Проект "Реформация"

      12.3       Дела идут хорошо. Так он, во всяком случае, всегда писал домой Марте и другим своим братьям и сёстрам. Пако всегда начинал и заканчивал все свои видеопослания этой простой фразой. Почему-то он никогда не мог заставить себя сказать о том, как ужасно он скучал по ним всем. По ледяным ветрам и по вырезающему глаза солнечному свету в горах. По замёрзшим лагунам внизу и по ночной тишине. Его воспоминания о доме всегда были с ним где-то глубоко внутри. Но в целом всё было нормально. Дела шли хорошо.       Правда, какое-то время назад у Пако появился повод поволноваться: когда парень узнал о бурном романе капитана «Энтерпрайза» и Хана. Это было… неожиданно. Неожиданно волнительно не в самом лучшем смысле этого слова. Впрочем, спустя пару месяцев Пако успокоился: Хан по-прежнему ни о чём не подозревал. По всей видимости, капитан сумел направить любопытство и энергию аугмента в мирное русло.       Постепенно Пако даже привык к мысли о том, что эти двое вместе, и даже стал испытывать за них какую-то странную радость. В конце концов, он, Пако, сыграл в этом свою маленькую роль. Приятно осознавать, что в твоей власти делать людей счастливыми, пусть даже эти люди никогда не узнают о самом твоём существовании.       Однако сегодня покой был нарушен. Проверяя трафик, исходящий из дома аугмента, Пако обнаружил, что Хан купил билеты до Лондона, причём, аж посреди ночи. Вот так взял и сделал это, совершенно внезапно. Нет, в самом городе не было ничего особенного. Однако тот факт, что аугмент ехал туда один, без Кирка, с которым он был не разлей вода, а также забронировал комнату в гостинице, близкой к бывшему Мемориальному Архиву Кельвина, заставлял задуматься. Возможно, это показалось бы Пако чистой случайностью, если бы ни одно «но»: Хан, кажется, провёл добрых полтора часа, изучая по картам и камерам весь район, где располагался Архив. Создавалось впечатление, что это была явно не туристическая поездка с развлекательными целями и даже не рабочая. В Лондоне сейчас не происходило ничего интересного: никаких конференций, симпозиумов и прочих мероприятий, где аугмент мог бы принять участие. У Хана также не было там друзей: это Пако знал наверняка. Так что… Что же ещё могло привлечь внимание аугмента?       И всё-таки это был тот самый треклятый Архив, который он взорвал несколько лет назад.       Когда Пако получил информацию о регистрации аугмента в отеле, то тут же обозвал аугмента куском дерьма на всех известных ему языках.       Какого чёрта ты попёрся сюда, придурок?! У тебя налаженная, стабильная жизнь с большим красивым домом, не менее красивым любовником-капитаном флота и работа, которая не валяется на дороге! Да у тебя мозги работают лучше, чем у всех у нас вместе взятых! И руки-ноги на месте, в конце концов! Свои, собственные! В отличие от некоторых… Так какого хрена тебе ещё надо для счастья?!       Пако подключился к камерам на улицах Лондона, неотрывно следя за передвижениями аугмента, уже не имея никаких сомнений в том, что Хан направляется в Архив. Он даже зашёл внутрь, осмотрелся там и вышел, пойдя дальше по улице, по всей видимости, не имея больше никаких целей.       Что тебе здесь надо, скажи, приговаривал сквозь зубы Пако. Мы сделали для тебя всё, чтобы ты снова мог начать жить нормальной жизнью. Ты даже не подозреваешь, как нелегко это далось всей нашей команде и какую цену заплатил за этот проект каждый из нас. Только чтобы ты, говнюк, продолжил жить, как все люди, а не как овощ в консервной банке. Как же ты меня бесишь! Убил бы тебя теперь собственными руками!       Парень продолжил костерить аугмента отборными ругательствами, наблюдая за тем, как тот вошёл в индийский ресторан, пообщался в нём с официанткой, что-то заказал, а потом без каких-либо причин пулей вылетел из заведения. Теперь у Пако не было никаких сомнений в том, что Хан о чём-то догадался. Он определённо точно расследовал своё прошлое и, по всей видимости, шёл в верном направлении. И хотя Пако точно мог сказать, что у Хана не было — да и не могло быть просто физически — никаких доказательств о том, кем он был в прошлой жизни, он искал её. Активно, упорно и настойчиво. Конечно, он вряд ли что-то найдёт — только если Кирк ему в чём-нибудь не признается — но настораживало не это, а другое. Контракт Пако предполагал, что он должен был поставить в известность адмирала де Перейру, если Хан что-нибудь обнаружит или хотя бы начнёт свои поиски. Невыполнение договора сулило серьёзные последствия для парня. Увольнение — в лучшем случае. Кроме того, не хотелось даже думать о том, чтобы ему стёрли его воспоминания за последние пару лет.       Впрочем, и потерю работы вместе с провалом проекта, и частичную потерю памяти пережить было можно. А вот что ждёт Хана в том случае, если адмирал узнает о его происках, это был вопрос из вопросов! Пако был уверен, что адмирал, при всей своей дурачливости и снисходительности, вполне могла проявить твёрдость и раз и навсегда закрыть проект.       Его, Пако, отправят домой, выдав расчётный лист и благодарственное письмо, после чего сотрут несколько сотен тысяч нервных клеток в мозгу.       Он больше никогда не увидится с Мэри и с этим чудаком Саймоном.       Хана снова положат в стазис, на этот раз навсегда.       Капитан Кирк потеряет, возможно, самую большую любовь всей своей жизни.       Программа «Реформация» может быть свёрнута полностью, сведя на нет шансы на разморозку остальных аугментов, не говоря уже о том, сколько ещё людей потеряют свой теоретический второй шанс.       На грани краха окажется тридцатилетний труд доктора Кемала, а это, вполне возможно, убьёт его самого.       И зла, и несчастья в мире станет намного больше, чем сейчас.       Нет, решил парень, сердито поджав губы. Нет, такое будущее я творить не подписывался.       Ты мне ещё будешь очень сильно должен за то, что я собираюсь для тебя сделать, чёртов ты говнюк.       12.4       Когда Джон сел в самолёт на обратный рейс, то он уже успокоился. Нужно было просто ещё раз всё продумать.       Одна нелогичность на другой, и все они связаны.       Может быть, в этом и был его тупик? Он думал о фактах, а не о людях, а надо было пытаться проанализировать именно их, тех, кто мог знать его в прошлой жизни.       Итак, ещё раз. Сначала те, кого уже нет, а это Александр Маркус и безымянные люди Маркуса, его команда. Хотя нет, Хан Нуньен Сингх не был безымянным, но он тоже был знаком с адмиралом.       Теперь живые. Джим Кирк — тот, кто был под вопросом. Возможно, его команда. А ведь ещё была и Люси Хервуд вместе со своим отцом. И именно она, кажется, была единственным игроком в его команде. Единственной, кто был на его стороне. Ведь именно она подтолкнула Джона начать расследование. Без неё он бы уже вряд ли что-то затеял: слишком мало было информации. Кто-то очень постарался, чтобы запрятать все концы, но теперь они всплывали один за другим именно благодаря девочке.       Чёрт возьми, как же надоели ему эти догадки, это расследование! Что, если он никогда так ничего и не узнает? Нет, нужно пообещать себе, что в определённый момент он всё закончит. Просто возьмёт и прекратит поиски. Поставит логическую точку во всей этой истории, перевернёт страницу и начнёт следующую главу в своей жизни. Но сначала… Сначала он получит ответ на один-единственный вопрос. Вопрос о том, как удалось выжить капитану.       Что-то или кто-то спас Кирка от неминуемой смерти на «Энтерпрайзе». Спас от неминуемой смерти, как и Люси. Можно ли здесь было проследить какую-то закономерность? Можно, и очень просто, если только… Взять у Кирка анализ крови. Или хотя бы волосок. Если теория Джона не подтвердится, то он оставит всю эту затею. Примет себя, наконец, таким, какой он есть, и постарается забыть о прошлом. Если же нет…       Нужно просто отнести в лабораторию волос. Один-единственный волосок, а потом он будет думать. Кирк ведь не мог предать его, правда?..       Джон был в аэропорту Сан-Франциско ранним вечером, но домой он не поехал. Он порадовался тому, что прибыл в аэропорт на своей машине, которая благополучно прождала его на парковке. Теперь, усевшись на сиденье водителя, он начал внимательно осматривать соседнее кресло, пока не нашёл то, что искал. Джим часто ездил с ним тут, поэтому не было ничего удивительного в том, что он так или иначе оставлял определённые следы. Всего одного-единственного волоса хватит для того, чтобы провести экспертизу.       Джон сложил пополам листок бумаги, лежавший по такому поводу в бардачке, и убрал волос подальше в складки. Утопив педаль газа в пол, он резко дёрнулся в сторону медицинской лаборатории Академии, где они с Люси в прошлый раз проводили опыты.       12.5       Путь домой занял часы в буквальном смысле этого слова.       Джон нарезал круги сначала по городу, потом вокруг него, пока система контроля усталости в машине не начала угрожающе пищать и мигать красным. Только тогда он заглушил мотор и тяжело опустил голову на руль.       Он уже даже не мог больше плакать. Просто не было сил. Они все ушли на осознание того, что его предали. Вернее, нет, не так. Его предал один-единственный человек, которому он безоговорочно, без всяких условий, беспрекословно и бесспорно доверял.       Джим Кирк. Его капитан.       Он знал всё с самого начала. И должен был знать Джона в его другой, прошлой жизни. Потому что именно его, Джона, кровь спасла Кирка тогда на «Энтерпрайзе», в этом не было никаких сомнений. В капитана влили её столько, что отголоски отдавались в нём до сих пор, в каждой клетке его тела, и их было невозможно скрыть. Человек, получив такую дозу, должен был обрести и все возможности Джона, если не больше. Такое количество, наверное, и мёртвого подняло бы из могилы, отчего-то мрачно подумал Джон.       Значит, единственное, что оставалось ему теперь сделать, это пойти до конца. Теперь Кирку не придётся долго отпираться. У Джона есть неопровержимые доказательства своей правоты, а значит, что это конец. Конец всему. В том числе их отношениям.       Когда Джон вошёл в дом, Кирк встретил его у входа дежурным поцелуем в щёку, как делал это всегда. Джон решил никак это не комментировать, заметив, что Джим сам ждёт бури и довольно неважно выглядит. Видимо, капитан тоже готовил себя к нелёгкому разговору.       Они прошли в гостиную в полнейшем молчании, осознавая неизбежное. Оттягивая самый последний момент в последнем моменте той жизни, которую они оба оставляли позади. Джон пропустил Кирка вперёд, после чего закрыл за собой дверь. Воцарилась тишина.       — Я… не знаю, с чего начать, — наконец, сказал Кирк. — Мы давно должны были поговорить. Я давно должен был кое-что сказать тебе.       — О да, Джим. Я уверен, тебе есть, что сказать мне, — иронично ответил Джон, делая шаг в сторону Кирка.       Тот смутился.       — Я знаю, что неправильно себя вёл с тобой последние полгода. Я был эгоистом, пользующимся тобой в угоду собственным желаниям и…       — …пользовался тем, что я не знаю, кто я, — закончил за него Джон, стараясь звучать как можно более спокойно.       Он уже привык к тому, что реакция Кирка на его упоминания об амнезии становилась всё более и более нетерпеливой. Но он не ожидал, однако, что взрыв будет такой силы.       — Снова ты об этом! — вскричал тот, теряя самообладание. — Чёрт тебя дери, Джон, сколько можно! Уже не один год прошёл, твоя жизнь наладилась, а ты всё никак не отпустишь старое! Я вообще думал, что мы сейчас будем говорить о нас, а не о твоей паранойе! Извини, конечно, но…       — Паранойе, значит. Нет, капитан, — он выделил это слово специально, чтобы несколько встряхнуть Кирка, — мы говорим сейчас с вами о нас в первую очередь. О том, что вы знаете и помните. О том, что случилось со мной пять лет назад. А также о том, кем был я до того, как попал в эту пресловутую аварию — или как там гласит официальная версия?       Он знал, что он рискует. Это было всего лишь предположение — практически бросок наугад насчёт аварии. Впрочем, судя по реакции Кирка, Джон попал в цель. Капитан задышал в несколько раз чаще, пот выступил у него на лбу.       — О чём ты, — только и смог выдохнуть он. — Я не понимаю.       — Всё ты прекрасно понимаешь, — решил добить его Джон, со смесью торжества и горечи чувствуя, что нащупал чувствительное место. — Я прекрасно знаю о том, что всё это — иллюзия. Моя жизнь. Моя личность. Всё моё существование. Я только не могу понять почему. Однако я точно знаю теперь, что мы с тобой были близко знакомы, и у меня есть тому доказательства, которые даже ты не станешь отрицать.       Кирк сел на диван, сложив руки на колени и уставившись на них немигающим взглядом.       — Что конкретно тебе известно.       Он произнёс это с такой плоской интонацией, что на какой-то момент Джону даже стало жалко капитана. Но потом он вспомнил, что Кирку всё это время вряд ли было жалко его самого. Кирк пользовался им всё это время. Врал ему. Все врали ему, и ни одна живая душа не стоила того доверия, которое Джон оказывал им всем!       Джон коротко пересказал Кирку то, что ему удалось обнаружить с помощью Люси, а также самому.       — Единственное, что я не могу понять, капитан, это то, зачем вам всё это понадобилось делать. Я много думал и анализировал. Судя по моим навыкам, я был в команде Александра Маркуса, но зачем-то меня не стали устранять. Может, вы перестанете отпираться и скажете мне хоть что-то по существу? Что произошло со мной? И кем я был? Почему всё это случилось? Зачем вам всем нужно, чтобы я так мучился?..       Джон старался говорить как можно более спокойно, и всё же истинные эмоции нет-нет, да проскакивали в его вопросы всё чаще. Кирк сидел, всё так же тупо уставившись на свои руки, не прерывая речи Джона, словно чувствуя свою вину. Наконец, он тихо-тихо, почти едва слышно спросил:       — Ты очень умён, Джон. И это одно из качеств, которое я сразу выделил в тебе ещё во время нашей самой… первой встречи.       Голос Кирка надломился, когда тот произнёс «первой».       — Скажи мне, — продолжил он, — тебе никогда не приходило в твою умную, светлую голову, что то, что произошло с тобой, было для твоего же блага? Что это было… лучшее, что с тобой могло произойти?       Этого Джон никак не ожидал.       — Лучшее?! — выпалил он. — Да как ты смеешь говорить мне это? Не ты ли наблюдал за тем, как я мучился все эти месяцы? Сколько вопросов я задавал? Как я искал ответы на них? Это ты считаешь лучшим для меня? Интересно, что тогда является «худшим» в твоём понимании, Джим. Извини, но до меня не доходит пока то, что ты имеешь в виду.       — Джон, я…       Джон.       — Прекрати называть меня так! — прикрикнул он на Кирка. — Прекрати, ладно?! Я уже даже не уверен, что это моё настоящее имя! А как зовут меня по-настоящему, ты знаешь? И кто из живых может сказать это мне точно?!       На Кирка было жалко смотреть. Он закрыл лицо руками и сидел на диване, будто окаменев. Но Джону было уже всё равно. Он получил достаточно доказательств того, что ему врали всё это время, и теперь что-то внутри него отчаянно хотело, чтобы и все вокруг страдали так же, как страдал всё это время он.       — …я был зачем-то нужен вам, — решил продолжить рассуждать он вслух. — Поэтому вы не убрали меня сразу же. Хотя я ведь был напрямую связан с Маркусом, которого вы все так ненавидите. Почему вы просто не убили меня, в таком случае? Что стоило Звёздному флоту избавиться от ненужной пешки в игре? Что я сделал такого, что вы заставляете меня теперь за это расплачиваться?       Вот они, правильные вопросы, услужливо подсказало ему подсознание. А если продолжить цепочку, начатую Александром Маркусом? Нелогичности завязаны не на нём, а на другом человеке. Том, кто объединил в себе всё, что случилось в архиве Кельвина, на «Энтерпрайзе» и в Сан-Франциско. И это должен был быть совершенно особенный человек. Очень талантливый. Не такой, как все. Возвышающийся над обычными людьми по всем параметрам. Лучше, чем они.       Кто был им? Кто подходил под это описание? Кто мог ответить «да» на все эти вопросы?       Лишь один. Тот, кто больше не знал, кто он. Кого официально вычеркнули из списка живых.       Нелогичности связаны не друг с другом. Они связаны с погибшим Ханом Нуньеном Сингхом.       — Скажи мне, Джим, — голос с болью прорывался через сухое горло, — кто такой Хан Нуньен Сингх. Джим. Кто он? Джим, это я, да? Это его — меня — вы пытались вымарать отовсюду, похоронить, но зачем-то оживили под другой личиной? Зачем? Джим, ты слышишь? Я прав, да?       Кирк уже не пытался скрыть слёз. Он продолжал молчать, то ли не в силах, то ли не имея желания ни подтвердить слова и мысли Джона, ни опровергнуть их.       — Ты изобрёл самую изощрённую в мире месть, Джим, — убийственно тихо продолжил он. — Каждую ночь наслаждаться тем, что ты спишь со своим бывшим врагом, который когда-то убил тебя и половину твоего экипажа, но теперь по уши влюблён в тебя и даже не помнит о том, что он сделал…       Он опустил голос до шёпота, потому что сил говорить почти не осталось. Он не ожидал, что Кирк, услышав последнюю фразу, внезапно вскочит и, не дав ему договорить, всадит кулак ему в лицо со всей силы.       — Да как ты смеешь!       Джон непроизвольно закрыл глаза, когда кулак Кирка врезался ему в лицо. Было неприятно, но никакого урона нанести ему было, разумеется, невозможно — для обычного человека, коим был капитан. Джон даже не пошатнулся.       — Смею, капитан. Потому что это было именно то, что вы делали. Но надо отдать вам должное. Ваша месть удалась. Вы можете гордиться собой. Зато теперь я знаю всю правду. Я знаю, кто я: и ваша реакция не оставляет у меня никаких сомнений в том, что мои догадки верны. Я просто не понимаю зачем. Я не думал, что вы настолько тщеславны, что устроите себе подобные сложности ради мести мне. Скажите, зачем вы это сделали, и я отпущу вас. В конце концов, теперь нет ничего, что держало бы нас вместе.       В это трудно было поверить, но ему удалось успокоиться, чего нельзя, наверное, было сказать о капитане. Из глаз Кирка по-прежнему лились слёзы. Наверное, это был просто неконтролируемый процесс, хотя тот и пытался взять себя в руки. Кирк несколько раз глубоко вздохнул.       — Я надеюсь, ты всё сказал. Теперь моя очередь, — сказал он прерывающимся голосом, в котором сквозила такая горечь, что на мгновение Хан даже засомневался в том, что обвинил капитана справедливо. — Я расскажу тебе сейчас всё, что мне известно. Но последствия этого будут таковы, что твоя жизнь, как и твоя новая личность, скорее всего будут уничтожены сразу же, как эти новости дойдут до адмиралтейства. Меня отдадут под трибунал и отберут у меня корабль за то, что я довёл всё до такого конца и за то, что собираюсь тебе сейчас сказать. Но мне уже плевать, знаешь? Ты не можешь этого помнить, но я скажу тебе вот что. Они заморозили тебя после того, как ты обрушил корабль на город. Просто взяли и заморозили — без суда и следствия! — Кирк нервно хохотнул, вытирая оставшиеся слёзы. — А я пытался спасти тебя с самого начала. Ходил по инстанциям, упрашивал провести суд. Мне всюду отказывали, называя сумасшедшим. «Как! Он ведь угробил столько людей, в том числе твоих! А ты собираешься судить его! Тут нечего и некого судить!..»       А потом появилась эта бетазоидная программа памяти. Можно было дать тебе новую личность, новую память, новую жизнь. И мы все рискнули. Провели эксперимент. Да, эксперимент! Потому что другого выбора не было. Нет, я не считаю выбором то, что тебя оставили бы замороженным в криокапсуле до скончания веков… Тебя разбудили снова, и ты сам дал согласие на эту программу. Для себя и для своих людей. Ты, сам, да! Ты хотел для них лучшего. Новой жизни, пусть даже не вместе. И ты первым лёг под нож хирурга. И всё прошло успешно. Остальное ты всё помнишь сам.       Ты говоришь о моей мести тебе. Знаешь, ты мог бы обвинить меня во многих вещах и был бы прав. В том, что я был нерешителен и не дал тебе чётко понять, что тебя никогда не допустят на «Энтерпрайз» по официальным правилам в качестве специалиста, что бы ты ни сделал. И ещё я виноват перед тобой в том, что не смог тебя уберечь от этого опасного знания, которое только что разрушило мою — и твою — жизнь.       Хан закатил глаза, услышав последнюю фразу. Я сам решу, что для меня опасно, хотел прокричать он.       — Нет, подожди, — голос Кирка окреп, и теперь капитан решительным жестом остановил Хана, давая понять, что ещё не закончил свой монолог. — Ты можешь винить меня во многих вещах и будешь прав. Однако у меня никогда — слышишь? — никогда не было и мысли отомстить кому-то таким изощрённым способом, как ты представил это себе. Я заплатил за твою новую жизнь потерей доверия многих членов своего экипажа и подставил свою шею под гильотину адмиралтейства. Поставил на кон свой корабль — самое дорогое, что у меня есть. У меня даже почти нет надежды на то, чтобы вернуть себе своего лучшего друга и, возможно, одного из лучших медиков флота к себе на службу, которой уже, впрочем, пришёл конец… Я потерял любимую женщину и нашего… Нет, об этом невозможно говорить вслух. Но если ты считаешь, что всего этого недостаточно… Что ж. Это твоё право — так считать. Но я больше не хочу слышать об этом. Ты свободен теперь… Хан. Прощай.