Перерождение

Недовольно хмуря брови, Нацу спешно следует по знакомому маршруту. Он уже успел выучить наизусть основную планировку пансионата, гуляя в лабиринтах коридоров на протяжении нескольких месяцев. Потому спокойно мог добраться самостоятельно до кабинета своего лечащего врача. К тому же за ним не было постоянного надзора со стороны санитаров, как за остальными пациентами. Распоряжение пришло с самой верхушки. Вайс посчитал, что эта мера благополучно скажется не только на самом больном, но и на людях, его окружающих. По крайней мере, с тех самых пор, как за Драгнилом перестали тщательно следить, его агрессивность по отношению к остальным значительно уменьшилась. Вот только затем тот быстро переключился на самого психиатра. Начал частенько устраивать сюрпризы. Подкрадывался незаметно сзади, дабы напугать, устраивал легкий кавардак в кабинете или же вообще не приходил в назначенное время на встречу, каким-то образом умудряясь заранее оставить записку на рабочем столе с содержанием «найди, если сможешь». И данное ребячество для обоих быстро стало обыденностью. Доктор прекрасно понимал причины подобных забав: они были единственным средством, которое хоть на небольшое количество времени, но отвлекало от тяжких мыслей — потому-то и старался просто проигнорировать их. Однако в этот раз Нацу шел к нему не для пустых разговоров и, уж тем более, не для глупых игр. На этот раз имелись другие причины. Впереди показывается знакомая дверь. Знакомая табличка с именем и фамилией. Он останавливается. Вспотевшей рукой тянет за ручку. И та послушно поддается. Входит, в очередной раз, забывая про вежливость и аккуратность, о которой постоянно напоминает ему доктор при каждой подобной встрече в данном кабинете. Без стука. Без вопроса о разрешении войти. Даже без приветствия. Сейчас не до этого. — Дракон? — слегка приглушенный мужской голос тут же прорезает собою пространство. Беспокойство в нем проскальзывает едва заметно, неуловимо. Но и не почувствовать холода в тоне Вайса — просто нельзя. Нацу обводит беглым взглядом комнату и тотчас замечает полупрозрачную бутылку на столе. После чего в глаза быстро бросается стакан с некой мутной жидкостью, благополучно покоящийся в руке у психиатра. Алкоголь. Определённо. Недовольно щуриться, уже начиная про себя чертыхаться. Да, действительно. Этот засранец явно проводит своё рабочее время с пользой. — Не знал, что здесь можно проносить с собой вино. Ну, или что там у Вас в стакане? — слегка морщится, разглядывая ту самую жидкость. — И не позвали, главное, меня с Вами отведать его! Улыбается натянуто. Как и всегда. Старается скрыть то, что кроется в душе. Стремится удержать целую бурю эмоций, что успела накопиться комом и хочет выбраться на волю. Вайс неловко пожимает плечами и встает. Отводя взгляд в сторону, на автомате убирает стакан куда-то на край лакированного стола. Его очки в черной оправе покоятся там же. Привычный глазу халат с гербом пансионата небрежно висит на спинке стула. Врач одет как-то неправильно. Небрежно. Один из манжетов на легкой голубой рубашке не застегнут, галстук висит поверх не загнутого воротника. Его любимые классические брюки в темных тонах до конца не выглажены, а на ногах вообще покоятся белые кеды вместо так уместных здесь ботинок. И это более чем странно. Совсем не характерно для пунктуального, решительного и в меру строгого человека. — Сегодня можно, — слегка, скорее неосознанно, чем намеренно, кивает он. — Сегодня всё можно. Драгнил опирается спиною на стену, недовольно складывая руки на груди. И это его лечащий врач? Куда подевался настоящий доктор Вайс? Куда подевался первоклассный психиатр, заведующий целым пансионатом? — Так значит, это правда? — как можно более спокойно начинает диалог. — Ну, то есть... Эй, док, я слышал... Оливия... Она, действительно, очнулась? Доктор останавливается где-то посреди кабинета. Неуверенно озирается на него. Пальцы дрожат, судорожно то смыкаясь в кулаки, то размыкаясь обратно. — К-кто Вам... — Услышал от персонала, — быстро перебивает его Нацу. Хватит уже ходить вокруг да около. Пора покончить с этим. Пора перелистнуть страницу и наконец-то начать новую жизнью. И пусть у него самого пока что нет сил на подобное, но у Вайса эти силы точно должны быть. В конце концов, не он ли постоянно твердит о том, что прошлое необходимо оставлять в прошлом? Наверняка, рана в его душе сейчас кровоточит и рвётся. Нацу прекрасно это понимает. Ему слишком знакомо данное чувство. С каждым днем она разрывает сердце всё больше и больше. Не стремится затягивается и даже всячески препятствует этому. Словно живая. Со своей собственной душой, намерениями. И с каждодневным эхом в груди. Да, подобное слишком знакомо. И мрачное, искаженное лицо доктора напоминало ему сейчас собственное лицо. Это было лицо раненого зверя. Зверя, которого загнали в угол. — Время нашей беседы еще не пришло. Прошу, оставьте меня одного. Нельзя. Ему нельзя отступать. Вот почему Нацу проигнорировал эту просьбу. Проигнорировал всё, о чем попытались ему намекнуть. Плевать, если рана на сердце психиатра увеличится, плевать, если сердце разорвется в клочья. Иногда приходится делать это. Иногда приходится чем-то жертвовать, дабы затем чего-то достигнуть. И у него были свои методы. Отличные от методов этой дурацкой психиатрической лечебницы. — Док. Что Вы здесь делаете? — стальные, беспрекословный ноты в голосе. — Почему Вы здесь, когда Ваша дочь там? Звук сообщения. Вайс оборачивается, хватает очки. Оглядывается по сторонам. Будто рыская что-то. Нацу тут же затих, наблюдая его метания по собственному кабинету. В итоге мобильник был найден на все том же столе. Дрожащими пальцами тот берет его в руки. Судорожно сжимает корпус. Тычет в экран, пытаясь найти вкладку сообщений. Читает. Быстро. Пропуская слова и глотая окончания. Про себя. — Я работаю. Так что... — спустя всего минуту начинает он, убирая телефон в задний карман, — мы поговорим поз... Звук разбивающегося о противоположную стену стекла тотчас заполоняет собою комнату. Запах алкоголя. Бутылка коллекционного французского вина, совсем недавно стоящая на столе, разбита вдребезги. Светлый ковер тут же окрашивается в розовый цвет. Ошарашенный подобной наглой выходкой доктор в испуге поднимает глаза на своего пациента. Дракон совсем близко. Всего в паре шагов. Дышит гулко, тяжело. Стоит, оскалившись, и гневно прожигает взглядом врача. Раздражен. Нет. В бешенстве. И почему-то именно сейчас в голову приходят недавно сказанные им слова. «Я аж воспылал, док... Да... Я, действительно, пылал...» Пылал. Так ли он пылает? Так ли он показывает свои настоящие чувства? Так ли он… защищал когда-то своих близких? Не лишенный агрессии весельчак. Обезумевший от собственного одиночества убийца драконов. Кто же он, чёрт побери, такой? Что за величественная аура окутывает его с ног до головы? — Оливия ждет Вас, — резко и даже грубо начинает Дракон. — Она ждала Вас все это время! И продолжает ждать! Слова давят, молят сердце врача. Словно острие шпаги. Нет, даже не так... Словно проклятый клинок самого отъявленного мерзавца этого века. Мерзавца, убившего сотни, тысячи. Чувство того, что пришла и его очередь, невольно захлестнули с головой. Что клинок и его, доктора Вайса, распотрошит. Вынет все эмоции. Все ценности из жалкого, черного, сплющенного сердца. Этот клинок... Он мешает думать. Думать о ней. — Ждет... Да, ждёт... — тот слегка закидывает голову, смотря в потолок. — Мне кажется, что я должен быть здесь. И так будет лучше. Для меня. Для неё. Для всех. — Почему? И вновь тишина. Устало прикрыв свои глаза, на секунду доктор будто впадает в транс. Еле заметно улыбается. Легко, мечтательно, но в то же время трагично. С иронией. Пусть он и любил свою дочь. Пусть и мечтал увидеть вновь ее улыбку, услышать ее ангельский смех. Пусть. Да только любовь его к ней уже давно спряталась в тени страха. Вины. Стыда. Стыда перед той, о ком когда-то пообещал позаботиться. И не смог. Не смог выполнить это обещание. — Все влюбленные клянутся исполнить больше, чем могут, и не исполняют даже возможного, — психиатр раскрывает свои глаза полный решительности. — По крайней мере, так говорил Уильям Шекспир. Умный человек, скажу я Вам. — Вы влюблены? Да. Влюблён. В себя. Иначе, поступил бы так? Остался бы вдалеке от родного человека? От того, кому обязан жизнью? Счастливой жизнью. — Я... «А ведь все так хорошо начиналось», — промелькнуло в мыслях Вайса. Да, хорошо. Он — здесь. Она — там. Его сердце разрывает на части. Хочется рыдать. Уповать на Бога. Внушать себе, что всё правильно. Так надо. Так лучше. Но сейчас... Бесхвостая фея. Семя раздора. Вновь и вновь. День за днем. Доктор задал себе, в эту самую минуту, один простой вопрос: «Когда?» И не смог на него ответить. Когда он из врача превратился вновь в обычного человека? Когда он поверил в крылатых рептилий? Когда поверил этому Дракону и его фантазии? Когда он, чёрт побери, снова почувствовал себя живым? Руки, будто сами по себе, судорожно потянулись за ручкой. Схватили соответствующий нужде бланк для заполнения. Врач и опомниться толком не успел, как начал строчить что-то на бумаге, мысленно пытаясь вспомнить, куда задевал свою печать. Решение все еще не было принято окончательно. Но что-то подсказывало ему. Шептало тихо, почти бесшумно. Говорило, что так будет правильно. — Что Вы делаете? — не понимая, что вдруг на него нашло, Нацу с удивлением склонил голову набок. Но Вайс лишь вкрадчиво произнес в ответ: — Подождите... в комнате отдыха. Мне нужно оформить Вам пропуск из больницы. Такси привезло их быстро к месту назначения. Войдя в громадное кирпичное здание частного Калифорнийского госпиталя при университете Святой Марии, Драгнил тут же чувствует некий дискомфорт. Будто ему не стоит находиться здесь. Потому что лишний. Да, явно лишний. Лёгкое покалывание в районе груди. Зря он, наверное, устроил этот акт протеста, учитывая то, что сердце и так в последнее время побаливало. И все же… Пусть даже так, но ведь, таким образом, этот глупый психиатр наконец-то смог оторвать себя от бутылки и решиться навестить дочь. Сколько дней уже прошло? Два? Три? Она лежит в сознании и ждет его целых три дня. Нацу чувствовал, что испытывал бы неимоверную радость, попав на его место. Если бы узнал, что кто-то из его товарищей жив. Какого черта с этим человеком вообще творится? Почему он не осознает собственного счастья? Длинный, светлый коридор. Много людей. Больных или же их родственников. Знакомые медицинские халаты. Знакомый запах таблеток и спирта. Они буквально подлетели к регистратуре. Пару минут разговора с медсестрой, что сидела за письменным столом, и еще пару минут ожидания перед тем, как заполучить от нее пропуск в палату Оливии, а также всю свору документов о ее здоровье. Вайс резко оборачивается, протягивая вперед папку. — Нацу, п-подождите меня здесь, — впервые называет по имени сбивчивым, дрожащим голосом. Драгнил послушно кивает, принимая из его рук те самые документы. Молча провожает взглядом. Волнение. Откуда? Почему он так волнуется за этого человека? Неуверенной походкой, на ватных ногах психиатр идёт в сторону больничной палаты. Каждый шаг дается все труднее. Глаза застилают слезы. Взгляд затуманен, и голова словно в дымке. Слабое головокружение. Сердце разрывается на части. Оно ускоряется, бьётся в сумасшедшем ритме. Угрожает вырваться из груди. Очередная лестница. Длинный коридор в нежно-голубых тонах. Резкий поворот за угол, новый коридор и новый поворот. Третья дверь слева. У самого окна. По телу прошла лёгкая дрожь. Приседая на близстоящую скамью, Драгнил устало прикрывает свои глаза. Начинает сомневаться: правильно ли то, что он пришел сюда? И в ту же секунду, высказывает диаметрально противоположное мнение. Будто борясь с самим собой. Со зверем, скрытого в глубине сознания. Но, ведь действительно: зачем он вообще пошел в тот чёртов кабинет? Решил подтолкнуть незадачливого родителя. Помог человеку, который и за нормального его не считает. Да вот только... Нацу и сам прекрасно понимал зачем. Не обязательно быть психиатром, чтобы догадаться. Он привязался к нему. Не по своей воле. Интуитивно. Но всё же привязался. В те самые минуты, в минуты придания прошлому, в минуты, когда душа рвалась на части, док всегда был рядом. Пожалуй, это не могло не повлиять на их взаимоотношения. Да, наверное, теперь их по праву можно было назвать доверительными. Легким, неуверенным движением тянет за ручку. Это очень сложно, почти невозможно сделать в одиночку. Без поддержки. Понимая, что нужно взглянуть в глаза своему страху. Дрожа от нахлынувших эмоций захватывает все тело разом. Камень, держащий в своём омуте его душу все это время, медленно растворяется. Не пропадает, нет. Лишь уменьшается в размере. — Мистер Вайс? Доктора всегда стремятся вылечить безумие. А безумен ли он? Вопрос, который мучил Драгнила на протяжении стольких месяцев. Конечно же... Да. Но вот только, от тоски ли по близким людям, или же он и впрямь свихнулся? Потерял нить с реальностью? Сейчас, спустя полгода, проведенных в пансионате, уже нельзя отрицать этого наверняка. Столько времени. Столько боли. Он медленно умирал. И единственный шанс выжить: принять этот мир. Слиться с серой однообразной толпой. Стать нормальным. Забыть. Но сможет ли? Ведь тогда он предаст память. Предаст последние воспоминания о них. Её голос. Мелодичный, слегка хриплый. Её глаза. Карие. Наивные. Живые. Её волосы. Пшеничные и длинные, словно частичка солнца… Не замечая под рукой лежащую рядом папку, Нацу дергается, пытаясь как следует потянуться. С шумом документы падают на пол, небрежно разлетаясь в разные стороны. И он тут же чертыхается, недовольно вздыхая. Закатывает глаза, падая на колени перед сворой бумаг. Почему даже в этом мире с ним осталась эта дурацкая неаккуратность? — Мистер Вайс! Я ждала Вас! Радость. Слезы. Ностальгия. Отчаяние. Счастье. Все эмоции перемешались в едином потоке. Стали одним целым. Неразрывным звеном его существования. Более не сдерживая себя, Вайс подлетает к кровати. Обнимает худощавое тело. Бьётся. Её маленькое, хрупкое сердечко бьется. Не переставая. Без отрыва. Как надо. — М-не сказали... — говорить ей трудно. Как и подбирать нужные слова. — Ч-что я п-по... Попала в а-аварию... Речь пока не совсем понятная. Года, проведенные в коме, дают о себе знать. «Но ничего, — подумалось доктору. — Это — дело поправимое». Обводя взглядом пол, дабы убедиться, что ничего не пропустил, Драгнил замечает маленький лист квадратной формы. Последний. Лежит лицевой стороной кверху. Спрятался под скамьей. Прямо за его спиной. Приподнимает и на автомате смотрит на содержимое. Фотография. Сбоку красуется надпись: Оливия Д. К. 19 лет. Сердце. Выронив другие бумаги из рук, тотчас резко хватается за грудь. Шипит. Сердце. Оно словно в ответ опять больно ударяется о ребра. Так больно, что в глазах на мгновение даже темнеет. Эти карие глаза… Вдох-выдох. Вдох и еще раз выдох. Воздух буквально впивается в лёгкие и выходит обратно. Тяжело. Колит. Сердце колит. Эти золотые волосы… Пульс выгибается под кожей, танцует новый ритм. Рана растет, кровится, разрывает на части своего владельца. Там, в грудной клетке. Черного. Одинокого. И разбитого. Его ведь нельзя склеить обратно. Потому что нельзя вернуть к жизни умерших. Нельзя. Больше нельзя. Слышите? Эта улыбка… Нацу дрожит, словно в лихорадке. Всем телом. Каждой костью. Дрожит непонятого отчего. А сквозь слезы в глазах проступает отчаяние. — Оливия... — Люси...