Потерянный

Ричард не отставал от Рокэ ни на шаг… День обещал быть как минимум необычным, впрочем, все последние дни с того момента, как маршал перестал проводить их, наблюдая за тренировками стрелявших по телегам галерных артиллеристов, были нескучны. Во времяпровождении генеральского штаба наметилось явное разнообразие. Взять хотя бы занимательную поездку в Байябьянку. Ричард до сих пор не мог без смеха вспоминать лица фельпских вояк, когда те увидели сооруженные по приказу Алвы недогалеры. Ызарги, как верно заметил один из моряков… Рокэ был чертовски доволен и прижившимся к его творениям названием, и тем, как до моряков медленно, но верно стал доходить весь стратегический гений наемного главнокомандующего. Алва был неподражаем, и стоя рядом с Вороном, Ричард едва ли не лопался от гордости за своего хитрого и умного любовника. А еще так не к месту Дикону хотелось… Впрочем, он гнал прочь свои неуместные на скалистом берегу Байябьянки желания, мечтая о том, чтобы на славный Фельп поскорее опустилась очередная темная южная ночь. Что до самих новых галер, Дикон был полностью согласен с общим первоначальным мнением — серые, корявые уроды. Сегодня их, сопровождающих Алву счастливцев, ждало и вовсе нечто особенное. Они явились на галерный двор, который сплошь населяли каторжники. Рокэ планировал подобрать для нескольких Ызаргов гребцов из состава коренных, но опустившихся на самое дно жителей славного города Фельпа. В разумности этой идеи сомневались все: адмирал Джильди, посвященные в дело дуксы, генерал Муцио, даже Валме. Последний несогласно качал головой и морщил свой породистый нос при виде будущих сторонников. Не сомневался в задумке маршала только Дикон. Ричард знал, на какие невероятности способен его эр. Вспомнить хотя бы взятие Барсовых врат и выдумку Рокэ с размалеванными под Закатных тварей козлов. Вряд ли затея с каторжниками окажется менее интересной. Пока они шли через заполненный рабами двор, Ричард не глядел по сторонам, он не спускал глаз с Рокэ. На лице Алвы сейчас не было привычной насмешки, оно было серьезно и, можно сказать, возвышенно. Дикон удивленно наблюдал, как Рокэ совершенно спокойно и на равных разговаривал со стариком каторжником по имени Лоренсо, заверяя раба, что он верит в то, что тот был оговорен. Впрочем, дивились все. Марсель, так тот даже приоткрыл рот. А когда Рокэ вдруг обратился к отбросам фельпского общества с речью, смотреть на сопровождавших Алву людей было почти невозможно. Ворон говорил красиво, вдохновенно и очень правильно. Слова сплетались в прекрасный душевный порыв и мощный призыв, сопротивляться которому было очень сложно, да и бесполезно. Рабы замерли и устремили горящие взоры на благородного чужака, который призывал их постоять за свободу родного города, адмирал Джильди едва сдерживал слезу, Герард Арамона смотрел на маршала, широко распахнув глаза, Марсель стоял пораженный и тоже заметно тронутый… Ричард в который раз гордился. Рокэ, гордый и прекрасный, стоял под палящим солнцем и являл собой образ всего того, что прежний Окделл, будучи натурой излишне романтичной, бездумно ценил в людях превыше всего. Сейчас Алва был воплощением благородства. Вот только Дикон стал другим. Юноша любил своего Алву дерзким и уверенным в себе насмешником с репутацией мерзавца, удачливым потомком Леворукого, воплощением порока всего Талига. Этот героический порыв маршала и его пламенная речь так не сочетались с тем человеком, от которого Дикон был без ума… Но было одно небольшое обстоятельство, не позволяющее Ричарду, подобно остальным, усомниться в здравом уме своего эра. А потому, стоя рядом с пылким оратором, Дикон едва сдерживал ухмылку. В отличии от прочих спутников, начитанный и неплохо образованный герцог Окделл узнал слова, что так легко и искренне срывались с губ маршала. И от этого становилось легко и весело — Рокэ всегда останется Рокэ, особенно в тот момент, когда цитирует перед застывшей толпой рабов монолог из самой любимой Ричардом пьесы Дидериха.