его рука осторожно проскользнула под рояль. Она холодно улыбнулась: - Вот видишь, Майк, - заметила она, и её сына, как и всякий раз, передёрнуло от этого сокращения, - ты совершенно зря забросил занятия. Моран незаметно ласково сжал его колено: его могучему интеллекту достаточно было этих поверхностных слов, чтобы узнать в них болезненную укоризну. Накрывая его ладонь своей, Майкрофт отстранённо подумал, что благодарность - скорее физическое, чем чувственное, переживание, и сжал пальцы.декабрь 2012 года, канун Рождества, Шерринфорд
Все двенадцать камер слежения поочерёдно тихо щёлкнули, и индикаторы на них погасли вместе с лампами в окружающих изолированную комнату коридорах. Джим Мориарти подошёл вплотную к стеклу, и Эвр Холмс по другую его сторону сделала то же самое: её движения были точной копией его движений, и от сюрреалистического ощущения, что один из них - всего лишь отражение, по его спине пробежал холодок. - Ты хотела меня, - сухо произнёс он. Глаза её, тусклые, безжизненные, обратились к нему. Что-то случилось с её лицом: вероятнее всего, эта перекошенная гримаса должна была означать приветственную улыбку. - Я всё ещё хочу, - ответила Эвр, почти касаясь губами стекла. Мориарти выдержал паузу. - Аргос* закрыл глаза, - сказал он наконец. - А я обращаюсь в слух. Чего ты желаешь? - Совсем немногого, - пообещала Холмс, поднимая ладонь и упираясь ею в казавшееся хрупким ограждение. Её почти прозрачная от многолетнего заточения вне солнечных лучей кожа казалась зыбкой и водянистой, будто бы сама она, стоит попытаться к ней прикоснуться, окажется сотканной из предрассветного зябкого тумана. Тонкие выцветшие волосы, сухость губ - и если бы не ум, светившийся угрозой и обещанием в её тёмном взгляде, она могла бы показаться искусной игрой света. Мориарти сдерживался изо всех сил, чтобы не отпрянуть и не закрыть глаза. Он должен был выдержать. - Я хочу предложить тебе более выгодные условия, - шепнула Эвр, но Джим не дал ей договорить, истерически хохотнув. - Детка, ты не представляешь, сколько раз я это слышал, - протянул он издевательски. - Сомневаюсь, что у тебя в запасе есть хоть что-нибудь, чем я мог бы быть сколько-нибудь заинтересован. Мориарти глянул на часы на правом запястье. - У тебя осталось четыре минуты двадцать секунд. - Я могу предложить тебе Шерлока Холмса, - выдохнула Холмс игриво, наклоняя голову и слегка улыбаясь. - Вот как? - Джим приподнял брови, изображая заинтригованность, но его собеседница недовольно цокнула языком, как бы говоря: отвратительная игра, скучная, ты совершенно не постарался. Попробуй ещё. - Я могу предложить тебе его сознание, его возможности, квинтэссенцию его самого, - продолжала младшая из Холмсов, и её слова были песней, которую слышит, когда нарушается кровообращение, утопленник; они были паутиной, в которую не попадается ничего, кроме росы; разряженным револьвером, заплесневелыми яблоками, недостающей хромосомой, доказанной теоремой. - Эвр, - тихо позвал Мориарти, касаясь стекла рукой в том же месте, где лежала её ладонь, и прижимаясь к перегородке лбом, - я должен тебе кое в чём признаться. Её губы задрожали, и она медленно, судорожно вздохнула. - Позволь мне договорить, - зашептала она, и в её голосе послышались отчаянные нотки, - я купила тебя на эти пять минут, и ты мой, и ты будешь меня слушать. Наполеон криминального мира стиснул зубы и, собрав все силы, промолчал. - Ты отвлёкся от цели, мой дорогой Джим, - проговорила Холмс. - Ты, как и мои глупые братья, погряз в эмоциональном контексте. Вспомни, с чего ты начал: вспомни справедливую ярость, целеустремлённость; и посмотри на себя. Посмотри на себя, Джеймс Мориарти! Плюнь себе в лицо! Её пальцы сжались, царапнув по стеклу ногтями. - Я восхищалась тобой. Твоя одержимость... возбуждающа, волнительна. Я знаю всё о комнате на Вудлэнд райз-стрит, как знаю и то, что тебя теперь терзают сомнения. Игра слишком хороша, верно? В этот момент Джим не выдержал, бросил на неё быстрый взгляд и немедленно пожалел об этом. Если бы не разделявшая их надёжная граница, он всё же отшатнулся бы - так много пламенной тяжести было в её глазах. - Так почему ты проваливаешь ходы? - требовательно воскликнула Эвр. - Почему не играешь в полную силу? Удиви меня, утешь: дай мне смотреть. Моя мать втоптала тебя в грязь, и она сделала это с каждым из нас. Причини ей боль. Краткого визуального контакта было достаточно, чтобы у Мориарти слегка закружилась голова. Ему мерещилось, что он способен почувствовать тепло ладони сквозь холод стекла, что дыхание Холмс - на его лице, что преграды не существует, что он вот-вот сделает шаг вперёд и окажется внутри. Ритм её голоса действовал на него, как трансовый маятник в сочетании с медленным ядом. - Я хочу, чтобы ты стал моим другом, - нежно сказала Эвр. - Я хочу, чтобы ты играл со мной. Не всё ли равно, который Холмс, Джим? Все мы в конечном счёте можем быть отмщением. Наиграйся мной, - тридцать секунд - уничтожь мою семью, - двадцать семь - дай себе волю, позволь крови стучать в висках, - двадцать три - пусть виртуозность станет целью вместо средства... Мориарти мотнул головой, тщась отогнать наваждение, но он уже не мог противиться ладоням, скользившим по его груди. Он терял над собой контроль и проваливался в темноту. Эвр была так близко, что кончики её волос щекотали его кожу, а сквозившая во всем существе её энергия пронизывала его, настраивая их на одну частоту - казалось даже, что можно было услышать в эфире помехи. Зазвенело в ушах, к горлу подкатила тошнота - шестнадцать секунд - Я и есть Шерлок Холмс, - заключила Холмс, а затем выдохнула в самое его ухо, крепко сжимая его плечи: - Убей меня. Вошедший почти одновременно с возвращением к жизни систем видеонаблюдения в камеру Майкрофт сделал несколько шагов и остановился, глядя на Мориарти сверху вниз. Тот сидел на сверкающем стерильной чистотой полу, тяжело дыша, словно кто-то сильно толкнул его в грудь, и выглядел одновременно потерянным и злым. - Могу ли я быть чем-то полезен? - едко поинтересовался Холмс, переводя озадаченный взгляд на младшую сестру, которая сидела за стеклом в той же позе, что и Джим. Поколебавшись и, видимо, с трудом одержав какую-то тяжёлую внутреннюю победу, он протянул Мориарти ладонь, чтобы помочь ему встать. Когда тот, игнорируя её, поднялся на ноги и со смесью презрения и опаски поглядел на узницу, Майкрофт облегчённо вздохнул. - Я готов продолжать, - решительно произнёс Джим, обращаясь к нему, но не меняя направления взгляда. - Прямо сейчас. - Очень хорошо, - заключил Холмс. - Отчаянно надеюсь, что ты всё ещё помнишь сценарий. В болезненно ярком искусственном свете был отчётливо виден оставшийся на стекле отпечаток тонкой длинной ладони.поздний июнь 1996 года, Лимингтон, Хэмпшир
Сделав глоток, Майкрофт должен был сделать над собой усилие, чтобы не дёрнуться: вино было терпким и невыносимо сладким с обжигающей горечью послевкусия. В его постепенно окутываемом туманом сонливости уме вкус синестетически** сочетался с мягкой золотистостью утопающего в заливе солнца. Веки Холмса чуть подрагивали каждый раз, когда он заставлял себя отряхиваться ото сна. Удобно разлёгшись на брошенных прямо на палубу коврах и подушках - аристократические причуды, думалось ему, - он лениво созерцал, как Себастьян ради развлечения стреляет из винтовки по мелким рыбёшкам у поверхности воды. Кроме них, в бухте не было ни души: следуя своим распущенным привычкам к роскоши и капризности, Моран, естественно, не мог удовлетвориться прогулкой на яхте - он купил девять километров побережья, чтобы иметь возможность пришвартоваться в полном уединении. О том, что потом делать с совершенно бессмысленным приобретением, он не заботился; и в какой-то мере эти порывы к изоляции любой ценой напоминали Холмсу его самого. Подумав об этом в очередной раз, Майкрофт фыркнул. - Веселишься? - иронически поинтересовался его товарищ, перезаряжая оружие. - Отличная вечеринка для таких как мы: тишина, пьянство и дохлые золотые рыбки. Моран был совершенно наг и, вероятно, частично погружён в воспоминания об Индии, поскольку выражение его лица время от времени становилось мечтательным. Холмс сонно улыбнулся и отпил ещё немного вина, снова вздрогнув от его насыщенности, и отставил бокал в сторону. - Мы можем поговорить о шести углах? - спросил он негромко. - Ты же наполовину спишь, - возразил Себастьян. - Вторая половина в твоём распоряжении! - поднял палец Майкрофт. Лорд, прицелившись, замер и взвёл курок: на одно короткое мгновение он стал похож на хищного прометеева орла. - Если ты желаешь знать моё мнение - а именно этого, несомненно, ты и добиваешься, - произнёс он, не спуская взгляда с одному ему видимой цели, - то я убеждён, что Воланд был прав относительно баланса. Прогремевший в заливе выстрел был оглушительным: пуля, вспоровшая гладь воды, подняла сноп брызг, а птицы на берегу разом взметнулись в воздух, встревоженно крича. Моран разрядил винтовку и осторожно отложил её с тем, чтобы опуститься на подушки напротив Холмса, сесть по-турецки и закурить. Майкрофт взял из протянутой пачки сигарету и присоединился к нему: беседа, предстоявшая им, предположительнее всего обещала быть длительной. По крайней мере, она продолжалась бы до тех пор, пока сон не одержит над ним победу - а противостоять его сладости и притягательности было сложно. Уснуть было, в конце концов, можно прямо здесь - достаточно вытянуть подпирающую голову руку и вытянуться на подушках... - Холмс! - гаркнул лорд. Майкрофт встрепенулся и путано извинился. - В твоём обществе я стал отвратительно избалованным, - зевнул он. - Что не мешает мне соглашаться с тобой, хотя я жажду подробного объяснения. Выдохнув дым, Себастьян отвернулся к воде: им всегда было легче поднимать сложные темы, не глядя друг на друга. - Я ничего не имею против увлекательной идеи унификации и систематизации, Майкрофт, - но я считаю, что, если и говорить о контролируемой преступности в Великобритании, то мы должны учитывать другую половину доски: министерство безопасности, MI6, полицию. В конечном счёте наше желание создать реально работающую систему приведёт к необходимости наличия проверенных людей среди белых фигур. - И по какой причине это представляется тебе затруднительным? - спросил Холмс, стряхивая пепел за борт: раскалённый, он тихонько зашипел, упав на водяную гладь. - Моя политическая карьера - вопрос времени, а не возможностей, как тебе известно. Если бы я принимал все поступающие ко мне предложения, я вынужден был бы тебя прямо сейчас арестовать. - И я по прежнему нахожу это восхитительным, - расплылся в улыбке лорд. - С течением времени разрыв между нами всё преступнее. Майкрофт снова фыркнул. - Не уводи разговор в сторону, - сказал он. - Продолжая мою мысль: я мог бы взять на себя системы безопасности, шпионаж и детективистику в её прикладном понимании. Мне прочат хорошую позицию в службах внешнеполитической разведки: не это ли идеальная исходная позиция? - Если учесть тот факт, что я, в свою очередь, скорее всего через пару лет окажусь в кресле посла в Персии, твои слова имеют смысл, - кивнул Моран. Он затянулся сигаретой, и его глаза хитро блеснули. - Изначально я планировал использовать это положение для своих личных нужд, но я согласен на уступки. Холмс подавил мучительное желание запустить в его наглую рожу вышитой шёлковой подушкой: единственное, что его остановило, - лень. - Никто не говорит, что сохранность государства важнее браконьерства, - съязвил он. Себастьян усмехнулся. - У меня один-единственный вопрос, - задумчиво протянул лорд. - Кроме самой по себе идейной наполняющей, сводящейся к организованному хаосу, который, согласно твоей теории, гарантирует надёжность - каким образом следует очертить превалирующую цель? - Ты не понимаешь, Себастьян, - с жаром воскликнул Холмс. - В наших силах наполнить графства новым поколением людей, охваченных схожей идеей. Взгляни, к чему на мировой площадке каждый раз приводит легализация низменной поведенческой прослойки: кратковременная вспышка волнений, смута, беспорядки, растерянность и наконец - безопасность. Люди утрачивают интерес к дозволенному, как только оно становится обыденным и общепринятым. - Осталось догадаться, каким образом возможно сделать эту сцену привлекательной, - сказал Моран, поднимаясь на ноги и тем самым подводя черту обсуждения. - Удачным образом всё складывается так, что я знаю одного человека, которому совсем недавно пришла в голову великолепная мысль, созвучная в какой-то степени с тем, о чём говорим мы. - И как это поможет способствовать успеху? - спросил, снова зевнув, Холмс. - О, - плотоядно прищурился лорд, - он лучше любого демона способен сделать зло притягательным. С этими словами он отступил на несколько шагов назад, встал в стойку - его могучее смуглое тело напряглось перед рывком - и, разбежавшись, прыгнул с борта в воду, окатив Майкрофта с ног до головы. Тот, мгновенно проснувшись, вскочил, раскидывая подушки. - Эй! - возмутился он до глубины души и погрозил хохотавшему до слёз лорду кулаком. - Эй! - У меня есть ещё одна мысль, - крикнул, отплывая чуть подальше, Себастьян, - но я не расскажу тебе, пока ты меня не поймаешь. - Ты невыносим, - пожаловался вселенной Майкрофт и принялся торопливо развязывать халат. Моран, очевидно комментируя происходящее, похабно присвистнул - и получил возможность в полной мере наслаждаться видом на свирепо воюющего с тесьмой будущего главу секретных служб Великобритании. Пока они говорили, солнце окончательно исчезло за горизонтом, оставив после себя только светлую полосу; на другом конце неба понемногу начинали мерцать первые звёзды. Небольшие волны, покачивавшие яхту, мягко ударялись о её борта с тихими всплесками. Вино, табак и опьянительность обретающей форму идеи, которая ощущалась как жизненное призвание, этот одуряющий коктейль молодости, безграничности времени и падающих в ладони возможностей делали их неуязвимыми - всесильными - deo vicini*** - неприкосновенными. Майкрофт, освободившись от одежды, нырнул в прохладу залива, и его воды, обволакивая, умножили эйфорию. Неспешно вызволяющееся из сонной неги сознание подсунуло ему образ пронизывающих подводную темноту пуль, оставляющих за собой след из мелких пузырьков, и мёртвых рыб, всплывающих к поверхности брюхом кверху: он почти мог осязать окрашенные в закатные лучи жёсткие скользкие чешуйки - и в его руках они истончались до густого расплёсканного вина. Отплёвываясь и сопя, он доплыл до Морана, который поджидал его на глубине, улыбаясь до ушей. Следовало бы заметить, что тот уходил от преследования довольно вяло - спутнику Майкрофта не терпелось поделиться своими размышлениями. - Я слушаю, - требовательно объявил он. - Что тебе известно о градусах в масонских орденах? - Достаточно, - удивился Холмс. - Ты когда-нибудь задумывался о необходимости символики, присущей глобальным организациям? Майкрофт рассеянно проследил взглядом за сверкнувшей на небе упавшей звездой, а потом отрицательно покачал головой: - Исключая очевидное предназначение узнаваемости - не слишком. - Ты чрезвычайно практичен, - ласково поддразнил его лорд. - Но я не об этом. Меня интересует внутренняя градация и единство повторяющихся узоров. - Имеется в виду условно обозначенная иерархия? - уточнил Холмс. - Шестиугольные числа образуют бесконечную череду фигур, укладывающихся в подобие спирали. У всех них есть одна-единственная точка соприкосновения. Это похоже на паутину. На бензол, вложенный в бензол, вложенный в... - Замолчи, - восхищённо прервал его Майкрофт. - Выйдет ли эти числа в геометрическом эквиваленте поместить на розу ветров? - Твой талант читать мои мысли бесподобен, - подтвердил его собеседник. - И, я думаю, нет ничего ироничнее, чем использовать в этих целях мой последний подарок. - Я думал, что в кои-то веки твой жест не имел никаких подтекстов, - с некоторым разочарованием произнёс Холмс. - Тебе не кажется, что объединять нашу, с позволения сказать, помолвку, с далеко идущими государственными планами несколько непрофессионально? - Ох, Майкрофт, - подавив смешок, отозвался лорд. - Мне кажется, что непрофессионально обсуждать это, плещась в заливе среди ночи. - Кольцо как знак принадлежности к организации? - риторически и отрешённо задумался Холмс. - Пожалуй, теперь я понимаю, почему ты начал допрос с масонства. Отличная издёвка над классицизмом таинственности. Они замолчали; всё было сказано и решено, возможно, ещё даже до начала разговора. Темнота совершенно сгустилась, и очертания пришвартованной у побережья яхты становились всё более расплывчатыми. Раскинувшаяся над ними испещрённая сияющими небесными телами канва отражалась, покачиваясь, в воде, бросая блики на них самих и на борта судна. Майкрофт перевернулся в воде и поплыл на спине, устремив взгляд в звёздное небо. Себастьян последовал за ним. И пусть вскорости их мысли не занимало ничего, кроме предвкушения сладкого глубокого сна, в сердце Холмса поселилась неотчётливая, исчезающая, как только обратить на неё внимание, радость; он знал, что жизнь начинается прямо сейчас. В тот момент ему было подвластно всё.июль 1992 года, Оксфорд
- Я вынужден требовать тебя немедленно прекратить! - взмолился шёпотом Майкрофт. Руки спьяну его не слушались; и, сколько бы он ни пытался ухватиться за плечи своего спутника, ладони его неизменно соскальзывали, и ему снова приходилось цепляться за отдававшую жар минувшего дня кирпичную стену. В очередной раз пошатнувшись, о её шершавость он содрал тонкую кожу на запястье правой руки и, привалившись спиной к дому, почти бессознательно припал к ране губами, чтобы остановить кровь. Тёплый ветер трепал его вихры; край рубашки, бывший ещё несколько часов назад заправленным в выглаженные брюки, выбился наружу, воротник был расстёгнут. Доступная его блуждающему рассеянному взгляду вселенная покачивалась и увлекала его за собой, и единственным в ней неподвижным пятном был тёмный силуэт Себастьяна. В нём было что-то обнадёживающее: что-то такое, что остаётся неизменным несмотря на растущую энтропию известного человечеству измерения. Опустив руку, он непроизвольно облизнулся и шумно выдохнул. Моран, чуть лучше державшийся на ногах, подавил смешок. - Будь любезен, - попросил он, - открой секрет: ты со всеми так разговариваешь? Холмс не нашёл ничего умнее, чем закатить глаза, чем вызвал бурное веселье со стороны Себастьяна. - "Вынужден требовать", - передразнил тот. В его улыбке было что-то притягательное и в то же время фаталистическое: в ослабленном мозгу Холмса крутились какие-то смутные не то ассоциации, не то воспоминания о шкатулке со спрятанной в ней ядовитой пружиной, выскакивающей как раз тогда, когда кто-то попытается раскрыть её секрет. Потому, наблюдая за своим товарищем, который был увлечён совершенно, на его взгляд, бессмысленной вознёй с замком, Майкрофт туманно размышлял о том, что некоторые люди совершенно невыносимы в своей прямолинейной обворожительности. Поймав себя на покусывании нижней губы, Майкрофт немедленно ощутил, как заливается румянцем; по счастью, окружавшая их темнота не позволила ему пережить сопутствующий позор. Замок не поддавался; Моран оставил попытки и упёрся ладонью в дверной косяк, опустив голову. Ноги его были ватными от алкоголя и от непонятного ему самому волнения, которое, поднимаясь откуда-то из коленей, достигало солнечного сплетения и пронизывало его всего целиком горячими иглами. Всё это было увлекательной игрой; увлекательной настолько, что захватывало дух и темнело перед глазами. Всё это было ново, желанно и исполнено благословенной блажи: хмель наполнил его приятной пустотой и беспричинным ожиданием, и не было ничего слаще, чем отдаться им. Стоя у чёрного входа в пустующий дом на Черлбэри-роуд****, окружённые теплотой летней ночи, они разделяли одно на двоих предвкушение: и чем дольше оно длилось, тем становилось невыносимее. По крайней мере, так казалось Себастьяну; сделав несколько неровных шагов, он остановился совсем рядом со своим спутником. - Требование отклоняется, - тихо сказал он, - если я хочу вломиться в частный дом вместе с тобой посреди ночи, значит, я это сделаю. Моран придвинулся близко, невыносимо близко, и каждое слово, которое он произносил, вынуждало их губы соприкасаться. От него пахло табаком и немного - уже почти выветрившимся бензином. - Что ты творишь? - задохнулся в ужасе Майкрофт: зрачки его расширились. Моран оглушительно расхохотался и выбил локтем стекло, чтобы достать до замка с внутренней стороны двери. Открыть её удалось почти мгновенно, и, прежде чем Холмс получил возможность опомниться и начать браниться, Себастьян увлёк его за собой в темноту дома. Поцелуй был остаточно солон; слабый металлический привкус крови утянул их обоих в лишённую кислорода пропасть, и Майкрофт ответил на него с отчаянной жадностью, словно из него выплеснулась, разнося в щепки крепостной вал благоразумия, жаркая волна. Он пропал в нём весь, целиком, судорожно обхватывая лицо Морана ладонями, притягивая его к себе. Порывистость его, сопряжённая с дикостью, смятение и душевная обнажённость: всё то, что так трудно было в нём увидеть, было изобличено; весь он был развёрнут наружу, искренен и безоружен. Пятясь, Моран сшиб ногой торшер: их влечение друг к другу уподобилось смертоносной жажде, уничтожающей способность к размышлению. Нежность разгорячённой кожи, нетерпеливость, пробегающая по коленям дрожь, блеск глаз в темноте: они перешагнули незримую черту, отделявшую их от осмысленности и индивидуализма, и наткнулись на широкий стол. Майкрофт чуть подтолкнул Себастьяна к нему, и, тот, сев на столешницу, увлёк его за собой. Их бёдра соприкасались; когда Холмс, не выдержав, осыпал поцелуями его шею и впился губами в обнажённые ключицы, Себастьян непроизвольно обхватил его ногами, прижимаясь крепче. Они были объяты единодушным безумием, и оно обратило их в синхронный механизм: каждое прикосновение языка к коже отзывалось томительным ознобом, каждое движение - вспыхивало ослепительным снопом искр перед глазами. Лихорадочно освобождаясь от одежды, они упивались стремительностью и точностью времени, поместившего их в этот момент синхронно, позволив им обнаружить друг друга; совершенностью человеческой природы, способной принимать форму удовольствия. Эрекция была нестерпимой: Морану казалось, достаточно одного-единственного касания, чтобы пресечь существование сознания, вознеся его к высшей ноте, застывшей на последней строке стана - но, когда Майкрофт вошёл в него, медленно и глубоко, и на мгновение остановился, не было ничего сложнее, чем понять: это только начало. Движение поглотило их: убаюканные им, поверженные, они с трудом могли бы определить, кому чьё тело принадлежит. Холмс оперся ладонями о стол позади Себастьяна и каждый раз, вплотную прижимаясь к нему бёдрами, чуть приподнимал их обоих. Моран запрокинул голову и поддался искушению дать себе волю, лаская себя одной рукой: сдвоенное ощущение разливалось по нему, оглушая его и отнимая остатки личности. В какой-то момент его охватила беспричинная щемящая, пронзительная ласковость, к которой он не был ни готов, ни способен, или не знал этого в себе: он попытался замедлиться, сохранить это мгновение, растянуть его, насколько это было возможно. Причиной тому была вовсе не идея сакральности, таинства как такового, а чувство безвозвратного, окончательного единения - когда обнаруживаешь, что всю свою жизнь желал чего-то, не зная об этом, и наконец обрёл. Каким-то невероятным образом Холмс услышал, вероятно, его мысли, потому что подался назад, замер в миллиметрах от его кожи, едва касаясь его головкой, и посмотрел ему в глаза: властно, уничижительно. - Не будь, - сказал севшим голосом Майкрофт, - твою мать, нежен. От этого взгляда Морана всего пробрало, и по спине прокатилась стремительная волна мурашек. - Слушаюсь, - выдохнул он одновременно с тем, как с новым толчком Холмс снова оказался внутри него. Никто из них впоследствии не желал признаваться, что, возможно, именно это качество характера Майкрофта послужило причиной продолжения их отношений: всё наверняка могло бы сложиться иначе, если бы тот упрямо не стоял на своём. Они боялись друг друга, боялись могучей силы, соединявшей их: они боялись, не найдя в себе сил остановиться, употребить друг друга без остатка и исчезнуть. Стихия, являвшаяся плодом их встреч, была разрушительной. Майкрофт принял решение за них обоих. Охватывавшие тело блаженные спазмы всё учащались, становились всё сильнее, а их тела покрылись лёгкой испариной. С приближением - finis inevitabilis***** - развязки приближалось и знание: однажды раскрывшаяся душа навсегда остаётся обнажённой. В разбитое окно впархивал, принося с собой духоту, сквозняк; запустив в кудри Холмса пальцы, бессознательно смыкая их и оттягивая волосы, Себастьян исступлённо целовал его лицо - ignis qui portabant mortem******. Кончив почти одновременно, они ещё долго сидели в темноте, обнявшись, и смотрели каждый в свою пустоту - пока дыхание их постепенно выравнивалось, имена возвращались в память, а за окном неторопливо начинал заниматься рассвет, царила звенящая тишина. Любое вербальное взаимодействие превратило бы только что совершившееся в дешёвый фарс - ведь клятвы даются для того, чтобы ловить в капкан глупцов и ничтожеств*******.