Один за двоих

Шику пришлось долго уговаривать сходить к Матвеичу, собственно, и не к Матвеичу, а на гулянья по поводу удачного освобождения с рудника Кин-Крид трех десятков человек. Мы разгромили укрепления нарьягов за какие-нибудь полчаса и не потеряли ни одного бойца. Мальчик медленно шнурует ботинки. - Шику, поторопись. - Нар-одар, можно мне остаться? - Нет. Чего ты боишься? Не съедят же тебя, в самом деле. Он смотрит на меня с укором. Я, не подумав, ступил на очень тонкий лед. - Я хочу, чтобы ты пошел, хватит дичиться, пора привыкнуть к людям. - Здесь враги, «пустые», - огрызается Шику. - Прекрати, - осаживаю я мальчишку, - никакие они не «пустые», ничем не хуже нас с тобой, ты ж сам Сергея спас в Кин-Криде. - Я спас Нар-одара. Медленно выдыхаю, стараясь подавить злость: упрямства Шику хватит на целый караван верблюдов. - Пойдем, - я выхожу из избы, не оглядываясь. Через минуту нарьяг нагоняет меня, приноравливается к шагу. Нас встречают, как героев. На этот раз столы вынесли на улицу, широкие столешницы ломятся от пирогов и разносолов, а женщины не перестают таскать все новые блюда. Матвеич на своей колченогой табуреточке растягивает меха гармошки. Замечаю среди суеты Сергея с Костей, командир повстанцев выглядит довольным, и я знаю почему: вместе с рабами мы увели с рудника много оружия и даже старенький БТР. - Дан, а мы только тебя вспоминали, - крепко пожимает мне руку Сергей, - молодец, что сам явился и мальца привел. - Слыхали, с Крикхой третий день нет связи? - озабоченно спрашивает Костя. - Интересно, это политика или диверсия? - Конечно, политика, Костенька, - вмешивается вынырнувшая откуда-то Вера, - однажды в Оримском дворце правительства вырубился генератор. За три минуты, пока чинили, семь миллиардов фунтов со счета военной корпорации перекочевали в банковские книжки заинтересованных лиц. Думаете, диверсия? Нет, политика, ибо через месяц была объявлена вторая Аргоннская кампания. Пораженный, смотрю на нашу хозяйку: утром она разбирала и чистила винтовку, как заправский вояка, а теперь иронично рассуждает об особенностях военно-экономической политики Оримы. Женщина из лесного селения! Вера смеется, стягивая с головы платок, волосы у нее короткие, едва достают до плеч, но густые, гладко-черные, как смола. Где-то внутри заскреблись подозрения: на руднике Кин-Крид нас ждали, единственной, кто мог передать сведения о вылазке мятежников, была она. Не потому ли напросилась с нами… Мы садимся за длинный стол. Шику от неловкости глядит в скатерть, очерчивая пальцем расшитые цветы. Напротив нас - Таня, наряженная в смешное розовое платье, в накинутой на плечи шубке, гладит толстую серую кошку. Повстанцы и освобожденные звенят рюмками, празднуя свободу, их пламенные речи и взгляды наполняют простое слово необычайно острым, мучительно-счастливым смыслом. Я пригубливаю водки за свою собственную свободу - за скорое освобождение мира от двух бесчеловечных монстров: Алвано и Камфу. Потом все наваливаются на еду, за разговорами пустеют кувшины и блюда. Наступают ранние осенние сумерки. Сергей негромко беседует с одним из освобожденных. Танюшка, о чем-то шептавшаяся с Матвеичем, вдруг возникает предо мной. Толстая кошка выскальзывает из ее рук и мягко шлепается на землю. - Я приглашаю вас на танец, Дан, - голосок дрожит, будто девчушка вот-вот заплачет. Матвеич растягивает меха, мелодия разливается по опустевшему почти двору, и мне остается лишь согласиться. Поднимаюсь, она глядит снизу вверх, маленькая и решительная. Беру ее холодные ладошки, украдкой косясь в сторону командира повстанцев, моя ладонь опускается на девичью талию. Никогда еще я так не смущался, танцуя с девушкой, да и девушек таких нет в Ориме. А я больше не солдат прославленной имперской армии, а разыскиваемый международный преступник. Танюшка кусает губы и дышит так часто, будто задыхается. Странная какая, за месяц даже не заговорила ни разу, а тут… И что с ней делать прикажете? Еще одна пара присоединяется к нам - Вера и Сергей. Вальсируют красиво: командир - немного неумело, а хозяйка наша с неуловимой грацией светской женщины. Волосы ее свободно спадают на плечи, точеная шея изгибается в такт музыке. За ее домашним обликом я даже не замечал, что Вере едва ли больше тридцати. Сомнения терзают меня все сильнее, забываю даже о Танюшке, но девочка тут же напоминает о себе, доверчиво прижимаясь к моей груди. Черт! Только бы Сергей не заметил! В лесу темнеет. Музыка все льется, танцующих становится больше. Я смиряюсь с судьбой и, бережно придерживая Таню за талию, думаю о своем. Истошный крик выдергивает меня из путаных мыслей, как из сна. - Ты! Поганая нелюдь! Отпусти, тваааарь… Отстраняя Танюшку, бегу на крик, за мной еще кто-то (наверное, Сергей и Вера). Ох, не надо было оставлять Шику без присмотра! Ведь на минуту… Толпящиеся повстанцы пропускают меня. Возле опустевших, но еще не убранных столов, замер Шику - ссутулившийся, весь какой-то скрюченный, как испуганный котенок. Чуть дальше корчится здоровяк Гера, его тело неестественно выгнуто, руки и ноги вывернуты под невероятными углами. Гера орет благим матом, ярость его сменилась страхом, а ругань - нечленораздельным завыванием. Прыгаю вперед, обхватывая Шику за ноги обеими руками, подминаю мальчишку под себя. Спину, икры стягивает судорога, меня колотит, будто наступил босой ногой на оголенный провод. - Шику… это я, - выдыхаю с рвущимся из груди кашлем. Мальчик стонет сквозь стиснутые зубы - я сильно его прижал. Судорога отпускает и меня, и Геру. - Аааа, урод! - Гера воет, как бешеный пес. Встает с грозным видом, лицо перекошено, но на плечах у него повисают Костя с Федей. - Серега, эта нелюдь… Надо пристрелить его, че вы все стоите, это же дикий зверь! - Ты сам как зверь, - Сергей встает между драчунами, - мальчик без повода не полезет. - Дай, я сам его… - снова рвется Гера, разметав держащих его мятежников. - Не срамись! - сердито прикрикивает командир. - Мало чести ребенка убить! Иди, проспись, завтра поговорим. Только тут я понял, что Гера пьян, как говорят русы, «в дупелину». Его налитые кровью глаза бестолково шарят по толпе. - Да вы че, ребята? - изумленно роняет Гера, в сердцах машет рукой и нетвердой походкой бредет в темноту. Шику стоит, потупив глаза. Я взъерошиваю короткие волосы на его макушке, он тихо вздыхает. Мы направляемся домой, не оглядываясь, да никто и не пытается нас остановить. Раскуриваю сигарету, немного успокаиваюсь. - И чего ты взъелся на дурака этого? Позвал бы меня. Шику молчит, он кажется таким маленьким и одиноким. Как же ему тяжело тут, наверное, под ледяными ненавидящими взглядами. Не надо было оставлять его одного, знал же, парнишку любой может обидеть, а потом этому любому сильно не поздоровится. - Нар-одар сердится? - Да за что? - усмехаюсь я, - всегда хамам морды бил, бью и тебе советую. Лукавая улыбка озаряет хмурое лицо мальчишки.