Хроники

Каждое утро Баки теперь начинается с того, что он смотрит в темное нутро палатки и вспоминает себя. “Сержант Джеймс Бьюкенен Барнс, три-два-пять-пять-семь-ноль-восемь, сто седьмой пехотный. Мать - Анжела Барнс. Сестра - Ребекка Барнс. Нью-Йорк. Бруклин. Лучший друг - Стив Г. Роджерс, мелкий хилый засранец, ждет и дуется за то, что его не взяли в добровольцы. Вот у него глаза будут, когда расскажу про ГИДРу...” - Бак, ты уже встал? - сгорбившись в три погибели Капитан Америка протискивается внутрь и улыбается во все свои белоснежные тридцать два, - Горазд же ты ухо плющить! Реальность сбоит, шипит, как неисправное радио. Баки кое-как садится в спальном мешке и смотрит на знакомо-незнакомое лицо. Ему неуютно рядом с этим человеком. - Стучаться надо, Кэп. А если бы я был не один? Стив морщится. Ему не по душе прицепившаяся кличка. - Будто я никогда не видел твою правую руку, - фыркает он и валится рядом. Ответ больше подходит Стиву Роджерсу, чем символу американской нации. Барнс прикрывает глаза: так все становится проще. - Левую, вообще-то. - О, боже, я не хочу этого знать! - новообращенный верзила по-детски закрывает уши ладонями, мотает головой. И едва не сносит локтями хлипкую палатку. - Полегче, здоровяк, мне здесь еще жить! Баки натянуто смеется. Баки жутко не хватает Стива. Быть рядом с таким, новым, Роджерсом ему странно. Во время вчерашнего перехода они все страшно вымокли: брод в реке глубиной был по самое горло, дул пронизывающий ветер, и когда Барнс по привычке погнал Стива первого раздеваться и скакать вокруг костра - не дай бог, опять сляжет с ангиной - тот поднял его насмех. Стиву теперь не нужно втихую спихивать в тарелку куски пожирнее, не требуется делиться с ним одеялами или привычно уже дырявить шилом ремень, чтобы штаны не сваливались с тощих бедер. Роджерсу не нужна больше протянутая рука, чтобы преодолеть овраг, консервные банки он теперь сам вскрывает едва ли не взглядом. Разве что с прекрасным полом все еще немного заторможен, но это только пока. Все изменилось в одночасье, и это злит. Там, в каменных мешках ГИДРы, Джеймс так и не понял, что именно, с ним делали. Через равные промежутки времени приходил вырожденческого вида очкарик и улыбался так, что привязанного к креслу Барнса мутило от страха и отвращения. Он что-то вкалывал ему в сгиб локтя, а потом на ломаном английском задавал вопросы. Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Где ты родился? Какого цвета твои глаза? И Баки хотелось кричать, потому что он не помнил. Судорожно копался в памяти, напрягал мозги, пока в висках не начинало ломить. И не помнил. Ни одного лица. Ни одного имени. Он даже не знал, кто он сам такой. Только бился в чертовом кресле, в бессильной ярости грозя выломать себе сухожилия, да клялся, что засунет гребаному экспериментатору его сраные очки в задницу и вытащит обратно через глотку. Щекам становилось мокро, и злобный гений с лицом олигофрена умильно вытирал ему безотчетные злые слезы. К счастью, память возвращалась. Не сразу, и все больше кусками. Баки до дрожи боялся, что вспомнит не все, что с новой дозой часть воспоминаний стерлась навсегда. Поэтому для него до зубовного скрежета важно было цепляться сознанием за привычное, домашнее, знакомое. За мягкие кудряшки Бекки. За запах мокрой штукатурки, как дома в коридоре. За усталые вздохи матери. За упрямые глаза Стива. За все то, что определяло его место в жизни, наделяло его значением и значимостью. А теперь выходило, что часть его мира навсегда схлопнулась. А была ли она вообще? Был ли Стив действительно болезненным и слабым? Нужно ли было впрягаться за него в каждую потасовку? Или, может, все было наоборот, и это Роджерс всюду вытаскивал Баки? Барнс украдкой смотрит на удивительно волевую челюсть Капитана Америки и думает, что хочет в Бруклин. Свернуться у камелька и уснуть под бухтение Роджерса и тихий шорох карандаша по коричневатой бумаге. А войну оставить несокрушимому Кэпу и Ревущим Коммандос. Похоже, магическая сыворотка привила Стиву в довесок к мускулам еще и звериное чутье, потому что он трет подбородок, будто взгляд Баки жжется, и поворачивается: - Старик, ты какой-то притихший. Все в порядке? В знакомом голосе столько искреннего беспокойства, что Барнсу становится стыдно за свои глупые мысли. - Не дрейфь, Стиви. Я в норме. Просто никак не могу забыть манящие округлости Золы, - Бак хлопает Кэпа по плечу и выбирается из палатки, чтобы не видеть сочувственно-страдальческую физиономию Роджерса. Кажется, контроль над этим не подвластен ни одной сыворотке. Умываться в ручье чертовски холодно, ледяная вода льется за ворот, стекает к локтям. Барнс уныло елозит во рту зубной щеткой под цветистый мат Дугана, обнаружившего, что его сигареты вымокли за ночь все до одной. Впереди новый переход, и снова пешком, потому как в местных лесах не пройдет ни одна машина. Зато к вечеру они будут у очередной ГИДРовской базы, и, если зачистка выйдет удачной, ночевать выдастся на настоящих кроватях. Возможно, их даже ждет горячий душ. Баки корит себя за неверный ход мыслей. Надо не об удобствах мечтать, а вспомнить план атаки. Просто все они уже порядком устали от бесконечного напряжения и лишений, с каждым разом все больших. Дернье уже давно перестал пытаться придать их рациону хотя бы намек на разнообразие лесными травками, Морита все реже насвистывает, а этажность дум-думовского мата значительно поубавилась. Все чаще проглядывает в их глазах бесконечная надежда на Стива, как на последний оплот спасения из череды натерших мозоли опасностей. Это скверно, ведь в слове “суперсолдат” приставка “супер-” относится только к размеру бицепсов. Барнс остервенело трет шею, ежась от катящихся по спине холодных капель, и душераздирающе зевает. Пора завязывать с нытьем. Торчать здесь, наматывать кругаля по Европе, взрывать ГИДРовские базы и терпеть бесконечные лишения - это их работа. Никто не сделает ее за них. Пока Кэп и Ревущие Коммандос не сотрут с лица земли все известные филиалы этого сверхнаучного серпентария, домой никто из них не вернется, разве что в гробу. Да и то, сомнительно, что государство станет тратиться на что-то подобное. Баки зевает снова и уже куда более бодро шагает к костру. Дуган рядышком пытается соорудить из прутиков решетку для просушки сигарет. Роджерс уже выбрался из чужой палатки (Баки готов поставить двадцатку на то, что его спальный мешок аккуратненько сложен) и теперь обсуждает с Моритой перспективу ближайшей вылазки. Не то, чтобы Барнс часто пялился на Стива до того, как он внезапно оброс парой центнеров мышц, но все равно прекрасно помнил, как тот обычно раздувался в компании мужчин. Выглядел он нахохлившимся воробьем среди голубей, считая, что чем больше визуально, тем и страшней. Сейчас Капитану вполне хватает своих объемов, но Роджерс все равно безотчетно копирует позы и жесты парней, для которых подобные размеры тела были в порядке нормы. “Как был глистом, так и остался,” - думает вдруг Баки, ощущая слабовольное облегчение. - Ерунда, - отметает он все заботливо выстроенные теории товарищей, плюхается на бревно рядом со Стивом и бесцеремонно забирает у него жестянку с чаем, - По первому снегу мы наследим мама не горюй, а замести следы будет нечем - слой на земле слишком тонкий. - И что ты предлагаешь? - Роджерс даже не пытается отвоевать свою чашку обратно, и Джеймса это почему-то не радует. - Не быть идиотами и снять дозорных издалека. Если некому будет поднять шум, то ворота заминировать будет проще простого. Джим Морита щурится и неуверенно щелкает языком: - Снайперка у нас одна. А цели три, как минимум. Снимешь одного, пока найдешь в прицел другого и выстрелишь, третий уже поднимет крик... Морита прав. Барнс тоже прав. Им точно не нужно, чтобы вся военная мощь бастиона обрушилась на Коммандос прямо у ворот, но и расстояние от леса до форта покроет только пуля, выпущенная из снайперской винтовки. Стив хмурится, трет загривок. Идиотский жест, потом волосы на затылке будто корова лизнула, Баки опять будет себя одергивать, пока не разозлится и не пригладит в конце концов. - Так. Что мы имеем? - наконец, подает голос задумавшийся Роджерс. Он начинает рисовать план базы пальцем по свежему первому снегу, и Барнсу хочется надавать ему по рукам. - Вот здание. Оно окружено: с трех сторон пропасть, с внешней стороны стена. У стены две дозорные башни, выходящие на лес. Перед лесом расчищенная площадка в полкилометра. По караульному на башню, третий постоянно курсирует между ними... - Долбаный замок, - резюмирует Дуган, уставший трястись над похеренными сигаретами. Капитан криво улыбается: - В точку. Караул сменяется в полночь, между башнями зазор в три минуты. Будет уже темно, поэтому подъездная площадка будет освещена прожекторами. Подойти невозможно, расстреляют. - Одновременно со сменой караула в башнях происходит смена охраны по всему периметру. По крайней мере, так было у Золы, - вспоминает Барнс. - Если начинать, то в районе одиннадцати, когда старая смена уже устала, а новая еще не проснулась. Гейб чуть подволакивает ногу и нехорошо скалится: - Пара гранат в казарму - и новая смена не проснется вовсе. Баки поближе притискивается к Стиву, предоставляя раненому место для посадки. Тот привычно поддевает его локтем, мол, смотри, как все оживились, мы из этого дерьма непременно выберемся... Они и выбираются. Третьего караульного бравый Капитан Америка прозаично укладывает здоровенным булыжником вместо снайперской пули. Несколько часов струнного натяжения нервов, потом ледяное спокойствие. Выстрел, второй. Глухой удар камня о каску. Короткая, волчья перебежка к воротам. Еще несколько минут ожидания. Дуган, поливающий фашистов матом на чистейшем немецком. Топот десятков ног, шаги все ближе к воротам. Три, два, один... ВЗРЫВ! Ошметки дверей раскидывают гидровцев по всей территории бастиона. (Из чего, черт подери, Старк делает свою взрывчатку?!) Дальше в ход при необходимости идут даже зубы. Дернье ржет, как ненормальный, когда, наобум крикнув “Хайль, ГИДРа!” заставляет противников доверчиво вскинуть руки в ритуальном приветствии и выпускает всю обойму в их беззащитные животы. Позже бесценные архивы ГИДРы Баки безжалостно сжигает почти наполовину, парни только подкидывают желтоватые папки в огонь, и во дворе “долбанного замка” тепло, словно настала весна. Барнс незаметно баюкает подрезанную левую руку, когда Коммандос варварски грабят нацистскую кухню. Жирные ломти свинины подрумяниваются на костре из суперзлодейских секретов. Баки доволен, сыт и расслаблен, не кажется странным даже то, что рука болит все меньше. Он списывает это на действие алкоголя, которого, по большому счету, тоже не ощущает. Дум-Дум, здоровенный бычара, комично вертит задом, на потеху товарищам в лицах представляя историю своих отношений со слабым полом. Роджерс валяется на расстеленном спальнике, посмеиваясь, но слушая жадно, как мальчишка, будто в этих байках действительно скрыты все тайны общения с женщинами. Его скулы расцвели румянцем то ли от алкоголя, то ли от близкого пламени костра. Капитан Америка склоняет голову, чтобы рассмотреть что-то на земле, и Баки видит тощего Стива, сгорбившегося у керосиновой лампы с обломком уголька в перепачканных пальцах. Острые позвонки на шее, непослушный вихор у загривка, подвижные лопатки. И такое отвратительное, до удушья к горлу подступающее огромное НЕЛЬЗЯ. Можно ткнуть в плечо, но нельзя коснуться пальцами вдруг провалившегося под поясницей хребта. Можно отвесить подзатыльник, но нельзя пригладить вздыбленные в порыве вдохновения волосы. Стив, всю жизнь так болезненно лелеющий свою мужественность, будет растоптан осознанием того, что лучший друг смотрит на него, как... Как на дичь. Дичь, горячую, гибкую, бьющуюся, которую хочется подмять под себя, вывернуть руки, услышать стон, а еще лучше всхлип, распять, распластать по смятым простыням, взять, забрать себе все полностью, без остатка... Капитан Америка перехватывает взгляд Барнса, лыбится глупо и доверчиво, и во рту у Баки становится совсем сухо. - Я спать, - выдавливает он, поднимаясь со своего места, чем прерывает на полуслове Дугана, - Разбудите, как мое дежурство начнется.