Ночь в Опере

Слышишь ли ты мой зов, Хоть и много твоих лет минуло, Слышишь, как я зову тебя? Все эти письма на песке Не исцелят меня так, как твоя рука. Грегори Лестрейд не слишком любил лето. В самые жаркие дни он предпочитал отсиживаться за толстыми стенами полицейского управления. Благо лето, как и Рождество, было не слишком щедро на большие, дерзкие преступления. Летом в основном происходили семейные драмы, разного рода мошенничества с путешественниками, приехавшими в Лондон, а так же большое количество изнасилований. Для грабежей и воровства было слишком светло. Лестрейд сидел в своём кабинете, который делил с молодым инспектором Диммоком, и, пользуясь отсутствием Диммока, предавался размышлениям, что для инспектора было не то чтобы несвойственным, но достаточно редким явлением. Вчера он навестил в больнице Майкрофта Холмса. Это даже звучало странно, если произнести вслух. Несколько месяцев назад он даже не знал о существовании этого человека. А вот когда Шерлок Холмс — его добровольный помощник (зазнавшийся гений и сноб) — упомянул, что его брат только что перенёс тяжёлую операцию и находится в больнице, его первым желанием было немедленно бежать в эту больницу, и удостовериться в том, что мистеру Холмсу-старшему не грозит преждевременная и ужасная смерть. Разумеется, эти переживания из-за того, что Холмс-старший был очень добр к Лестрейдам: прислал к Лизе знающего врача, который буквально сотворил чудо, и оплатил сиделку, без которой сам инспектор и миссис Крауч начинали выбиваться из сил… Лестрейд уже не помнил, чтобы кто-то делал для него столько хорошего, ничего не требуя взамен. А мистеру Холмсу ничего и не требовалось, по мнению Лестрейда. Он находился на вершине социальной лестницы, и помощь рядового инспектора вряд ли могла ему понадобиться в принципе. Если только он не решил убить свою старую тетушку ради наследства, и необходимо было подделать улики. Но такое предположение рядом с образом великолепного мистера Холмса-старшего казалось совершенно нелепым. Да, мистер Холмс был великолепен, несмотря на увечье. Лестрейд разбирался в людях и понял это с первого взгляда. В глазах Холмса светились ум и бесстрашие. При этом он обладал великолепными манерами и был добр душой. Получалось, что физический недуг был единственным изъяном в этом человеке. Инспектор хотел вначале договориться с Шерлоком Холмсом о совместном походе в больницу. Но потом решил навестить старшего Холмса сам. Изрядно похудевший и осунувшийся Холмс не был даже похож на себя. Жутковатого вида медицинский корсет, надетый поверх рубахи и больше смахивающий на орудие пыток, вызвал у Лестрейда прилив жалости к Холмсу. Но острый взгляд этого человека, будто пронзивший его насквозь, мгновенно убил недостойное чувство. Повод, который Лестрейд выбрал в качестве официальной версии своего визита, был, конечно, щекотливым. С одной стороны, Лестрейду не очень хотелось предавать младшего Холмса, с другой, лучше предупредить старшего о происшествии. Но разговор о Шерлоке зашёл куда-то совершенно не туда. Лестрейд понял, что его симпатия к мистеру Холмсу, тщательно завуалированная под обычную предупредительность и вежливость, раскрыта. И мистер Холмс вдруг перевёл разговор на них самих. Так могли бы разговаривать приятели. Или даже друзья. Инспектор, неплохо изучивший Шерлока Холмса, перед Майкрофтом Холмсом благоговел. Поддерживать с таким человеком дружеские отношение было какой-то внутренней потребностью, тягой простого человека к незаурядному. Поэтому, чтобы продолжить разговор, которому, казалось, мешали горы бумаг, окружавших Холмса, он предложил вывезти его на прогулку. И Холмс согласился. Они вели легкий, ничего не значащий разговор о природе, о погоде. Потом Холмс спросил его о последних делах, которые они расследовали с братом и без него. Лестрейд мог рассказывать о своих делах часами. Лиза всегда слушала отца, раскрыв рот. Холмс, конечно, был более искушенным слушателям, он задавал вопросы, уточнял детали, о которых Лестрейд не успел ещё вспомнить. Казалось, они говорят на языке, известном им одним. Лестрейд совсем разошёлся и хотел рассказать об одном весьма зловещем и позорном деле, как Майкрофт Холмс вдруг неуловимо изменился в лице: вместо любопытства и заинтересованности у него в глазах появился лёд. Лестрейд сразу сообразил, что сказал нечто неприятное Холмсу. Но ведь он не произнёс ничего, кроме имени: Роберто Висконти. На мгновение запнувшись, он добавил, что это история ещё не законченная и слишком грязная, чтобы рассказывать её таким ясным добрым днём. Но Холмс попросил его продолжить. И Лестрейд рассказал ему об аристократе южных кровей, который обманом заманивал в свой дом красивых детей от девяти до тринадцати лет, поил их опиатами, насиловал и с помощью слуг выбрасывал потом в канавы за городом. Большинству детей удалось спастись и вернуться домой, при этом они ничего не помнили из произошедшего. Другие, если помнили, предпочитали молчать и объясняли своё отсутствие иными причинами. Но следствие началось, когда в одну морозную весеннюю неделю на дороге в Лондон нашли замерзшего ребёнка, а через три дня ещё одного. Спасти их не удалось, но второй мальчик перед смертью успел рассказать нашедшим его констеблям о том, что с ним случилось. Он ходил по птичьему рынку, присматривая певчего дрозда. Неожиданно к нему обратился мужчина, который сказал, что у него есть пара дроздов, которые он мог бы продать задёшево. Мальчик вспомнил, как выглядел незнакомец, и как они вошли в дом, а дальше — ничего. Мальчуган умер от переохлаждения, и на его теле были выявлены следы сексуального насилия. Если бы его мать была прачкой или торговкой с рынка, дело наверняка бы застопорилось. Но его отец был богатым торговцем кожей, и расследование произвели тщательное. Насильника искали долго, но всё-таки нашли. Постоянное потребление опиатов разрушало его мозг, но он методично заметал следы. Выходя на «охоту», обязательно надевал один из множества своих париков и даже гримировался. Каждый раз кто-то из выживших жертв описывал разных людей. Общего между ними было то, что это был мужчина, и то, что он угощал детей одними и теми же конфетами и, по их словам, с удовольствием ел их сам. Полиция проверила несколько кондитерских магазинов, показывая нарисованные портреты, и в одном молоденькая продавщица сказала, что вроде бы видела похожего человека, она запомнила его дорогие перчатки. Эти же перчатки описала жертва. Остальное было делом техники. — Когда мы его арестовывали, он смеялся и говорил, что до суда дело не дойдёт. Его вытащат. Что, будучи студентом, он содомировал* весь колледж, начиная от сладких маменькиных сыночков и кончая тощими рыжими уродами, и теперь эти люди, имеющие вес в обществе, не захотят, чтобы он разговорился на суде. Так и оказалось. Висконти нашли повешенным в камере! — возбуждённо закончил Лестрейд. — Весьма показательная история, — произнёс Холмс. — Мы старались, чтобы ничего не просочилось в газеты. Но вам я рассказываю, зная, что наш разговор дальше этой скамейки не пойдёт. В тот момент к ним подошла медсестра и сказала, что Холмсу пора на очередную перевязку. Лестрейд отвёз Майкрофта Холмса обратно в палату, попрощался и пошёл домой. Дома он пообедал и пошёл гулять с дочерью. Разговор с Холмсом в больнице полностью выветрился у него из головы. Проснувшись среди ночи, он снова стал вспоминать визит к Холмсу, а потом и Висконти. Роберто Висконти на вид было не меньше шестидесяти лет, это был обрюзгший старикан с редкими волосами и плохим запахом изо рта. Но на самом деле ему было не больше сорока лет. Лестрейд встал и снял с полки справочник «Кто есть кто в Англии» за 1880 год. «Роберто Висконти родился в 1845 году. Родители… Колледж: Крайст-чёрч, Оксфорд». Инспектор перелистал страницы справочника на букву Х. «Майкрофт Холмс, сквайр, родился в 1847 году. Родители: Уильям Скотт Холмс и Вайолет Холмс, в девичестве Майкрофт. Колледж: Крайст-Чёрч, Оксфорд.** Младший брат: Шерлок Холмс, сквайр. Лестрейд подумал, что Висконти всего на два года старше Майкрофта Холмса и вполне мог быть знаком с ним: «… начиная от сладких маменьких сыночков и кончая тощими рыжими уродами…» Лестрейд ни в коем случае не считал Мистера Холмсом уродом, но очень легко мог представить его тощим и рыжим. Инспектору стало не по себе, кажется, в своих умозаключениях он зашёл слишком далеко. Чтобы Майкрофт Холмс и этот… недочеловек? Впрочем, в юности Висконти был очень хорош собой, Лестрейд при аресте видел его старое фото. Инспектор сидел в своём кабинете и убеждал себя, что такого просто не может быть, чтобы Майкрофт Холмс был одним из тех, кого Висконти вовлёк в низкие отношения. Но лед в глазах Холмса, сверкнувший при этом имени, Лестрейд увидел и запомнил очень хорошо. Ведь сперва он отнёс этот лёд насчёт себя и очень расстроился. По окончании службы Лестрейд пошёл не домой, а к одной знакомой швее, с которой познакомился несколько лет назад. Она была свидетелем в деле о краже лошади из конюшни графа N. Инспектор захаживал к ней ещё до смерти жены, а вот после не был ни разу. Оправдание, пусть и не слишком хорошее, у него имелось: жена была болезненной женщиной, и супружеские обязанности тяготили её. Видя, с каким мученическим лицом она ложится по субботам в постель, Лестрейд решил не докучать ей и обзавёлся весёлой подругой, которая не являясь, по сути, проституткой, ничего не имела против, чтобы немного увеличить свой доход. Лестрейд посещал свою белошвейку нечасто, лишь когда тело слишком навязчиво начинало требовать соития, или когда нужно было сбросить напряжение от тяжёлых дел. В этот раз не было вроде ни того ни другого. Но Лестрейд чувствовал что-то — какое-то томление плоти, знакомое беспокойство — и шёл туда, где привык решать все свои телесные вопросы. Швея была ему рада, но сказала, что это их последняя встреча, потому что она выходит замуж. Лестрейд, нисколько не расстроившись, поздравил её, и они пошли в спальню. *** — Может, это потому, что мне скоро будет тридцать девять лет? В следующем году — сорок, считай старик, — вздохнул Лестрейд. — Ну, что ты! К моей подруге ходил торговец шерстью, ему было около семидесяти! Он умудрялся делать это по два раза за час! Это не зависит от возраста. Наверное, просто я перестала тебе нравиться, — вздохнула женщина и лукаво улыбнулась. — А если попробовать вот так? — Нет. — Посмотри! — Она отбросила подол кружевной рубашки и выставила на обозрение свой круглый, белый, похожий на луну, зад. — Меня научил жених. Он раньше был моряк, а теперь работает старшим над грузчиками в порту. Нужно только взять масла, оно на столике в синем флаконе. — Я никогда так не делал! — И хорошо! А сейчас сделай. Это необычно. Я ласково сожму твоё древко так, что у тебя звёзды перед глазами засветятся. Тебе понравится. Женщина раздвинула половинки своих ягодиц и притронулась пальчиком к сжатому колечку мышц: — Набери побольше масла, помассируй там. Да, так хорошо... А теперь увлажни своего капитана. Лестрейд почувствовал, что возбуждается… Никогда он не беспокоился насчёт собственной греховности в вопросах удовольствий телесного порядка. Но идя от весёлой невесты, чувствовал себя распутным и погрязшим в пороке. В некотором смысле он даже уподобился этому грязному скоту и содомиту — Роберту Висконти, хотя и соединился в нехристианском акте с женщиной, а не с мужчиной. Дома он долго плескался в ванной с горячей водой, которую нагрела миссис Крауч. Он не хотел выходить из кухни, где была установлена ванна, просто напросто боялся показаться на глаза дочери. Как будто она сразу может разглядеть в нём новоявленного отрицательного персонажа. Наскоро поужинав и быстро пожелав дочери спокойной ночи, он ушёл в спальню, надеясь, что утром неприятное ощущение пройдёт само. Он проснулся в холодном поту, дрожащим и совершенно измождённым. На пижамных штанах расползалось огромное мокрое пятно. Одно воспоминание о приснившемся кошмаре заставляло волосы на голове шевелиться от ужаса. Но мысли упрямо ныряли обратно, в сон: сначала он просто чувствовал уют и тепло. Потом чья-то рука легла ему на грудь и стала нежно поглаживать её, потом другая рука скользнула на живот и принялась массировать его, периодически задевая волосы на лобке и слегка касаясь мужской плоти инспектора. Плоть на прикосновения реагировала вполне адекватно, пока Грегори Лестрейд не почувствовал ещё одну руку на внутренней стороне бедра. Жар прилил к паху, и тут же ещё одна рука легла на его налившийся член. Лестрейд распахнул глаза и увидел, что лежит на кровати между двух мужчин, тесно прижимающихся к нему. Это были братья Холмс — Шерлок и Майкрофт. Именно эти имена прошептал потрясённый инспектор во сне. Он дернулся, пытаясь убежать от преступных ласк, но четыре сильные руки удержали его на месте. Мало того, они развернули его как куклу, и инспектор почувствовал, как тонкие длинные пальцы нашаривают у него между ягодиц отверстие, касаются чем-то влажным, скользким и не прекращают возню, пока между ягодиц не начинает хлюпать. После этого в тело инспектора вторгается нечто гораздо большее, чем палец, буквально распинает его изнутри и выбивает из инспектора такие ощущения, что его собственный член подрагивает от желания нырнуть в тесный и жаркий плен чужого тела. И это тело прямо перед ним. Перед ним — рыжий затылок и покрытая веснушками спина. Лестрейд раздвигает мягкие ягодицы, нащупывает желанное отверстие и без всякой подготовки, рыча, вводит свой член внутрь. И, оплетя длинный узкий торс руками, принимается двигаться с ожесточённой силой, совсем ему несвойственной в постельных утехах, ведь ритм задаёт человек, вбивающийся в его тело сзади. Несколько минут безумия, и Лестрейд проваливается в оргазм как в чёрную, жуткую, но гостеприимную бездну, которая ловит его и убаюкивает как ребёнка на своих невидимых гамаках-паутинах. Оставшуюся часть ночи он провёл без сна. Просто боясь закрыть глаза и снова очутиться между двух жарких, извивающихся тел. Не бывавший в церкви со времён конфирмации, он испытал сильнейшее желание сходить на исповедь. содомировал* — Висконти хотел сказать, что переимел всех парней из колледжа в противоестественной форме. ** — сведения взяты из неавторизированной биографии Ника Реннисона «Шерлок Холмс».