Хроники

Вот уже пятое утро Наполеона Соло начинается с петушиного крика. Это не так уж и плохо, учитывая то, что нога с каждым днем все меньше и меньше болит, кормят его не опротивевшими консервами, а свежими овощами хрустящим хлебом, да и девушки вокруг - одно заглядение. Кто же знал, что в советской деревне может быть так... приятно. Наполеон не верит в случайности, но и замысел судьбы в данном случае ему тоже не слишком понятен. Во Франции раненый Соло слишком долго копался в родовом поместье де Треви, вследствие чего отстал от своего батальона. Его подобрали на границе с Германией, и, поскольку лечить немедленно взялись водкой, сомнений в национальной принадлежности спасителей не возникло. Фронтовая сестра ласково звала его Полюшкой и ничего, кроме ампутации предложить не могла, заподозрив гангрену. Наполеон Соло, разобрав знакомое слово, сделал свои большие и красивые глаза еще больше и красивее, сунул краснощекой медсестричке фамильное сапфировое кольцо мадам де Треви и, как смог, взмолился о пощаде. Неизвестно, что именно сыграло главную роль (американец был склонен думать о магическом воздействии своих синих глаз), но его сгрузили вместе с тяжело раненными и повезли лечиться в Москву. Впрочем, до Москвы Наполеон не доехал. Стоял май, из-за каждого куста трещали о победе. Казалось бы, даже лесные твари, вековавшие вдоль тех слякотных дорог, по которым везли раненых, прославляли мудрого Сталина, несравненного Жукова, отважного Советского Солдата, а заодно еще Ленина, Маркса и Энгельса. Ну так, на всякий случай. Их колонна подорвалась на мине. Дорогу развезло из-за недавних дождей, грузовики - не танки, все шли на колесном ходу. Чтобы не увязать по самые стекла, приходилось объезжать. Где-то в лесу, куда и в голову бы не пришло по нормальной погоде лезть, головную машину разнесло в клочья. Вторую задело меньше, потому Наполеона просто вышвырнуло вон, приварив как следует больной ногой об дерево. Когда русские убрали то, что осталось от растерзанных тел, выкопали молча могилы, соорудив антисоветские кресты над каждой из того, что осталось от машины, самых здоровых решено было оставить в соседней деревеньке, а после оттуда забрать - мест в машинах и так не хватало. Поселок Малы Луки встретил десяток раненых, как родных. Даже Наполеона, который ни по-русски, ни по-украински не мог говорить о чем-то серьезнее неоходимости набить желудок и посетить уборную. Аглая Родионовна Курякина (Соло сломал язык трижды, пока выучился говорить верно) была суровой сухонькой женщиной в летах. Старушкой ее язык назвать не поворачивался. Она одинаково строго гоняла девушек, пришедших поглазеть на красивого американца, и самого американца, который поначалу очень лениво расхаживал упочеванную травками ногу. Она на удивление сносно говорила по-английски, в чистоте и порядке держала неболоьшое хозяйство и негласно руководила деревенькой, пока мужчины воевали на чужбине. Внук ее, тощий длинный мальчишка лет 14, беспрекословно ей подчинялся. Таскал воду, махал лопатой, по полдня не разгибался в огороде. Аглая Родионовна лишь раз пожаловалась на него, сказав, что парня трижды возвращали из призывных пунктов по малолетству за время войны. - Хорошо, хоть теперь переживать не надо будет, - вздохнула она, глядя на Илью. Тот копал арык у грядок, и острые лопатки резво ходили под загорелой до медноты кожей. Не обязательно было понимать язык, чтобы понять: мальчишке Соло совсем не нравился. Не понравился, когда в мае его отрядили жить в их сенях, и не нравится до сих пор, хотя прошел уже месяц с того момента. Должно быть, юный Курякин ждал доблестного советского солдата, который расскажет о том, как яро били немца, похлопает его по плечу и посетует, что пацана не было с ними, мол, он-то точно бы пригодился. Увы, на его плечи вместе с раненным легли только новые заботы и никакого морального удовлетворения. Еще и девок, как мошкару, каждый вечер теперь гоняй. - Vstavai, yanki. Zavtrak, - угрюмый мальчишеский голос вырывает Наполеона из его страдальческих рассуждений. Обычно эти звуки означают, что нужно встать с продавленной койки и приступить к поглощению пищи. - Стой, - Соло поднимается и, прихрамывая, идет к столу. Илья стоит, ждет, всем своим видом выказывая, где ему сидят подобные проволочки, у него работа - не волк, экстренного бегства в лес от нее не дождаться. - Ты же говоришь по-английски? Тебя ведь бабушка учит, я видел. Юный Курякин старательно прячет досаду от того, что в очередной раз прикинуться дурачком не выйдет. А потом тянет наглейшую улыбочку: - Лондон из зэ кэпитал оф Грейт Британ. О, боже. Мальчишка ведь даже не пытается скорректировать произношение, так и режет нежный американский слух рычащими славянскими звуками. Наполеон улыбается в ответ. Илья всего года три-четыре его младше, а в росте они уже вровень. Все это никак не способствует развитию нормальных взаимоотношений. - Может, я могу чем-то помочь? Во дворе или по дому? Лицо русского вытягивается. Нет, Илья, не заматеревший еще, не обросший достаточным количеством мяса, но уже сильно вытянувшийся в костях, и так частенько лицом напоминает лошадь, но чтоб настолько... Соло отчаянно сдерживает усмешку. Наблюдать за сменой эмоций на физиономии Курякина забавно и интересно: тот то начинает краснеть, допустив мысль о том, что ошибался насчет “янки”, но хмурится, прикидывая, не проверяет ли его Наполеон. Потом все-таки выдает: - Надо чинить.. ммм... - он долго думает, вспоминая нужное слово. Его он так и не находит, потому заменяет, - ..маленький дом, sarai. Это слово Наполеон уже слышал, так что кивнул головой, показывая, что понимает. Постройка, в которой хранится всяческая нужная в быту утварь, а так же часть сильно исхудавших за зиму запасов, выглядит действительно так, словно вот-вот развалится от чьего-нибудь случайного чиха. - Ты умеешь... - нужного глагола в лексиконе Ильи снова не находится, потому он решает обойтись жестами: шлифует руками воздух так, словно держит рубанок. - Стро-гать, - помогает Соло, - Да, я умею. Курякин удивлен, но подвергать сомнению чужие навыки не спешит. Только кивает головой: - Ешь и приходи. Строгать.