GAME OVER

— Готово? Он обходит меня, прижимаясь спиной к моей спине. — Несомненно, — киваю, крепко держа в руках пистолет. Эта ужасная маска на голове уже надоела! На улице холодно, зима, а в банке душно. Ох, эти обогреватели. Дышать все труднее. Друг слышит, как я тяжело соплю, подталкивает меня локтем: — Сейчас, стой здесь, я проверю, чист ли выход. Киваю ему, заползая пальцами в перчатках под маску, чешу лицо, которое потеет. Маска к нему липнет еще сильнее, от этого у меня начинается страшная злоба на весь мир, этих людей, копошащегося напарника, копов за стенами банка. Самое крупное ограбление. Люди, наверное, закричат, узнав о том, что их деньги бесследно исчезли. Исчезли вместе с нами. Новые паспорта, имена, место жительство. Все новое, включая даже лица. — Пусти! Я умоляю, отпусти меня! — кричу в пустоту, падая на холодный асфальт. Сейчас на часах ровно шесть. Это холодная осень не дает мне покоя. Ее ветра каждый раз забираются ко мне под теплый свитер, под тонкий слой кожи, мяса, костей, добираются до спинного мозга, идут вверх, в большой головной мозг, доходят до того места, где хранятся все людские воспоминания и... Бах! Стучу кулаками по грязному, холодному асфальту, глотая то слезы, то новый поток ветров. Нельзя, нельзя! Они снова завладеют мной! И мозг расходится на две части, словно ворота, впуская ветра в какой-то другой мир, внутрь моей души. На часах шесть десять. Разбитое стекло айфона дохло помигивает, показывая мне время. Я тяжело дышу, переворачиваясь на спину, подношу к губам бутылку виски и жадно начинаю пить. Но гадость обжигает мне глотку, жмурюсь, открывая рот, не в силах убрать руку. Жидкость течет мне на лицо, я брыкаюсь, мотаю головой. И так до тех пор, пока вся жижа не вытекает на меня. На холодном ветру лицо мерзнет, щиплет, глаза ломят. Я, облитый спиртным, в дорогом пальто, брюках, начищенных до блеска ботинках, с разбитым айфоном, лежу на холодном асфальте, прося память отпустить меня. — Как там копы? — Много. Буш стоять на месте, ничего не получится. — И что делать? — смотрю в глаза друга, который соображает дальнейший ход действий. Мы уже не в масках, прячемся за тем, что осталось от стены банка. Сам банк взорван, люди разбежались до этого кто куда. Пару заложников мы пристрели. Их трупы, лежащие в здании, взлетели на воздух. — Дай! Дай липучку. Быстро ищу в снаряжении. Но липучка осталась только одна. — Если использовать ее, то потом, когда будем отрываться, у нас не получится взорвать толпу копов! — Дай мне! — вскрикивает, хватая меня за руку, оттаскивая в угол. — Слушай внимательно. Тогда, когда я прилеплю липучку к той тачке, то она взорвется. На воздух взлетит все. Понимаешь? Киваю. — Молодец. Смотри, ты сидишь здесь. Я быстро валю к копам, пока ты отстреливаешься. За сугробами и в неразберихе они меня не заметят, сечешь? Киваю. Он выглядывает из укрытия, стреляя в них. Мимо нас летят пули. Наверное, выпустили в нас целую обойму. — Смотри сюда, я оставляю тебе свой шотган и немного патронов к нему. Используй с делом, — хлопает по плечу и медленно отползает от меня, ныряя за сугробы. Я не успеваю ничего ему сказать, продолжая отстреливаться. Мимо идут люди. Они смотрят на то, как мое измученное лицо исказилось в кривой ухмылке. Мой разум пропустил через себя ветер воспоминаний. — Красиво, — выдыхаю, вздрагивая пару раз от холода. Надо мной небо, усыпанное звездами. Где-то вдалеке оно становится светлее, переходит из оранжевого в лазурный, который впоследствии сольется с иссиня-черным. Маленькие звездочки, похожие на рассыпанный сахар, растворяются в первых солнечных лучах на фоне уже розового неба. Новый день, который приносит много надежд и света здоровается со мной, щекоча лицо теплыми лучами. С тех пор никогда так не было комфортно. — Молодой человек? — это отличный тест на совесть. За все это время лишь один не поленился подойти ко мне. И, знаешь, дело не в трусости, а в их нежелании трогать то, что противно. Пьяный — априори конченный. А если в дорогой одежде и облитый алкоголем, то обязательно шел с вечеринки для мажоров, надрался, отымел пару девушек и теперь падает в полубреду рано утром перед остановкой. Никто не задавал себе вопрос: «а почему он начал пить?» Люди становятся тем, кто они есть, совершенно не просто так и совсем не по своему желанию. Их вкусы, любовь, ненависть, желания — отражение мышления общества, в котором они находятся. Если пьет, значит, дурак. А ты знаешь, что бывает в жизни таких дураков? Какая ошибка должна быть допущена человеком, чтобы он вот так встречал осенний рассвет. — Не дело это, вставай, сынок, — старик пытается поднять меня и оттащить в сторону лавки. Обхватываю его за шею, шепча что-то вроде «спасибо» или «безумно благодарен», но получается какая-то каша. — Парень ты красивый, одет хорошо. Зачем ты так? Это был самый большой взрыв. Все, что нам оставалось, так это поехать к Джейкобу и перевести деньги на другие наши счета. Так состоялось самое крупное в мире ограбление. Негосударственный банк, с десятком филиалов по всему городу, был полностью очищен. — Что встал?! — он орет, а в меня от взрыва в ушах все звенит. Он смотрит на меня маленькими глазами, переполненными тревогой и отчаянием. Понимает, что убивать — плохо. Но у него нет иного выбора, такова его натура. Таков теперь и я. Прошлой жизни нет. Я только окончил колледж и устроился на работу, рисуя картиночки для одной рекламной фирмы. Все это было разрушено, когда в мою жизнь ворвался он. Он не просто перевернул ее с ног на голову, а взорвал, как этот банк, построив что-то новое. Убивать — это плохо. Грабить тоже не хорошо. Никто не согласился идти с ним на это дело. Я лишь хотел его отблагодарить за все то время, которое он угробил на меня. Мне хотелось стать таким, как он. Я все еще смотрю на него и мне очень хочется обнять. Двадцатилетний сопляк способен на такие нюни, потому что перед ним его лучший друг, которого он не видел с самого школьного выпуска. — Уходим, кретин! — он хватает за шиворот куртки, таща меня к нашим машинам. Несколько сумок с деньгами мы закидываем в мой багажник. Эти тачки числятся сегодня утром в угоне. Нам это удобно, потому что мы спрячемся у Джейкоба, как только свалим от копов. — Ехать только по северной трассе, усек? — садится в свою машину. Я делаю тоже самое со своей, предварительно захлопывая багажник. Мои руки дрожат далеко не от холода, а от страха. Перед глазами все еще стоят лица тех женщин, которых он пристрелил, чтобы они не успели нажать на кнопку сигнализации. Включаю мобильник и ставлю на громкую связь, чтобы слышать все его дальнейшие указания. — Смотри, сейчас мы едем вперед, потом свернем у моста, достанем сумки и потопаем через лес. Там они не будут нас искать, а попрутся рыскать в сторону города. Все, что тебе нужно будет сделать — не отставать от меня. Я кашляю, потому что понимаю, что меня сейчас вырвет. Этим утром я благополучно собирался на это дело с ним. Моя девушка думала, что я всего лишь иду на работу, но никак не грабить банк. — Сворачивай направо! У него слишком хорошо все продумано. Он ходил на подобное не раз. Не удивлюсь, что те три года, которые его не было, он прятался от правосудия. — Так, парень, — старик протягивает мне деньги, — сейчас поймаю такси, и тебя отвезут домой. Я заливаюсь громким смехом. Если бы он знал, что после той истории я настолько богат, что могу купить это такси, а не просто оплатить его. — У меня есть, — широко улыбаюсь, хлопая его по плечу. Голова трещит, и мои глаза прикрываются. Сейчас для меня не представляет страха убить кого-то. Хоть я больше и не занимаюсь этим, а приумножаю доходы относительно мирным путем, тот страх от первого убийства в двадцать сошел на нет. — Вам эти деньги нужнее. Он достает из сумки салфетки и вытирает меня: — Мне уже незачем. И не для кого. Дожить старость с моим достатком — не так и плохо. — Не для кого? — лепечу я, поворачивая к нему голову. Он придерживает мое лицо горячими шершавыми руками. — У вас никого нет? — Не для кого, жена умерла из-за рака пять лет назад. Все деньги, которые мы копили на операцию, кто-то украл из банка. Я боюсь спросить название этого банка, потому что понимаю, что таких совпадений не бывает. Деньги, которые мы получили, заработаны смертью других. Старик ловит мне такси. Из-за дерьмового состояния я не могу рассмотреть его лицо. Но он, вроде, не такой дряхлый. — Пошли, пошли, нечего морозиться, — он помогает мне сесть. Если бы он узнал, что я за человек, то сразу бы сдал меня в полицию. — Точно не нужны деньги? — наконец, сев, я рассматриваю его бедную одежду, покрасневшее от холода лицо, чуть дрожащие руки. Мне смешно и хочется расплакаться. Я сейчас себя настолько ненавижу, что хочу вылезти из такси, облиться остатками виски и замерзнуть на той дороге насмерть. — Вот, вам они нужнее, — я достаю бумажник, вытаскивая оттуда десять тысяч долларов. — Простите, я с собой только мелкие взял. Он отказывается, а я боюсь сказать, что деньги, которые я ему даю, на самом деле его, честно заработанные и положенные под проценты в банк. Простите, неизвестная мне женщина, что разлучил вас с этим добрым мужчиной. — Куда едем? Я называю адрес водителю, и он замирает, напрягается всем телом. Ему известно, что этот район населяют самые богатые люди города. Если бы я выглядел более-менее опрятно, то он бы узнал во мне того парня с обложки популярного мужского журнала. Но, может, он его не читает. Не только этот журнал, а вообще не берет литературу в руки. Говорят, что эта печать разошлась в считанные дни. Интервью с двадцатипятилетним парнем, который богаче, чем здешний мэр. — Упорство и трудолюбие помогут вам открыть свой бизнес, — я говорил о сети автомобильных салонах. Никто не знал, как именно я получаю деньги. От меня несет, знаю. Но прости, водитель, это лучше, чем я снова подсяду на наркоту. Все происходит очень быстро. После этого я долго боялся садиться в автомобили. — Поворачивай! — он командует, и я резко ухожу в сторону северного шоссе. — Получилось! — сзади я слышу грохот и шум серен. Когда я смотрю в лобовое стекло, то вижу последний раз бампер машины моего друга, которая слетает с трассы, падая в обрыв. Не успеваю нажать на тормоза, потому что звуки сирен сзади все громче. Быстро сворачиваю в лес. Мне страшно за свою жизнь и за него. Мои ноги заплетаются. Я вываливаюсь из автомобиля, пытаясь добраться до багажника. Но мои ноги не слушаются. Копы останавливаются где-то у того самого поворота. Слышен взрыв. Багажник остается открытым. Я ползу по холодному снегу глубоко в лес. Пару секунд я думал, что мне нужно взорвать автомобиль, чтобы они не смогли найти улики. Но я вспоминаю, что последняя липучка была у него. Так я оставляю в лесу и сумку с деньгами. Сначала я пытаюсь бежать, но потом падаю, успевая обхватить какое-то большое дерево. — Блядь, — в голове трещит еще сильнее. Водитель пожимает плечами. Всегда люди странно смотрят на пьяных, ведь именно в этот момент те проигрывают в своей голове самые страшные раны, которые, казалось бы, давно забыты. Скользкая дорога — это нормально зимой. Нормально для того мудака, который не поменял шины на своем авто. Когда я повернул направо, то навстречу мне мчался новый наряд полиции. Ничего не оставалось делать, кроме как отбиваться от них, бросать тачку и бежать в лес. Мелкий дурак. Друзей не бросают, ты должен был быть умереть с ним! Вы же клялись в детстве, что не предадите друг друга и лучше умрете, чем вас лишат свободы. Ты что? Ты что?! Когда силы совсем кончаются, то я падаю на колени в снег. На белом появляются следы крови. Это из моего носа из-за повышенного давления. Кровь стекает по губам, подбородку, остается на куртке и снегу. Всего трясет. Мне нужно сейчас какими-то силами пересечь лес, добраться до дороги, уйти в город и засесть у Джейкоба. Но мои ноги не шевелятся. И не потому, что я устал. А потому, что меня тошнит и мне страшно. Человек, которого я знаю столько, сколько живу. Мой друг, живший со мной по соседству, ходивший в школу, присутствующий на моем выпуске, исчезнувший на три года. Человек, который с детства учил меня стрелять, быстро бегать. Человек из неблагополучной семьи, перевоспитавший пай-мальчика в преступника. — В тебе зло. Не пытайся стать милашкой. Я тебе докажу, что быть плохим куда круче, — я не могу кричать, вспоминая его слова. Мой голос утонул с этим взрывом. В ушах все еще звенит. Возможно, за моей спиной копы, которые сейчас схватят меня. Горячие слезы стекают с лица, перемешиваются с кровью, пачкают снег. Человек, который скрывался много лет от правосудия умирает на пике своего самого лучшего дела. Смерть, как ты глупа. — Приехали, — говорит водитель. Я мотаю головой, пытаясь забыть этот кошмар. — Сейчас, — рука тянется за бумажником, нечаянно хватаюсь за пистолет, который выпадает у меня из рук. Вяло поднимаю его, пытаясь засунуть обратно. Водитель весь синеет: — Ладно, вам плохо, идите отдыхать, денег не надо. Мне смешно и противно. В какой момент я из отличника-художника превратился в отпетого убийцу? Выползаю из машины, становясь перед огромным особняком. Система, завидев меня, открывает дверь. Сейчас уже светло. Солнце, которое восходило, скрылось за облаками. В доме тихо. Медленно захожу внутрь. Меня встречает моя душка с заплаканными глазами. Рядом с ней стоит сумка и два чемодана. — Прости, я ухожу от тебя. — Подожди, пожалуйста, — это похоже на обычную бытовую ссору между мужчиной и женщиной. В таких скандалах окружающая обстановка не такая пышная, как у нас. Обязательно мужчина стоит у входа, даже не сняв ботинки, он слушает то, что говорит ему его женщина. — Хватит, Каин, — ее слова как кусочки льда, которые падают с крыши и вонзаются в твое тело. Свет, как правило, приглушен. В соседней комнате работает телевизор, с кухни доносится запах еды, которую она бережно готовила в последний раз. Словно хотела показать, какая она хозяйственная и как плохо мужчине будет без нее. Женщины очень жестоки, когда собираются уходить из дома. В восточных странах считается позором, если жена бросает мужа. Значит, он не смог обеспечить ее. Но это все не про нас. Мария стоит напротив меня, держа в руках сумку. Рядом с ней чемоданы. На ней бежевое пальто, шляпка из фетра, длинная юбка, из-под которой выглядывают носы черных сапог. Ее светлое лицо еще бледнее, чем обычно. Шея оголена, она мнет в свободной руке синий шарфик. Она выглядит измученной, потерянной, забитой. Так, как и другая женщина, которая решила уйти из дома. —Давай поговорим, — у меня трясутся руки, когда я пытаюсь ее обнять. Она вся сжимается, словно я не ее мужчина, а какой-то зверь, истязавший ее все эти годы. Мы с Марией вместе с самого первого курса колледжа искусств. Она училась писать сценарии, пока я просиживал в мастерской за мольбертом. Идеальный союз: художник и писатель. Она была маленькой, хрупкой, прятала прекрасную фигуру за мешковатой одеждой, коротко стригла волосы и носила очки. Она думала, что мы будем создавать гениальные работы, станем известны на весь мир. Но в итоге я стал водиться с мафией, а она превратилась в птичку в золотой клетке. После того ограбления мы не общались довольно давно. Пара свиданий в месяц, секс по расписанию, «удачного дня» по утрам. Она стала выше, расправила плечи, стала одевать облегающие платья и отпустила длинные пшеничные волосы. Она преобразилась в идеальную женщину преступника. — Я устала, извини. Ее взгляд направлен в сторону. Она терпела меня долго. Женщины многое делают ради любимых мужчин. Ради нас они готовы на самые бешеные поступки. Они ждут, что мы обязательно оценим эту жертвенность и исполним их любой приказ. В реальной жизни получается не так. Мы стоим с ней в хорошо освещенной прихожей. Я опираюсь на стену, потому что моя голова кружится от страха и алкоголя. Кухня так далеко, что я не чувствую вкусный запах. Спальня на втором этаже, поэтому я не слышу, как работает телевизор. — Я не могу больше врать твоим родителям, прятаться от своих друзей, сидеть в четырех стенах этого особняка, ждать тебя каждый вечер, моля Бога о том, чтобы ты вернулся живой и здоровый! — она выливает это на меня, а я спокойно принимаю. —Бога нет, — смеюсь, делая шаг навстречу ей. — Это все, что ты хочешь сказать? Я падаю перед ней на колени то ли потому, что пьян, то ли потому, что хочу просить прощение. В этот момент я успеваю ухватить ее руки, прижаться к ним губами и вдохнуть родной аромат. У нее узкие ладони, длинные костлявые пальцы, выступающие на тыльной стороне венки. Лак на ее ногтях ободран, кончики пальцев покусаны и не ухожены. Если женщина перестает краситься, делать маникюр, то она перестала жить ради мужчины. Либо у нее его нет, либо она отдалась какому-то делу, но не ему. Она другая. Какая-то потрепанная. Не моя. — Мария, — говорю я. Мне редко приходилось называть ее по имени. — Дорогая, — я возвращаюсь к более привычному обращению. Мои руки ищут в кармане коробочку. Я шатаюсь, бурча себе что-то под нос, осознавая, насколько я отвратителен для нее в таком состоянии. Из внутренних карманов выпадают деньги, пистолет. Все это падает к ее ногам. Она пытается отшагнуть, но я вновь схватываю ее руку. Она ведет себя так, словно я незнакомец, который пристает к ней. — Вчера была наша годовщина. Посмотри, я купил это тебе, — криво улыбаюсь, доставая синюю коробочку. Она внимательно смотрит. Открываю, протягивая ей ожерелье из белого жемчуга. — Не так уж и броско, как ты любишь, возьми. — Спасибо, — мотает головой, отодвигая подарок. Мои руки, как клешни, цепляют это украшение, протягивают ей. Пальцы сжимают драгоценность так, словно это какая-то безделушка. — Это тебе, дай я примерю его, — пытаюсь подняться, расстегиваю карабин. Она такая маленькая, моя Мария, на голову ниже меня. Мне приходиться наклониться, чтобы дотянуться до ее оголенной шеи. — Хватит, Дюк! — впервые за все эти годы, когда мы жили в тайне ото всех после этого ограбления, она называет меня по имени. Имени, которое мне было дано при рождении. Она сжимает ожерелье, швыряет его в сторону. Бусинки рассыпаются по начищенному до блеска полу. Они подпрыгивают, укатываются под комод, диванчик, шкаф, стул, столик. Они прячутся по всем углам. — Как же так? — смеюсь, протягивая руки к ней. — Ты не можешь меня бросить, милая. Не можешь, я же люблю тебя. Крепко обнимаю ее, толкаясь вперед. Она оказывается припечатанной к двери, ведущей в гостиную. Упираюсь руками в красный дуб, нависая над ней. С ее головы слетает шляпка, пшеничные кудри рассыпаются. Я впиваюсь в ее губы. Получается как-то рвано. Она мычит, толкается. Тогда я сжимаю ее запястья, выцеловывая скулы, шею, пытаясь снять с нее это пальто. Неловко дергаю за пуговицу на блузке, спуская губами к ключицам. Все мое тело горит. Я все сильнее и сильнее вжимаю ее в эту дверь, целуя или кусая. —Хватит! — пощечина отрезвляет. — От тебя несет! Ты отвратителен! Держусь за щеку, чувствуя жар не от возбуждения, а от стыда. И что я наделал?.. — Мне противен ты. Точнее, тот, кем ты стал. — У меня же, кроме тебя, никого не осталось, — пытаюсь ее остановить. Но она пихает меня, быстрыми шагами направляясь к двери. Она плачет. — Я понимаю это, но мы оба знаем, что ты не изменишься теперь. А такого тебя я... Она замолкает, сжимая губы и громко всхлипывая. Наклоняюсь, поднимая ее шляпку: — Не любишь, да? Она кивает, отнимая головной убор. Больше между нами ничего не остается. Та последняя ниточка, которая нас связывала, неожиданно сгорает. Пока она поправляет одежду, стоя у зеркала, я медленно подхожу сзади и смотрю на нас обоих. В отражении - она и новый я. Лицо, которое она любила, давно уже выглядит иначе. Новое имя, новое жилье, новая внешность. Все ради денег, в которых мы купались первые пару месяцев. Но стоили ли эти деньги свободы, жизни друга, любви женщины, моего существования?.. Ответом становится тихий щелчок двери и немая слеза, скатывающаяся по щеке.