Pax Romana

Цизальпинская Галлия. Северные границы (год 44 до н.э. по земному летоисчислению). В походах Цезарь чувствовал себя куда лучше, чем в городах, которые приходилось посещать время от времени. Разумеется, трапезы, предлагаемые наместниками, были куда сытнее походной пищи, а сон на кровати бодрил сильнее, чем в наспех раскинутой палатке. Но связь со своим государством почему-то особенно сильно ощущалась здесь, в степных просторах. Проблемы были только с гигиеной, так как озера и водоемы попадались все реже, а расходовать питьевую воду в подобных целях Цезарь не хотел. Имел право, но не требовал организовать ему кадку с подогретой водой. Было неловко пользоваться привилегиями в то время, как твои люди изнывают от зноя и тоже желают смыть с тела дорожную пыль. Однако, чем дальше они продвигались, тем прохладнее становились дни и холоднее ночи. Испытывающий мигрени от городской духоты Рима, диктатор почувствовал себя значительно лучше. Теперь можно было весьма ясно соображать, не отвлекаясь на ломоту в висках. Побег из «сердца республики», а иначе его поход не назовешь, заставлял считать себя трусливым, как мышь. Вернуться без победы он не мог. Это будет еще одной причиной для отстранения его от занимаемых должностей. А возможно, и причиной покарать диктатора, который повел на смерть тысячи и тысячи воинов, не согласовав с Сенатом действий. Цезарь вышел из палатки, разглядывая сотни костров и скопившихся возле них солдат. Небольшое возвышение, где ему установили маленький шатер, давало возможность оглядеться. Прохладный ветер заставлял зябко кутаться в плащ, наброшенный поверх доспеха, который, несмотря на кожаное основание, все равно неприятно холодил. - Цезарь, - рука подошедшего центуриона выпрямилась в приветствии. – Пешим солдатам тяжело двигаться без привалов. Трибуны рекомендуют делать хотя бы одну остановку в день, не считая ночной. В противном случае, к границам Парфии мы подойдем усталые, с избитыми в кровь ногами и полуживыми конями. - Дойдем до Македонии, а дальше отправимся с остановками. Я понимаю общее состояние, но растягивать поход нельзя, - отозвался Цезарь. – А коней поменяем на свежих там же, в Македонии. Диктатор отвернулся от центуриона и посмотрел на темнеющее небо. Он не успел в полной мере приготовиться к походу так, как делал это всегда. Оставалось лишь надеяться, что Марс не оставит его одного на поле брани и не отвернется в решающий момент. Цезарь не был в Храме, так как был занят приготовлениями другого характера, но все же полагал, что Марс будет удовлетворен зароком, который он нашептывал перед сном, представляя себе статую божественного покровителя. - Может, не доходя до Македонии, мы повернем на север, Цезарь? – осторожно спросил центурион. – Галльские племена могут взбунтоваться против римского владычества, а подавление восстаний после нашего похода придется на зимние месяцы. Повторный поход, да еще и в условиях, в которых большинство новобранцев не бывало – самоубийство. Еще и германцы норовят перебраться через Рейн. А что за племена находятся на северо-востоке от германцев – никто не знает. - Там те же германцы, только менее воинственные. Уверен в этом, потому как не заметил подходящей военной помощи для западных германцев, но и никто не воспользовался моментом, когда Римские Легионы стояли на восточном берегу. И с галлами, и с нами сталкивались одни и те же племена, - Цезарь зашел в палатку и поманил за собой центуриона. – На греческих картах было указание на далекие северные народы, с которыми сами греки пытались торговать, но торговля прекратилась по неуказанным причинам. Вероятно, торговцы затребовали большую цену на свои товары, что более к истине близко, - диктатор усмехнулся. – Сомневаюсь, что «холодным» народам нужны греческие масла и вина(1). Отсюда прекращение всех торговых связей. Но то, что там есть слабое подобие государства – это факт. - Германцы не научились писать даже, - презрительно произнес центурион. – Воюют всем племенем. Выпускают женщин на поля сражений. Сомневаюсь, что они способны на большее, чем постройка хлипкого моста. - Если мы когда-нибудь продвинемся на север дальше, то все увидим сами. Я знаю только некоторые особенности западных германцев, но не восточных. Пока же меня больше беспокоит Парфия. Народы востока быстро учатся. - На кораблях мы прибыли бы к берегам Парфии раньше, чем пешие, - центурион подцепил краешек ткани и задернул вход в палатку. – Цезарь, я верю, что ты знаешь, что делаешь, но спешка в вопросах войны – союзник варваров, а не наш. Поражение Красса действует подавляюще на солдат. - Ород уже пытался расширить владения. Провинции Рима пока не тронуты, но стоит нам проявить слабину, и он явится на западные территории. Считаю его более опасным, чем германцы. Галлы тоже помнят, кто сокрушил их, и не будут разжигать войны, пока знают, что полноправное руководство осуществляю в тех регионах я. А Ород… Кроме вопроса расширения земель, его мыслями владеют губительные пристрастия. Поражение Красса вина лишь самого Красса. Не переговорщиков, не солдат, а его. Необязательно было лезть на рога к фавну и не всегда решать вопрос коллегиально и идти на поводу большинства(2). Можно было… Понимаешь, нельзя считать крепость неприступной, если туда можно провести ишака, груженого золотом(3). А Ород любит подобные дары. Объясни это трибунам, а они пусть донесут до легионеров. Центурион непонимающе смотрел на Цезаря. Постепенно до него начал доходить смысл последней фразы диктатора. На жестком, изуродованном шрамом лице младшего командира, с которым Цезарь сблизился еще во время Галльских походов, появилась совсем детская улыбка.

***

Римский Форум. Курия (год 44 до н.э. по земному летоисчислению). Ярый республиканец и защитник свобод Брут ненавидел и республику, и саму свободу в такие моменты. Сенаторы, считающиеся самыми грамотными и разумными представителями Римского народа, вели себя хуже северных дикарей. Редкое заседание проходило без потасовок, обидных выкриков и взаимных оскорблений. Правда, когда на заседаниях присутствовал сам Цезарь, мало кто из сладкоголосых аристократов позволял себе вести себя столь развязно и дерзко. Явившийся из провинции Цицерон, стоящий возле трибуны, тоже с неудовольствием рассматривал спорящих между собой сенаторов. Он не это хотел увидеть, когда приказывал гнать коней что есть силы, чтобы побыстрее доехать до Рима. Он хотел спокойно сесть и рассудить о том, как жить дальше. Но сенаторов слишком много и заткнуть каждого, кто стремился высказаться, было невозможно. Магистр конницы, полномочный представитель интересов Цезаря, выпал из действительности и никакого участия в шуме не принимал. Но и навести порядок не стремился. Редко появляющаяся слабая улыбка говорила лишь о том, что его забавляют раскрасневшиеся сенаторы, наскакивающие друг на друга и теребящие собратьев за тоги. - Дайте слово, - неуверенно и негромко попросил Цицерон. Его просьба затерялась в общем гуле. - Дайте слово! – почти крикнул он. Снова никакого внимания сенаторов, зато магистр конницы, вопреки надеждам Цицерона, не Марк Антоний, а Публий Корнелий Долабелла, недавно занявший эту должность по «рекомендации» Юлия, усмотрел мнущегося в углу оратора. - Тишина, - гаркнул он, лукаво глядя на Цицерона. Долабелла с недавних пор поддерживал Цезаря во всем, даже в том, что сам не считал правильным. Будучи слишком страстным по своей натуре и не способным к долгим и утомительным размышлениям, Публий все же сумел домыслить, почему Юлий простил его и практически заставил сенаторов передать консулат именно ему, Долабелле. Цезарь всеми силами ненавидел республику. Ненавидел и Цицерона, который в своей привычной нудной манере навязывал все свои суждения окружающим. И Долабелла не любил, когда много умов потели над одной задачей, с которой неплохо справлялся всего один. Не нравился ему и самоуверенный, постоянно тыкающий в Конституции, Марк Тулий. Звука от него было много, а толку Публий в этом не видел. Но слушать сладкоголосого «законника» было приятно. Заметив в толпе спорящих сенаторов Антония, Долабелла улыбнулся еще шире. Жена Марка была женщиной страстной и жадной на ласки. Антоний, по каким-то неизвестным причинам, жену вниманием не баловал, оттого она искала утешения в объятиях других мужчин. Последним ее увлечением стал именно Долабелла, охотно пустивший ее в свою постель. Почему же при таком количестве порочащих связей жены, Антоний не развелся или не наказал ее – было для Публия загадкой. Зато полный ненависти взгляд и бессильно дрожащие руки уязвленного мужа любовницы радовали самолюбие. Дождавшись, пока гул утихнет окончательно, Долабелла перевел взгляд на хмурящегося Цицерона. - Насколько мне известно, тебе нельзя покидать резиденцию наместника в Киликии. Или скорый отъезд Цезаря из Рима обесстрашил тебя? - Разве можно запретить гражданину Рима бывать в его сердце? Или я теперь не гражданин? – вопросом ответил Цицерон. – Полагаю, что мое присутствие никак не помешает заседанию. - Никак, - закивал головой сидящий в кресле диктатора Долабелла. – Но вот твое отсутствие в резиденции вполне может окончиться новым бунтом. Одну гражданскую войну ты предотвратил. Советую продолжать оттачивать свои навыки красноречия, которые, как оказалось, приносят сплошную пользу в отдельно взятой провинции. Цицерон проглотил издевку и обвел взглядом заинтересовавшихся беседой сенаторов. Антоний сочувственно смотрел на блестящего оратора, вынужденного общаться с простоватым и недалеким Долабеллой. Странно было ловить жалость от человека, который тебя ненавидел… - Есть некоторые вопросы, которые не решаются из-за присутствия Цезаря. В своих руках он сосредоточил столько власти, что считает себя вправе закрывать рты сенаторам. Разве это республика? Разве мы этого хотели? – заговорил Цицерон. - У народа выйди и спроси, - посоветовал Долабелла. – Плохо им оттого, что Сенат связан по рукам и ногам? Плохо им, что решение о судьбе граждан принимаются моментально, а не так, как вы тут привыкли: покричали, поразмахивали руками и ушли. Цицерон медленно выдохнул, стараясь унять злость. Его не учили правильно разговаривать с такими, как Долабелла. Красивых и длинных речей этот плебей из рода патрициев не понимал. Не понимал и коротких. В общем, он не понимал ничего из того, что понимать сам не хотел. Дочь Цицерона, которая была женой Публия до развода, случившегося две зимы назад, неоднократно жаловалась отцу на твердолобого, не желающего слушать Долабеллу. - Рим тем и прекрасен, что свободен от имперских замашек восточных правителей, чьи граждане непрерывно страдают от гнета. Пока Цезарь терпит Сенат, но долго ли это продлится? Уверен, что вернувшись с победой, первое, что он предпримет – это заговор для свержения Сената. Не будет Сената – не будет Рима. - Неужто? – делано удивился Публий, вставая с кресла. – А как же раньше-то Рим обходился? Как изначально строился? Уж не сенаторы ли равняли землю под площади? - Спрячь свое неуважение, Публий, - попросил Цицерон. – Не проявляй его хотя бы при сенаторах. - А ты спрячь свое презрение к Цезарю, - нахмурился Долабелла. – Обращаясь ко мне, ты обращаешься к нему. Проявляя недоверие к нему, ты оскорбляешь меня. - Я желаю Цезарю почестей, - замотал головой Цицерон. – Но больше всего, я желаю мира Риму. В эпоху преобладающего диктата, Рим будет обречен на междоусобные войны. Нынешние границы сотрутся. Останется только этот город. - Больше всех Риму желает мира Цезарь и для этого пошел войной на Парфию раньше, чем она бы напала на наши восточные провинции. Цезарь старается для Рима. Ты же стараешься для истории, в которой мечтаешь остаться, - Долабелла окинул взглядом молчащих сенаторов. – А вы? Ваши вина будут иметь другой вкус, если Цезарь станет полновластным правителем? Или ваши жены станут доступнее другим мужчинам, если Цезарь преобразует республику? – Публий не смог сдержаться и улыбнулся, глядя на Антония. – Смею заверить в том, что гулящие женщины такими же и останутся, а вкус вина будет тем же. Так чего вы боитесь больше? Народного гнева после вашего свержения Цезаря? Или потерю своих личных полномочий, как сенаторов? Что хуже? Цицерон тоже посмотрел на сенаторов. - Он не имел права организовывать поход до вынесения решения Сената. Кроме того, было решено отправить Легион на север. Подготовка к походу была не завершена. Что прикажешь теперь думать: что нам Цезарь нужен больше, чем закон? Цезарь не вечен, а в законах больше жизни. Они выстраданы и проверены временем, - заметил тучный сенатор, вальяжно развалившийся на скамье. – К тому же, лично мне бы не хотелось видеть его в походе. Нужно выбрать любого другого. Он все более не ценит свою жизнь. Все более отдаляется от Сената. - Но войско то его послушало, - заметил Долабелла. – И, не задавая вопросов, до рассвета оставило город. А если бы вы скомандовали, за кем из вас бы отправились легионеры? Без вынесения решения? Сенаторы молчали, мрачно переглядываясь.

***

Дом Долабеллы. Ночь того же дня (год 44 до н.э. по земному летоисчислению). Антония(4), жена Марка, прохаживалась по комнате, разглядывая фигурки, которые Долабелла привез из Египта. Сам же Публий любовался красивой женой Антония, который, странным образом, давно перестал замечать прелесть своей еще нестарой жены. Нехарактерная для южных женщин светлая кожа привлекала его в большей степени. Из-за этой особенности, тело любовницы казалось ему невероятно чистым и оттого более правильным, чем у других, загорелых гражданок. - Цезарь отбыл очень вовремя, - не поворачиваясь к нему, заговорила Антония. – Сенат готовился к страшному. - О чем ты? – заинтересованно спросил Долабелла. - Способов унять заигравшегося правителя ведь не так много, верно? – улыбнулась она, поворачивая голову. – А если быть честным, то способ всего один. - Ты говоришь не как женщина, - нахмурился Долабелла. - Я говорю истину. Сегодня в нашем доме был Цицерон. Он говорил, что Цезарь окружает себя лишь единомышленниками и не желает слушать остальных. Говорил, что задуманное нужно будет сделать и до возвращения диктатора. Ведь в походе столько опасностей… Ты мешаешь им тоже. - Это не секрет, - Долабелла приподнялся на локтях. – А почему твой муж позволяет тебе слушать разговоры, если знает о нашей связи? - Не разрешает, - Антония прилегла рядом с любовником. – Просто он не понимает простой истины: если хочешь иметь секреты – не пей вина, которое непременно развяжет язык. Сам же Марк, несмотря на то, что ты его раздражаешь, не будет подговаривать против тебя других сенаторов. Те, кто знают о нашей связи, сочтут все его заявления личной местью, а не делом государства. - И именно поэтому он пустил в свой дом Цицерона, которому не простил и не простит разоблачения Катилины, - рассудил Долабелла. – С другой стороны, заявления самого Цицерона сенаторы тоже не воспримут, так как посчитают, что старик переживает за разведенную дочь. Желает отомстить. Но Антоний - опасный противник Цезаря. Да… Долабелла напряженно посмотрел на любовницу. Все-таки она была женой Марка, а значит, доверять ей всецело нельзя. Да и Антоний, несмотря на временами буйный нрав, не гнал изменницу, не предлагал развода и не требовал наказать. Вряд ли мужская гордость у Тулия отсутствовала. Он был умен и вполне мог найти в этой неприятности новые возможности и на время их воплощения попросту мог закрывать глаза на шалости супруги. Но Долабелле надоели игры с Сенатом. Надоело выставление важности сенаторов при общей их неважности. Цезарь был прав, когда стремился увеличить свои полномочия и сократить законные полномочия «форумских болтунов». Если сам Цезарь не верил Сенату, то Долабелла не видел причин для заигрывания с ними, заменяя его. Если он покажет себя хорошим управленцем и, по нужде, полководцем, то это пойдет во славу Юлия. Опозорить себя, находясь на его месте, значит, утопить в нечистотах имя диктатора. Этого Долабелла с недавних пор не хотел. Отстранив от себя любовницу, требующую ласк, Публий прошагал к шкафчику, в котором хранил снадобья, помогающие уснуть. Бессонницей он начал страдать в душной египетской пустыне, и находящийся в сопровождении Цезаря врач рекомендовал принимать настой из каких-то греческих трав, предупредив, что нельзя принимать больше положенного, чтобы уснуть быстрее, так как действие у таинственной смеси подобно яду. Долабелла тогда трусливо решил страдать и дальше, но снадобье взял и сохранил. Он только не знал: не утратило ли оно своих свойств с истечением времени. - Скажи, Антония, сильно ли ты привязана к мужу? – спросил он, вертя в руках сосуд с отваром. Сур'кеш. Штаб ГОР. Год 43 до н.э. (по земному летоисчислению). Марл прослушивал последние записи переговоров, записанные до уничтожения турианского крейсера и поражался тому, как кроганы смогли достичь хоть каких-то успехов в науке, учитывая то, с каким неприкрытым удовольствием они громили оборудование, то защищая штабы и лаборатории на планетах, то пытаясь уберечь корабли, на которых служили. И которые же сами умудрялись уничтожать, не успевая эвакуироваться. Отвратительное отношение. Отвратительные переговоры. Нужно просить вселенную о том, чтобы она дала несчастному саларианцу больше терпения. «- Они уже в том отсеке, где мы жрем, - услышал искаженный записью голос одного из кроганов Марл. - Приготовь гранаты. И вон в ту панель выстрели, если сюда начнут ломиться! - А не она контролирует фильтрацию кислорода? - Плевать. Иди посмотри, не засели они там еще яйца нести? - Сам сходи! - Я охраняю рубку. - А я охраняю тебя! - Ах ты пыжак!» Сквозь динамик саларианец услышал характерные для потасовки звуки. Потом последовал приказ старшего турианского инженера о немедленном прекращении драки. Завершилось все выстрелом, руганью и пропажей сигнала. Марл вздохнул и повернулся к турианскому генералу, бесстрастно вслушивающегося в переговоры. - Из-за бестолковых кроганов мы уже фактически потеряли три крейсера. Два были захвачены рахни, один – подорван самими кроганами. Считаю нецелесообразным использовать их военный потенциал на космических объектах. Это дорого обходится нашей армии и флоту, - заметил генерал. - Вашу армию и флот в большей степени снабжаем ресурсами мы. Позвольте саларианцам искать решение, - сверкнул глазами Марл. - Вы оплатили наши технологии, но не жизни. На загубленных крейсерах служили турианские солдаты. Не саларианские, прошу обратить внимание, - повысил голос генерал, подходя к контейнерам. – Это нужно доставить на Тучанку? А с какой целью? - Нужно распылить в лаборатории. Мы уже построили, но не могли доставить все оборудование. Кроганов умирает очень много. Такими темпами, рахни скоро доберутся до столиц. Это повысит физические данные кроганам. Будущим поколениям. Ненамного, но все-таки. Нужно, чтобы они стали более живучими. - Чтобы они выживали, скашивая флот? А что если они восстанут, когда мы победим? Не приходила в голову такая мысль? - И не только она приходила, - саларианец отключил динамики и подошел к панели, позади которой находилась аквариумного типа камера. - Интересная раса, - кивнул он на запертую рахни, угрожающе помахивающую клешнями по ту сторону стекла. – Развитие мало отличается от нашего. Учатся очень быстро. Но побороть коллективно-бессознательное так и не смогли. Вижу в этом проблему. Турианец брезгливо рассматривал спокойно сидящего паукообразную тварь. У него не было сил восхищаться тем, кто виновен в смертях лучших его офицеров. Отвратительное тело шевелилось, вздрагивало, щупальца были всегда в движении. Казалось, рахни вибрировала от возбуждения, хотя и подача веществ, подавляющих агрессию, постоянно впрыскивалась в камеру. - Эта особь скоро снова сделает кладку. Увы, она не матка. Не способна производить живучих рахни. Слабые особи. Излишне агрессивны. Нападают даже на прародительницу. - Зачем вы их изучаете вместо того, чтобы убивать? Лучше бы ваши ГОРовцы подняли задницы и помогли нам по особо горячим точкам, а не торчали бы в лабораториях, - снова не выдержал генерал. - Воевать нужно с умом. Оружие – последняя вещь, к которой следует прибегать, - парировал Марл, увлеченно разглядывающий рахни. - Тогда изобретите нам того, кто способен оказывать помощь лучше, чем бестолковые кроганы! - Недавно разговаривал с матриархами, образовавшими на время войны Совет. У них есть свои мысли о том, кого использовать, если ситуация станет еще хуже. Я предложил использовать людей и раньше, но никто меня не слушал. Советник был в ярости. - Люди? – презрительно сузил глаза турианец. – Они до сих пор с палками бегают! - Уже освоили ковку. Некоторые даже пытаются карты звездного неба составлять. Мы им тоже поможем… А если они не справятся, мы ничего не потеряем с уничтожением их расы, - безразлично отозвался Марл.

***

Дом Луция. Год 43 до н.э. (по земному летоисчислению). Цицерон не находил себе места в когда-то нежно любимом городе. И вроде бы Рим был по-прежнему богат и роскошен, и граждане пребывали в неге и полном благорастворении, пользуясь условиями, которыми их щедро обеспечивал Сенат. Но что-то умерло в нем, не оставив и следа даже в поэмах. И, самым страшным, по мнению Марка Тулия, было то, что граждане, да и большинство сенаторов, не спешили вспоминать о том, что когда-то все проблемы и насущие дела решались всем народом. Не кучкой особо приближенных к тирану и лично тираном, а именно свободных волеизъявителей, выражающих пожелания всех граждан. Этого не стало, но победы Цезаря затмевали реальное положение дел в республике. А смерть Марка Антония стала окончательным ударом для Цицерона. Он нутром чувствовал, что еще довольно молодой человек не мог скончаться во сне. Конечно, редкостью такой вид смерти не был, да и для желающих умереть не на поле брани, а в домашнем уюте и под подбадривание родственников, было немало. Но складывалась весьма ясная картинка: вот неугодный для Цезаря Антоний, с которым, как всем известно, Юлий испортил отношения сразу перед походом, не выразив ему доверия и не поручив республику. И вот неугодный сенатор, ведущий весьма праздный образ жизни, забыв о своих обязанностях мужа государственного и мужа своей жены, преспокойно наслаждается очередным походом в термы, растягивающимся, как нередко случалось, не на день и не на два. И вот его супруга, изнывающая без мужского внимания и, как принято у женщин, срочно возненавидевшая мужа за регулярные отлучки, привлекает внимание Долабеллы, который, как принято у безбожников и гуляк, не отказывает в ласках еще весьма молодой и, судя по всему, страстной женщине. Оба ненавидят Антония до зубного скрежета, для обоих смерть выгодна. Цицерон отбросил рукопись и помассировал веки. Все настолько просто и понятно, что доказать просто невозможно. Вот Антония прекрасно изображает скорбящую жену на погребении, не забывая падать в обморок на всякий случай. Вот Долабелла говорит о том, как несправедливо устроена жизнь и как жестоки бывают боги. Вот сенаторы бредут почти всем составом, опустив головы и делают вид, что согласны со словами Долабеллы. Все настолько лживо и лицемерно, что у Цицерона от негодования дрожат руки. Правду знают все и все молчат, даже не пытаясь поставить на место заигравшегося в Цезаря Магистра Конницы, слепо и безнаказанно лгущего. Он бы смог доказать вину всех причастных, мог бы разоблачить, но, к несчастью, в этом больше не было заинтересованных. Любимые библиотеки больше не радовали, прекрасные фонтаны не услаждали взор, а чтение стихов по вечерам совершенно не поднимало настроения. Прежний Рим не был прежним. Республика медленно и верно угасала, а граждане, точно варвары, этому радовались. И бежать от всего этого было некуда. Разумеется, можно вернуться во вверенную ему резиденцию и дальше терпеть бесполезную должность наместника. Но какая в этом будет польза для граждан и лично для него? Никакой. Он не просвещает, не помогает республике на том уровне, на котором способен, не имеет личностных целей и желания учиться. Можно было последовать совету одного из сенаторов, который уговаривал Цицерона требовать наместничества в восточных регионах. А там потихоньку готовить граждан к перевороту. Но что немолодой Цицерон мог сделать один и в окружении непонятных ему восточных людей, из которых единицы знают латинский. Только отыскать проблем и отправиться на встречу к богам до времени. Все должно было начинаться и заканчиваться в столице, а именно, в Риме. Итого вариантов было два: уехать в Киликию или дождаться Цезаря и попытаться договориться. Юлий, после походов, особенно успешных, некоторое время был благодушен и мягок. Возможно, стоит перестать желать военной неудачи тирану и подумать о том, как он сможет оправдать свою отлучку из резиденции. Вернув свиток на полку, Цицерон оглядел зал. Секцию с римскими книгами он уже изучил. Сектор с греческими свитками пополнялся куда более регулярно, чем «отечественный». Конечно, глупо надеяться, что он набредет на что-то достойное его внимания, но возможно всякое. А заняться все равно больше было нечем. Приказав рабу-писцу скопировать манускрипт, который он только что изучал и который нельзя было выносить из библиотеки, Цицерон направился в греческую секцию. Минуя ряды с трактатами философов, Марк прошагал к копиям трудов учеников «Школы Пифагора»(5) и принялся рассматривать труды. Недавно появившийся интерес к астрономии требовал новой пищи для ума. В его собственной библиотеке, при всем ее многообразии, нужных книг частенько не хватало, поэтому приходилось многое домысливать самому. Это казалось Цицерону не правильным, ибо что-то подсказывало, что в такой работе, как изучение звездных пространств, важны не домыслы и стихотворная форма написания, а именно расчеты. Точные и строгие. Римляне хоть и достигли больших успехов в инженерных расчетах, на небосвод смотрели только с чисто романтическими помыслами. Не заглядываясь на индексы, Цицерон достал несколько самых тонких рукописей. Опыт говорил о том, что именно вот в такого размера томах есть что-то важное и нужное, не замаскированное обилием слов и эмоциональными всплесками автора, выливающиеся в многостраничное ничто. Присев на кресло, Марк полистал манускрипт. Копия, а это была именно она, была на редкость безобразной. От обилия опечаток(6) интерес к изучению пропадал. Отложив первый труд, Цицерон попробовал углубиться в труд следующий. И снова был разочарован тем, как скопировали оригинал. Машинально пролистав, взгляд его задержался на наспех нарисованной звездной карте. Конечно, в его хранилище были более красивые наброски звездного неба, но именно в этой что-то цепляло. То, что копировальщик не знал греческого, было очевидно, так как описки были на редкость примитивными, зато художником, видимо, был неплохим. Снова открыв первую страницу, Цицерон пробежался глазами по строчкам, морщась при виде глупых ошибок. Из всего написанного он понял, что автор трактата полагался на мнение китайских исследователей, вроде бы доказавших, что звезды находятся в движении. Цицерон пожалел, что сейчас не ночь. Повертев манускрипт в поисках индекса, он разочарованно вздохнул. Вместо названия стояли непонятные ему инициалы. То есть автор неизвестен, а соответственно, использовать неизвестный источник как доказательство своих теорий, он не мог. - Я могу взять это с собой? – спросил он, подходя к владельцу библиотеки.(7) - Можешь, - милостиво разрешил владелец, с презрением поглядывая на тоненький труд. – Труды Пифагорских учеников не слишком ценны(8). Цицерон посмотрел на занятого копированием раба. - А скажи мне, друг Луций, есть ли среди тех, кто тебя навещает, интересующиеся астрономией? - Не слишком много, - владелец задумчиво почесал затылок, - несколько греков, обучающихся у наших архитекторов. Один сенатор заходит иногда. Все. - А есть среди твоих писцов сведущие в звездных картах? Кто-нибудь из них копировал их? – задал следующий вопрос Цицерон. - Три писца. Но двое из них ни греческой, ни римской грамотой не владели. Третий же пускается в глупые размышления и объяснения некоторых вещей. А почему ты вдруг заинтересовался звездными картами? - Мозг, как и все тело, нуждается в пище. От ее нехватки он слабеет. В нормах права нет смысла искать новое, а вот в подобных трудах, - Цицерон помахал книжицей, - очень много важного. А что это за пускающийся в нелепые рассуждения переписчик? - Не знаю. Странник, вроде. Или пленный. К трудам относится аккуратно, копирует все очень старательно. Нареканий к нему не имею. - Могу с ним увидеться? – спросил Цицерон. Луций смерил задумчивым взглядом Марка. - Болен он. Какой-то кожный недуг его взял. Говорит, что незаразен, да я все равно брезгую. В лечебной терме он содержится. В той, что от Форума недалеко. Если надумаешь с ним взаимодействовать, то хотя бы не касайся его. Цицерон, кивнув своим писцам, покинул библиотеку.

***

Терма действительно оказалась закрытой для посещения. Охрана, не желающая пропускать Цицерона по доброй воле, смиловалась только после получения некоторого состояния, перекочевавшего от Марка к ним. А еще обязали не подходить к двери ближе чем на расстояние вытянутой руки и довольствоваться видом больного через узкую щелку. - Еще один лекарь пожаловал? – услышал Цицерон из комнаты. – Я же сказал, что не буду пользоваться услугами местных. - Если ты нездоров, то обязан лечиться, нравится тебе это или нет, - отозвался Цицерон, присаживаясь на поданный ему хлипкий стул. - Лечиться там, где болезнь зародилась не лучшее решение, - последовал ответ. - Ты считаешь, что заболел в этой терме? – удивился Марк. - Ни в этой. Но именно из-за обилия воды. Грязной воды. И теперь меня пытаются лечить этой же водой. - Мне сказали, что твоя болезнь незаразна, - усомнился Цицерон, глядя на мелькнувшее в узкой щелке лицо. - Это я говорю, что она незаразна. Остальные считают иначе. Именно поэтому ты и разговариваешь с дверью. Так что тебе нужно от меня? - Ты не назовешь своего имени? – прищурился Марк, силясь разглядеть человека. - Они называют меня Спириус(9), - отозвался больной. - Это не имя, а оскорбление, - пояснил Цицерон. - Я знаю, что обозначает это слово! - больной ударил по двери с такой силой, что Марк вздрогнул. – Римские оскорбления так же однообразны, как и ваш язык. Для меня они ничего не значат. Обращайся ко мне так, как здесь принято. - Как ты попал в Рим? – полюбопытствовал Цицерон. - Вместе с китайскими купцами. Раньше мне хватало средств на то, чтобы жить здесь так, как живут граждане. Я ничем не отличался. - Ты купец? - Я пришел с купцами, - поправил Цицерона больной. - И устроился переписчиком в библиотеку при всем том, что у тебя не было нужды в средствах. - Я нуждался кое в чем другом. Получил это, но, как видишь, из-за болезни я здесь. И виноваты в этой болезни только вы, водолюбивые граждане Рима. - Я тебя не понимаю. Вода должна была излечить тебя, очистить тело и разум, - Цицерон успел заметить, что глаза у «Спириуса» узкие. Рассмотреть себя полностью больной не давал, так как постоянно ходил возле двери. Глаза Марка попривыкли к полумраку лечебницы, и он стал замечать каждое движение того, с кем его разделяла стена. - Воды в лечебницах не меняются почти. В цистернах она обновляется не так уж часто, как вам всем кажется(10). Вода в фонтане не такая чистая, как принято думать. А пить из колодца и вовсе невозможно. Моя болезнь пройдет, как только меня перестанут мыть каждый день. - Ты считаешь, что здесь тебе не дают излечиться? - Я это знаю. Так кто ты такой, незнакомец? - Это неважно. Мне сказали, что ты тесно работал со звездными картами? Можешь объяснить мне кое-что. Если твои знания будут пригодны, я постараюсь сделать так, чтобы твое лечение прекратили, - соврал Цицерон. Больной замер, разглядывая посетителя. Цицерон ощутил дискомфорт от взгляда странного человека. Масляные лампы светили тускло и не давали рассмотреть лицо «Спириуса». - Что ты хочешь узнать? – после долгой тишины, наконец, заговорил больной. - У меня много вопросов. В этом труде изложены мысли о том, что звезды находятся в движении, что они влияют на то, что происходит здесь. Как это возможно? Почему карта одного и того же участка звездного неба у разных авторов другая? Карта, которую я увидел сегодня, является копией той, что находится в моей библиотеке, но с некоторой разницей. Ты можешь мне сказать, какая из них точнее? - Обе точные, - отозвался «Спириус». – Мне даже не нужно глядеть на них, чтобы сделать вывод. Звездные карты, нарисованные на западе, более примитивны. В китайском звездном каталоге наиболее точные схемы. - Как звезды могут влиять на происходящее? Этого я не могу понять. - Ты веришь в богов? – в свою очередь поинтересовался «Спириус». – Если да, то вряд ли сможешь понять что-то из всего того, что взялся изучать. - Не вижу противоречия, - возразил Цицерон. - По-твоему, боги двигают звезды в свободное от других божественных дел время? Есть вещи, которые всегда будут за гранью понимания тех, кто бегает в Храмы по малейшей нужде. - Может, и нет никакого движения? - Если движения нет, то зачем ты ко мне пришел? – судя по еще более сузившимся глазам, больной улыбался. – И как ты это сделал, если нет движения? - У тебя вредные речи. Вероятно, за них боги и покарали тебя кожной заразой, - сделал вывод Цицерон, поднимаясь. Продолжать разговор было, судя по всему, бессмысленно. Да и сами слова незнакомца заставляли сделать вывод о том, что умственное здоровье надорвано. - Если вы поручили богам обновлять воду в цистернах и заменять в термах, то логически да, виноваты именно они, ибо их нет и следить за водой некому, - кивнул больной. – Однако ты уходишь разочарованным, и меня это огорчает. Ты первый, кто заговорил со мной за долгие месяцы. Я бы объяснил тебе некоторые вещи, но не могу тратить твое время на то, что ты не хочешь понимать. Советую обратиться к Пифагоровой школе, но забудь о заданном им исчислении. Бог – это не единица. Исчисления вообще не имеют ничего общего с божественным. Познание Вселенной начинается тогда, когда заканчивается преклонение пред богами. - Глупость, - отозвался Цицерон. - Ты ведь не ученый, нет, - «Спириус» все еще осматривал гостя. – Ты всего лишь один из тех говорливых сенаторов, что целуют ноги тирана, хотя и ненавидят его. Вряд ли твой интерес поменяет положение дел. Цезарь останется у власти, а ты будешь лишь пресмыкаться перед ним. Иначе нельзя. Цезарю власть богами дана, верно? Цицерон захотел заткнуть уши, услышав нездоровый смех из-за двери. Этого человека даже нельзя было осудить за оскорбления. Он был явно болен, да и не он пришел к Цицерону, а Цицерон к нему. За что наказать? Он на своем месте, в отличии от некоторых наместников, праздно гуляющих по закрытым термам Рима? Но если подумать о том, что власть Цезаря – это власть человека, а не божественного избранника, то бороться с его тираническими подходами и властолюбивыми замашками, было бы куда проще. С одной стороны. Да и вода… была не такой вкусной, как подаваемая ему в Киликии. Получается, что в чем-то этот непонятный и в чем-то противный китаец действительно разбирался. Цицерону не нравилось думать, что сумасшедший заставил его усомниться в собственном разуме, однако тянуло вернуться и продолжить разговор. Зато появился повод заявиться на собрание Сената и высказать претензии по поводу водоснабжения. Может, этот вопрос уже поднимался, но он такого обсуждения не помнил. А если вдруг выяснится, что «Спириус» прав хотя бы в этом, можно будет позволить себе выслушать еще какие-нибудь дикие мысли свихнувшегося китайца, в безумных словах которого наверняка можно отыскать крупицы неожиданных открытий. Примечание (1) - отсылка к Книге Велеса. Там описывалось желание греков торговать со славянами, но сами славяне, чувствуя, что их обманывают, стремились связи прекратить. На историческую точность книга не претендует и учить по ней что-либо и делать выводы не рекомендую. (2) - смерть Красса описана по свидетельствам Плутарха, утверждавшим, что полководец отправился на переговоры, поддавшись на уговоры своих солдат. (3) - фраза принадлежит Филиппу, отцу Александра Македонского, а не Цезарю. (4) - имен у римлян было ни так уж много, так что частые совпадения не авторское скудоумие, а вот такая историческая особенность. http://900igr.net/datas/istorija/Rim-v-drevnosti/0002-002-Karta-drevnego-Rima.jpg - для удобства ориентируюсь по этой карте, хотя она отражает чуть более поздние границы государства. (5) Сия "школа" была своего рода реформой. То есть словосочетание употреблено не в современном понимании этого слова, а в более широком. (6) Ксерокопировальных аппаратов, как не трудно догадаться, в те прекрасно-ужасные времена не было. Отсюда появляется эта полупрофессия-полунаказание - писец, переписчик. Не всегда эту адскую работу делали сведущие люди. Как правило, ее выполняли специально выдрессированые рабы, отличающиеся мало-мальской аккуратностью, но часто не знавшие языка, который переносили на другой носитель. Труд это был нудный, кропотливый и долгий, посему мало кто из больших умов садился и переписывал текст сам. Бывало, наверняка, но массово трудились во славу римского тоталитаризма именно "негры". (7) Статуса государственности у римских библиотек в республиканский период не было. Соответственно, владелец - лицо частное. То есть привычных нам заведующих библиотеками не было. Были эдакие предприниматели, сами решающие что можно продавать или копировать, а что нельзя. (8) Был период, когда Пифагорские учения считали адским бредом и старались побыстрее забыться. Своего рода возрождение стало происходить, когда некоторые, особо дотошные умы от науки, стали выражать похожие на Пифагоровы мнения. (9) spurious, если уж на родном для римлян языке. Означает "ложный". Называли так мальчиков, имена отцов которых никто не знал. Современные дебилы от лингвистики говорят, что сие эквивалент нашего выражения "сукин сын". Римское оскорбление пятнало именно неизвестного папашку, а не горе-мамку. (10) Гигиена у римлян хоть и была в почете, почаще менять воду в термах они догадались не сразу. С паразитами там было все - мама не горюй, так что наличие кожной хвори у аборигенов вполне естественно. Благо, есть где подхватывать.