Когда растает снег

На лицо падали снежинки. Падали и тут же таяли, оставляя на коже холодные капли. Над головой поразительно низко синело вечернее небо, а верхушки деревьев покачивались от ветра и почему-то раздваивались. Джон моргнул, раз, другой, попытался поднять руку, чтобы потереть глаза, но не смог, что-то мешало. Веревка. Он был связан. Связан и, похоже, лежал на носилках-волокушах. Вот же черт. Разом вернулись воспоминания о бое. О том, как приказал парням уходить, а сам остался, понимая, что не выживет, о том, как боролся за автомат, и о том, что почти одержал в этой схватке победу. Только насладиться ею не пришлось. Кто-то вырубил Джона, испортив весь момент триумфа. А теперь на руках были веревки, и его куда-то тащили по снегу. Получалось: его не стали убивать, а взяли в плен. Наверное, хотят допросить. Хотя документов у него нет, только жетоны, а по ним не определишь, что он офицер Дозора. Так что вряд ли сепары поняли, кого взяли. Но это не значит, что они не попытаются выбить из него что-нибудь ценное. Только хрен им, а не информация. Джон лучше сдохнет, чем своих парней подставит. Он и так уже не жилец, так хоть умрет с честью, а не как последний трус. — А ты, оказывается, уже очнулся. — Над ним склонился замотанный в какие-то тряпки сепар. Точнее, сепаратистка. Девчонка, это точно была девчонка. Голубые глаза смотрели внимательно, но не зло, губы кривились в непонятной усмешке. – Ну как, голова не болит? «Тебе-то что?» — вяло подумал Джон, разглядывая сепаратистку. — Да он не в себе еще, — послышался чей-то голос со стороны. – Ты его так шарахнула, Игритт, что чуть череп не проломила. — Выглядит нормально, — пожала плечами Игритт. – Эй, сколько пальцев? Она помахала перед лицом Джона ладонью. — Пять, — с трудом выдавил Джон — язык студнем расползся во рту. — Тебя как зовут-то? — Сноу. Джон Сноу. — Хорошо, Джон Сноу, — Игритт улыбнулась и потрогала его лоб, очевидно проверяя температуру. — Зашибись! – рявкнул кто-то над головой, и волокуша с Джоном содрогнулась от удара. — Ты чего, Орелл?! – возмущенно спросила Игритт. — Он и так еле живой. — Лучше бы вообще сразу сдох, — огрызнулся невидимый Орелл. – Чего ты с ним носишься? — Во-первых, он – мой трофей, — теперь в голосе Игритт отчетливо слышались металлические нотки, — во-вторых, он боец Дозора, и Манс наверняка захочет пообщаться с ним лично. И в-третьих, мы не убиваем пленных. Забыл, что ли? Вот это поворот. Сперва Джон решил, что ослышался. Как это сепары не убивают пленных? Тогда что происходит с их патрулями? Сами себя расстреливают? И куда в конце концов делся дядя Бенджен? Пока Игритт и Орелл спорили, он еще раз пошевелил руками, проверяя веревки, осторожно повернул голову на бок и тут же уперся взглядом в того самого сепара, с которым боролся за автомат. Сепар оскалился в щербатой улыбке, поправил странную, словно спаянную из отдельных кусков стали каску и подошел ближе к Джону. — Повезло тебе, парень. Если бы не Игритт, валялись бы твои мозги на том снегу. – Он наклонился, проверил узлы на веревках и предупредил: — О побеге даже не думай. Я за тобой слежу, и пули мои, если что, всегда в цель летят. «Выпендрежник», — вяло подумал Джон и закрыл глаза. — Отвали от него, Костяной. – Это вернулась Игритт. — Он шестерых наших положил, а ты за него заступаешься. Понравился, что ли? Послышался звук передернутого затвора. — Еще одно слово, и пожалеешь, что не стал седьмым. — Сука. — Мудак. Открывать глаза было лень, в голове стояла муть, во рту скапливалась холодная слюна, по вкусу напоминающая болотную тину. А глотать тину Джону совсем не хотелось. Его носилки снова потащили по снегу. Запоздало пришла мысль, что он впервые видел живых сепаратистов так близко, не только впервые видел, но и слышал. И, похоже, они ничем не отличались от других людей. Через какое-то время Джон снова провалился в сон. В этом сне он бежал куда-то по болоту. Гнилая, засасывающая трясина чавкала под ногами, мешала нормально идти. А потом он провалился в омут. Нахлебался грязно-коричневой жижи, начал барахтаться, пытаясь плыть, но грести руками было отчего-то безумно, безумно тяжело. Джон из последних сил держал голову над водой, но неведомая сила будто тянула вниз. Вдруг совсем рядом послышался гул мотора. Люди! Его спасут! Надо только вынырнуть и закричать. Гул усилился, и Джон открыл глаза. Они остановились на краю леса. Впереди, буквально в нескольких метрах от них начинался горный хребет. Клыки Мороза, догадался Джон, неприступная громада из камня и льда. В эти места не заходил ни один патруль – слишком далеко и слишком опасно. Впрочем, иногда сюда запускали беспилотники, только все без толку. На видеозаписях и снимках не было ничего, кроме нетронутой цивилизацией природы. Выходило, что Мормонт не ошибался в своих опасениях. Затишье действительно было временным, сепаратисты просто укрылись где-то в горах и прекращать свои атаки не собирались. Хотя надо признать, место было идеальным. Оборону можно держать бесконечно долго, достаточно укрепить перевалы и ущелья. Да, пожалуй, выбить их отсюда практически нереально. Если только взорвать все горы нахрен, но на такое никто не пойдет. — Вставай, Сноу. – Игритт опустилась перед ним на колени и перерезала ножом веревки на ногах. – Дальше с ветерком поедем. Она задорно подмигнула Джону и подала руку. Хватка у нее была далеко неслабая. В первое мгновение закружилась голова, Джон пошатнулся, но Игритт поддержала его, не давая рухнуть на обледенелые камни. Постепенно тошнота отступила, и Джон смог оглядеться, но так и не понял, на чем предлагала ехать Игритт, и главное, куда. Почти отвесные склоны гор не оставляли никаких шансов на легкий подъем. По правде говоря, он едва ли мог рассмотреть покрытые снежными шапками вершины, уходящие высоко вверх, к самым облакам. — Не трусь, — словно прочитав его мысли, сказала Игритт. – Скоро будем на месте. — Чертова ворона, смотреть противно, — сплюнув под ноги, мимо них прошел мрачный Орелл. В другой ситуации за такие слова Джон набил бы ему рожу, но сейчас с трудом удавалось держаться на ногах. Собственное бессилие раздражало, но еще больше раздражала такая, казалось бы, бескорыстная помощь Игритт. Что ей на самом деле от него нужно? Он же враг, без сожаления расстрелявший ее товарищей, откуда вдруг такая доброта? Но долго размышлять об этом Джону не пришлось. Подошедший к скале Орелл сбил перчаткой с выступа снег и навалился на него плечом. Раздался громкий щелчок, а потом — характерный скрежет, как будто запустили скрытый в камне механизм, и через мгновение в горе открылся достаточно широкий проход. От изумления Джон невольно приоткрыл рот. Но еще больше он удивился, когда заметил стоявшую в туннеле, прямо у входа дрезину. Сепары один за другим запрыгивали на нее, ставили в ноги оружие и вещмешки, о чем-то переговаривались, даже смеялись, и все выглядело настолько обычно, что Джону хотелось ущипнуть себя, только бы убедиться, что это не выверты его воспаленного мозга. Не такими он представлял себе сепаров, не такими он запомнил их в бою. А они просто люди, такие же люди, вон, кто-то даже курит, а кто-то из фляжки воду пьет, или что покрепче. Они с Игритт влезли на дрезину последними. Тот, кого Игритт назвала Костяным, дал отмашку, мотор закашлял, зафырчал, дрезина медленно тронулась, постепенно набирая ход и унося их вглубь горы, а конкретно Джона – в неизвестность. *** — Значит, вы наткнулись на патруль, — заключил сухощавый, немолодой уже мужчина в видавшем-виды кителе. – Наткнулись и упустили. — Это из-за него все, — кивнул на Джона Костяной. – Устроил нам жаркую встречу. — Хочешь сказать, этот мальчишка-дозорный один остановил твой отряд из двадцати семи человек? Костяной скривился. Джон внимательно наблюдал за мужчиной в кителе, интуитивно почувствовав, что именно он тут главный. В просторной пещере, куда привели Джона, было еще несколько сепаров, но все они пока молчали. Джон невольно передернулся от отвращения, когда встретился взглядом с высоким, бритым бойцом с жуткими татуировками на лице. А когда тот осклабился в ответ, обнажив крупные зубы, стало совсем не по себе. Рядом с татуированным на стуле сидел высоченный рыжий здоровяк, он тоже с интересом разглядывал Джона, но, в отличии от своего товарища, неприязни не вызывал. — Ну что ж, как говорится, давай знакомиться, — обратился к Джону главный. – Меня Манс зовут, этот с узорами – Стир, этот улыбчивый великан – Тормунд, а тот любитель кошек – Варамир, — Манс по очереди показал на всех присутствующих в пещере, повернулся к выходу и позвал: — Далла, принеси нам выпить. — Сейчас, — послышался низкий женский голос. – Вам покрепче или как? — Покрепче, — усмехнулся Манс и снова посмотрел на Джона. – И где вас только таких находят — героев? И вроде насмехался, а как-то без издевки. Джон повел затекшими руками — запястья ему так и не развязали – и ничего не ответил. Но Мансу, похоже, и не нужно было ничего объяснять. — Отдай ворону мне, — подал голос татуированный Стир. – Все равно он тебе ничего не расскажет, а уж я умею языки развязывать. Он демонстративно поиграл длинным ножом и премерзко улыбнулся Джону. — Зачем ты его пугаешь? – Манс недовольно поморщился. – Он действительно не расскажет мне ничего такого, чего бы я уже не знал. Джон не верил своим ушам, только что командир сепаров почти открыто признался, что не станет допрашивать его. Что за херня здесь творится? Или это изощренный метод выбивания информации? — Сколько ты уже без супрессантов? – неожиданно спросил Манс, зачем-то подойдя к Джону почти вплотную. — Мы захватили его два дня назад, — вмешалась Игритт. Оказывается, она тоже была здесь, просто стояла сзади. Отчего-то ее присутствие добавило Джону смелости. Он посмотрел Мансу прямо в глаза и четко произнес: — Значит, я без них два дня. Почти три. Манс покачал головой и резко втянул воздух носом. — Заметно. — Что? – не понял Джон. — Что ты начинаешь пахнуть. Джон с недоумением склонил голову к плечу и принюхался. Пахнет? Ерунда какая-то… Потом, что ли? А как иначе, в патруле не до водных процедур. — Ты ничего не знаешь, Джон Сноу, — с какой-то обреченной горечью сказала Игритт и, судя по звуку шагов, подошла ближе. — Да откуда ему знать-то, — усмехнулся Тормунд. – Нас дикими сепарами называют, а сами дремучие, как Проклятый лес. — Тогда придется провести маленький ликбез, — сказал Манс и тут же спросил: – Ты вообще когда-нибудь задумывался, зачем вам каждый день нужно пить супрессанты? — Они уменьшают агрессию и подавляют ненужные инстинкты, — озвучил Джон то, что им говорили с самого детства. – Это наш выбор, мы не хотим быть животными. — Ваш выбор, — Джону показалось, что Манс невесело усмехнулся. – А с нашим выбором вы почему-то не считаетесь. Ну да ладно. Так что же это за ненужные инстинкты? — Животные, — ответил Джон, мучительно краснея. О таких вещах было непринято говорить открыто. Считалось, что человек выше таких порочных слабостей, как течка и гон. Только сумасшедшие сепаратисты выступали против, потому и были вне закона. — Животные, — повторил за ним Манс. – Вот оно что. Он подошел к одному из шкафов, стоявших вдоль стен, извлек оттуда лист бумаги и протянул Джону. — Возьми, почитай. — Что здесь? — Полагаю, ты сам знаешь – что, — со странной уверенность ответил Манс. И тут Джон все понял. Они не раз находили похожие листы, пришпиленные к деревьям, когда патрулировали лес. На них было написано о «супрессантах, которыми ежедневно травят народ Седьмой империи», о «вырождении нации», о «подавленных инстинктах», о том, как власти делают все, чтобы люди никогда не поднимались с колен, и забыли навсегда, что такое свобода. Полнейший идиотизм и дешевая, неумелая провокация. Они с парнями всегда смеялись над бредовыми, похожими на россказни сумасшедшего текстами и не понимали, кто на такое может повестись. Джон знал, что это происки сепаратистов, но до конца не понимал, на что они рассчитывают. Кто-то в здравом уме поверит разбойникам, убийцам и грабителям? — Прочитал? – спросил Манс. — Да. — А теперь вспомни ваш сорок пятый приказ, и в придачу к нему вторую поправку. Джон нахмурился, не понимая, куда клонит Манс. — Ну как же, Сноу? Ты вроде не глупый. Или после удара тебе память отшибло? Пленных не брать, стрелять на поражение, — начал перечислять Манс, — за дезертирство – смерть. Я ничего не забыл? Джон помотал головой. Его совсем не удивило то, что командир сепаратистов знал про их секретные приказы. Скорее всего Джон был далеко не первым дозорным, оказавшимся в этой пещере. Списки пропавших без вести стабильно пополнялись новыми именами. Неприятно кольнуло пониманием, что теперь в этих списках появится и его имя. Накатила вдруг такая апатия, прям ложись и помирай. К тому же из-за веревки Джон почти перестал чувствовать кисти рук, словно они превратились в две ледышки. В пещере было довольно тепло, в одной из стен горел камин, и оранжевый огонь весело плясал, облизывая угли. Джону хотелось протянуть свои занемевшие руки к этому живому теплу, так отчаянно хотелось жара, настоящего обжигающего жара. — Ладно, слушай. Все равно скоро сам почувствуешь, — голос Манса вернул в реальность. Джон прикрыл глаза, готовясь к долгой и основательной промывке мозгов, как вдруг кто-то срезал веревку на его запястьях. Джон вскинулся, готовый увидеть перед собой Игритт, но это была не она, а Манс. Зашедшая с подносом светловолосая женщина подала Джону кружку с чем-то темно-красным. Он стиснул непослушными пальцами жестяной бок и быстро поднес кружку ко рту, боясь уронить, так и не напившись. Только сейчас пришло осознание насколько сильно хочется пить и есть. Крепкое, отвратительно горькое пойло обожгло глотку и лавой прокатилось по пищеводу. На глаза навернулись слезы, а после наступило блаженство – будто огненная жидкость сладко ошпарила внутренности, согрела, и тут же расслабила. — Полегчало? – поинтересовался Манс. — Ага. — Тогда продолжим. – Манс тоже отхлебнул из своей кружки, даже не поморщившись. – То, что ты называешь животными инстинктами, заложено в нас самой природой. Все мы разные, и стыдиться тут нечего. Мои люди не принимают супрессантов, но разве они чем-то отличаются от тех, кто живет по ту сторону границы? Манс очевидно ждал ответа, и Джону пришлось сознаться: нет, они были такими же. По крайней мере за эти неполные три дня он ничего сверхъестественного не заметил. — И все-таки кое-что в нас разнится, — заметил Манс. – Ты ведь наверняка не знаешь свой истинный статус, и вряд ли сможешь различать других. А вот я уже сейчас могу сказать: ты – омега, Джон Сноу, самый настоящий омега. — Нет! – голос дал петуха, от неожиданности Джон выронил кружку, и остатки пойла разлились по полу. — Да! – громко подтвердил Манс. – Ты пахнешь омегой, и любой из моих альф это подтвердит. — Конечно, он красивее половины наших девчонок, — одобрительно хмыкнул тот, кого Манс называл Тормундом. – Тут с первого взгляда все было понятно. Джон хотел бы испепелить его взглядом, если бы мог, но Тормунд продолжал добродушно улыбаться, хотя на дне светлых глаз тлело что-то опасное. Джон нутром чуял эту перемену. Но сейчас это было не самое страшное. Об альфах, омегах и бетах Джон знал со школьной скамьи, точнее, с уроков по половому воспитанию. Их вел пожилой доктор Лювин, который всегда очень ярко описывал, как ужасно обстояли дела до тех пор, пока не открыли супрессанты. Он рассказывал, что альфы и омеги могли чувствовать друг друга по запаху. И эти запахи сводили их с ума, лишали воли, рассудка, всего человеческого, взамен оставляя только низменные инстинкты, от которых не было спасения. Но с появлением супрессантов все проблемы были решены. Из мира исчезли альфы и омеги, а вместе с ними течка и гон, гормональное безумие и патологическая зависимость от партнера. По правде говоря, Джон, как и большинство учеников, никогда не воспринимал эти лекции всерьез. Слишком уж сильно они смахивали на сказки, вроде тех, что рассказывала им в детстве старая нянька. Никакие инстинкты, тем более такие, не способны отключить разум. Человек – не животное, в конце концов. У Джона никак не укладывалось в голове, что он может быть омегой, даже если принять тот факт, что Манс не лжет. — Ты ничего не знаешь, Джон Сноу, — опять повторила Игритт, и в пещере повисло тягостное молчание, нарушаемое лишь треском углей в камине. — Наш статус определяется при рождении, — снова заговорил Манс. – Преступно отрекаться от своей природы, глуша ее химией. — Альф и омег не существует, — больше убеждая самого себя, упрямо возразил Джон. – Не существует уже давно. В Седьмой империи все равны, и инстинкты ничего не значат. — Разумеется. Тогда зачем ты каждый день пьешь супрессанты? Какие, по-твоему, гормоны они блокируют? Джон не нашелся с ответом. — Думаешь, супрессанты навсегда освободили вас от инстинктов? – поинтересовался Манс и сам же ответил: — Черта с два! Думаешь, почему ваше правительство: император и его советники так яростно желают нас уничтожить? Потому что мы знаем правду. Мы приняли свою природу и нам это нравится. Мы по-настоящему свободны – не вы. — Но если я омега, как ты говоришь, это что же, у меня без супрессантов течка начнется? – Боги! Джон сам не верил, что говорил это. Он нервно усмехнулся и с такой силой сжал кулаки, что ногти больно впились в ладони. — Да. Причем, очень скоро. Вот только… Манс разом помрачнел, и Джон понял, что сейчас подтвердятся его худшие опасения. — Только я сойду с ума, да? — Ты умрешь, — совершенно обыденным тоном сообщил Стир. – Течку тебе не пережить. — Заткнись! – выкрикнула Игритт и шагнула к нему навстречу. — Хочешь померяться силами? – не остался в долгу Стир и тоже вышел вперед. — Ну что вы в самом деле, — с досадой бросил Тормунд. – Ничего лучше не придумали, что ли? — Замолчали все! – возвысил голос Манс, и тишина наступила мгновенно. Джон прислушался к себе, попробовал найти отголоски той боли, что разрывала голову давным-давно, во время их с Роббом неудачного эксперимента, но неожиданно ощутил кое-что другое. Пещеру наполняли запахи. Пока еще едва уловимые, но все же вполне различимые. От Игритт пахло пряной клюквой, от Манса – дубом, а от Тормунда – почему-то гвоздикой, остальные запахи были смазанными, и Джон не мог как следует их разобрать. Выходило, Манс был прав: статус – это навсегда, а эффект супрессантов – временный. А значит, Джон действительно умрет. Умрет от гормонального взрыва. Вот черт, какая же нелепая смерть. — У меня точно нет никаких шансов? – язык сработал быстрее рассудка. Джон услышал свой голос будто со стороны, поразительно внятный и громкий. — Шанс есть всегда, — неопределенно ответил Манс. — Кто-нибудь выживал? Джон так надеялся на положительный ответ, что, наверное, все было написано у него на лице. По крайней мере, Манс заметно смягчился. — Да. Я, например. Удивлен? Напрасно. Думаешь, люди только на юг бегут? Нет, к нам на север тоже, бывает, разные залетают. — Тогда почему ты говоришь, что я умру? — Потому что омеги тяжелее переносят адаптацию. — Но значит, кто-то все-таки выживает? — Выживает, — не сразу ответил Манс. Он демонстративно посмотрел на часы и зевнул. Видимо, разговор успел ему наскучить. Но Джон не собирался сдаваться, пока все не выяснит. — Но и погибают многие? Манс кивнул. — А те, кого вы захватываете в плен. Кто-нибудь из них выжил? — С чего ты взял, что мы кого-то захватываем? – усмехнулся Манс. – Мы же монстры, сразу всех убиваем и съедаем. — Я тебе не верю, – покачал головой Джон. — Твое право. — И все-таки? — Не слишком ли много вопросов, Джон Сноу? — В самый раз. — А ты отчаянный, — Манс смотрел на него, как на спятившего или юродивого. – Ну что ж, я скажу, только правда тебе не понравится. – Он окинул Джона внимательным взглядом. — С природой шутки плохи. Почти все, кто попадает к нам без запаса супрессантов, погибают. И это не наша вина. — Конечно, — скептически протянул Джон. – Что же помешало дать им эти самые супрессанты? — У нас их нет, — просто ответил Манс. – А отпускать пленных мы не станем, сам понимаешь. Да, Джон понимал. Каждый выживает, как может. Но почему тогда было так горько? Почему хотелось набросится на Манса и вцепиться зубами ему в горло? Выдрать нахрен твердый кадык, разодрать лицо, как резиновую маску и утопить пальцы в теплой крови. От собственных мыслей прошибло холодным потом. Джон задержал дыхание, чужие запахи начали раздражать. Внезапно его осенило. — А Бенджен Старк? Он тоже погиб? По обращенным на него взглядам Джон сразу обо всем догадался. Наверное, он знал это уже давно, просто не хотел верить, надеялся до последнего. В груди запекло, сердцу будто стало трудно биться, на короткое мгновение Джон подумал, что умирает, а потом Игритт крепко обняла его и неожиданно стало легче. — Ты будешь жить, — мягкий шепот коснулся слуха, а теплое дыхание согрело шею. – Обязательно будешь, Джон. Джон ей, конечно, не поверил, хотя очень, очень хотел.