Хроники

- Вы готовы дать Гитлеру в челюсть вместе со мной?... Наполеон Соло полулежит, прислонившись спиной к заскорузлому стволу дерева. Это не особенно удобно, но все-таки лучше, чем холодная бетонка, на которую взгромоздились однополчане. Метрах в двадцати от него - импровизированная сцена, фронтовое подобие театральных подмостков, однако, даже общая убогость окружения не оправдывает творящегося: детина в звездно-полосатом костюме явно чувствует себя не в своей тарелке, выкидывая коленца и выкрикивая бессмысленные призывы. Девочки в коротких юбках натужно улыбаются, им заметно холодно под моросящим дождиком. Солдаты похабно подбадривают их свистом, а в новоявленного Капитана Америку, сверкающего квадратным подбородком с каждого второго плаката и листовки, летят в основном предложения убраться подальше. Солдатам плевать на высокоморальные речи о справедливости и победе. Им хочется теплое одеяло, новые сапоги, стакан водки да, может, еще что-нибудь с мягкой грудью и тесной дыркой. Соло сам не понимает, когда именно его потребности сократились до такого унизительно мещанского минимума. В Нью-Йорке он не мог и дня провести без свежей выпечки, чашечки бразильского кофе, газеты, что все еще пачкала пальцы сильно пахнущей типографской краской, и созерцания чего-нибудь попрекрасней (созерцаемое разнилось от молодой банкирши до полотен классицистов в зависимости от степени везения). И не стоит задавать вопросов, откуда у сироты из Сент-Джеймского приюта такие возможности посреди охватившей страну Великой Депрессии. Наполеон Соло не открывает своих секретов. В любом случае, с приходом войны все изменилось. Наполеона, едва тому стукнуло восемнадцать, буквально выпнули из приюта в распростертые объятья армии - в Сент-Джеймсе всем давно осточертели его выходки, франтоватость и изворотливость. Разумеется, никто, кроме Соло этого не знал: образ доблестного добровольца, освободителя угнетенных нацисткой лапой народов отлично действовал на девушек. Небольшое “но” в виде ужасов реальной войны сознание Наполеона умело преодолевало с помощью одному ему известных блоков - не заводить настоящих друзей, воспринимать трупы как декорации, кровь как разлитый театральный реквизит, а боль и лишения - как неизбежность. Главное - мыть руки и держать ноги сухими. Иначе можно сдохнуть от дезинтерии или лишиться ступней. У такого подхода были свои минусы: порой, оставаясь наедине с собой в редкие моменты покоя, Соло уже не понимал, где театр с выверенной ролью, а где его настоящая жизнь. Маска прочно въедалась в кожу, отдираясь с каждым разом все сложнее. Потому, глядя на клоуна в трико, Наполеон ощущал невнятную тоску в левой части груди. Это Капитан Америка точно знал, что сойдя со сцены, он сможет прекратить играть. Закурит, выматерится, ущипнет кого-нибудь из усталых танцовщиц за задницу. И перестанет быть бравым идиотом. А Наполеон останется. И остроты, так любимые однополчанами, будут легко слетать с его языка, фуражка лихо сдвигаться набекрень, а драгоценные нецке из коллекции французкого толстосума, чудом не проврежденные творящимся вокруг адом и нынче заботливо обернутые сменными портками, спокойно дожидаться перекупщика на дне заплечной сумки. Потому что у него должен быть бонус. Потому что не может он просто так гробить себя за совершенно незнакомых ему людей. У Наполеона туго с идеалами и моралью. Зато у него все в порядке с инстинктом самосохранения. В здоровяка на сцене что-то летит, и это выдергивает Соло из затянувшихся размышлений. Для своих размеров этот Капитан Америка довольно проворен, и, похоже, сам удивлен тем, что яблочный огрызок удалось отбить. Наполеон смотрит на разворачивающийся цирк и посмеивается над ироничностью ситуации: сколько же гадости летит в звездно-полосатый флаг от выброшенных за борт американцев. То, что флаг этот изображен на щите символа всей страны, только добавляет моменту комичности. Судя по всему, артист даже не удивлен. Он устало машет рукой и уходит за кулисы с настолько озадаченной физиономией, словно бы действительно верит, что мог как-то поспособствовать победе, отплясывая на сцене. - От этого верзилы проку было бы больше на передовой, - скрипит кто-то в задних рядах. Соло согласен, однако, не думает, что подобное развитие событий сильно изменило бы ход войны: на передовой пачками дохли парни любой комплекции - пуле все равно, сколько у тебя мышц в килограммах. На подмостки снова высыпают недоодетые девочки, и Наполеону становится скучно. Он поднимается и уходит праздно шататься по лагерю. Когда сигарета дотлевает до половины, из одной из палаток он слышит будто бы обиженный, возмущенный голос Капитана Америки: - Пегги, я куда больше пригодился бы в реальном бою! Они сделали из меня клоуна. Цирковую обезьянку. Пока Баки там под пулями сидит в траншеях, я здесь занимаюсь черт знает чем! Ого. А вот это уже интересно. Бравый Кэп настолько поверил в свою маску, что теперь желает красиво сдохнуть согласно образу? Сколько драмы. - Отставить, капитан, - Наполеон слышит сталь в женском голосе и невольно приосанивается. Агент Картер. Потрясающий образчик женщины, с которой лучше не связываться, если не хочешь остаться без яиц. - Стив, ты - символ нации. Нельзя допустить того, чтобы тебя пристрелили, как одного из многих. “Дельные вещи говорите, мисс Картер, - думает Соло, молча проглатывая глухую обиду одного-из-многих, - Мыслите, как стратег, воспарив над толпой. Не страшно ли так высоко взлететь?..” - Пегги, я могу гвозди пальцами гнуть! На мне даже пулевые ранения, как на собаке заживают! - надрывается несчастный, и Соло присвистывает про себя: похоже, кто-то возомнил себя сверхчеловеком. Наполеону даже немного жалко этого парня. Возможно, ему действительно надо в авангард. На пару часов, чтобы навсегда заткнуться в отношение подобных желаний. Соло вминает окурок подошвой тяжелого ботинка в грязь, когда Пегги Картер, устав взывать к разуму подопечного вылетает из палатки. Удивительная женская способность - даже по самой жуткой слякоти передвигаться на каблуках, не мараясь. Капитан Америка тяжело выпутывается из палаточной ткани в попытке догнать, однако прекрасной леди уже и след простыл. - Бессмысленно, кэп, - тянет Наполеон, постукивая по новой сигаретке, - Против заботливой женщины даже танки бессильны. Тот едва не подпрыгивает от неожиданности (о, да, парень, с твоей-то наблюдательностью - и на фронт...) и странно щурится, словно близорук. Впрочем, капитан быстро одергивает себя, выпрямляется и глуповато выпячивает подбородок, будто бы готовясь защищаться: - Ты кто? - Наполеон Соло, - за протянутой рукой следует, возможно, черезчур крепкое рукопожатие. Похоже, Капитан Америка и вправду способен гнуть пальцами гвозди, - К тому же, она права: мать тебя не для того ждет, чтобы обратно по кускам получать. - Моя мать умерла еще до войны, - глухо откликается тот и запоздало представляется, - Стив Роджерс. - Тем более, Стив Роджерс. Дай матери отдохнуть, не заставляй ее готовиться к твоему прибытию так скоро. Роджерс долго смотрит на совсем еще зеленого, но, очевидно, отпето наглого парня перед собой, и видит странные параллели. Впрочем, воспоминания о друге только добавляют раздражения: пока он тут, Баки там воюет. - Я не собираюсь умереть. Я собираюсь выиграть войну. Соло пробивает на смех: - Все в порядке, бравый капитан, ты не на сцене, а я не твоя девушка. Стив, однако, хмурится еще сильнее, думая, насколько большим ему нужно стать, чтобы над ним перестали смеяться: - Я не шучу. Такой знакомый, практически барнсовский самодовольный прищур мальчишки жутко раздражает, потому Роджерс не сразу понимает смысл его оброненной напоследок фразы: - Тогда постарайся не сдохнуть, Дон Кихот, твоя задница слишком красива, чтобы прятаться в гробу. *** Второй раз Наполеон Соло видит Капитана Америку, когда заботливо выстроенный сознанием театральный блок начинает трещать по швам. Он и еще полсотни таких же неудачников сидят в вонючей стылой каменной клетке где-то под Аззано, и наблюдают за тем, как одного за другим узников уводят куда-то по длинному темному коридору. С того конца не слышно ничего, и Соло не знает, что лучше: крики боли и отчаянья или вот такая бархатная тишина. Из огня да в полымя. Он чудом выбрался из клещей в предгорьях, от его сто первого осталось всего тринадцать человек. Когда их командировали в Италию для доформирования такого же покусанного сто седьмого, Соло всерьез надеялся погреться под средиземноморским солнышком. Безмозглый идиот. Никто не знает, сколько проходит времени с того момента, как нацисты прекращают огонь и дают выжившей горстке дрожащих людей сдаться в плен. Это был даже не бой, скорее безжалостная казнь, и Наполеон отказывается верить, что по ту сторону окопов сидят настоящие живые люди, такие же, как те, что сейчас сидят вокруг и молча прощаются с оставшимися за океаном в унылой обреченной темноте. Соло кажется, что он бредит, когда в слабом отсвете тюремных фонарей мелькает убогий звездно-полосатый костюм. Явление бравого героя, свет солнца из-за туч. Что ж, он всегда имел слабость к классике. Сокамерники пялят давно привыкшие к полумраку глаза, в происходящее не верит никто, однако, за жизнь цепляется каждый. Когда, ржаво скрипя, открываются двери, всем уже плевать, на самом деле это происходит, или так тихо их накрыло безумие: тело действует быстрее разума - вон из этого места, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Соло никогда еще не был так рад звездному небу, как в ту ночь. Кажется, вокруг стреляют. Освобожденные испаряются прямо на бегу, завязывается бойня. Кряжистый усатый мужик в засаленном котелке на голом энтузиазме продирается к артиллерийской установке, взгромождается сверху, и дело приобретает совсем иной оборот. Наполеон вырывает из чьих-то коченеющих рук оружие и практически в упор расстреливает тех, кто косо на него смотрит. Черта с два он еще раз попадется в нацистские лапы. Он слишком хорош для мрачных застенок. Все заканчивается так же сумбурно и невероятно, как началось. Просто вдруг не в кого оказывается стрелять. Вокруг надсадно дышат такие же огорошенные сослуживцы. На чумазых лицах пробиваются робкие улыбки: неужели все? Неужели... Впрочем, перевести дух им никто не дает. Герой в звездно-полосатом трико со всех ног несется к ним, волоча на себе полубессознательного парня. Тот едва перебирает ногами, но за винтовку цепляется, как за последнюю соломинку. Капитан Америка надрывает луженую глотку и орет им убираться отсюда к черту, потому что база сейчас взлетит на воздух. В голове еще крутится потрясающе неуместная мысль о том, насколько же нелепый у Роджерса костюмчик, а ноги уже несут Соло по мерзлой земле к ближайшему лесочку. Когда чуть позже, по прошествии нескольких дней Капитан выводит людей к штатовской базе, насмешники смотрят на него совсем иначе. Надо отдать Стиву должное, он почти не раздувается от гордости, и Наполеон начинает сомневаться, человек ли он вообще. Пока остатки сто седьмого пытаются рассовать по другим гарнизонам, Роджерс на каждом углу обнимается с тем парнем, которого тащил на себе из взрыва. Соло и хотел бы отпустить парочку комментариев известного содержания, но слишком уж Кэп счастлив, а его друг - потерян, чтобы избирать их в качестве мишени. Вместо подколок Наполеон прерывает задушевную беседу, чтобы пожать Стиву руку: - Был не прав, Айвенго. Спасибо. Светлые глаза заметно теплеют. Похоже, у Роджерса неплохая память на лица, потому что Соло он узнает: - Я больше не на сцене. - Я заметил. Иначе, хреновенькое же было шоу. Капитан Америка смеется, хлопает Наполеона по плечу (приходится приложить определенные усилия, чтобы удержаться на ногах). Парень рядом непонимающе переводит взгляд с одного на другого. Он немного похож на рыбу. И, если бы не въевшаяся после плена затаенная забитость, то место ему с его вальяжной расслабленной грацией - в постановке “Дориана Грея” подле главного героя на мягкой кушетке. - Я набираю команду... - О, нет, - Соло даже дослушивать не собирается, - Я не герой, Кэп. И мне на удивление дорога моя шкура. Если в окопах я еще выживу, то там, куда наверняка направишься ты, толку от меня не будет совсем. Попробуй найти Дугана. Это такой крепыш с шикарными усами и безвкусным котелком. Ему твое предложение будет определенно по вкусу. Капитан Америка понимающе кивает, снова хлопает Наполеона по плечу (матерь божья, он специально это делает?) и отпускает его с миром. С миром Наполеон и уходит. А еще с красивым кинжалом явно очень старой работы, снятым с трупа одного из ГИДРовцев. Интересно, сколько даст за него оценщик?...