Один за двоих

Взгляд человека в кадре похож на взгляд загнанного зверя, такое же пронзительное отчаяние прорывается сквозь ярость и боль. Выстрела не слышно, но в миг, когда пуля прошивает кости черепа, по лицу будто проходит тонкая нервная дрожь. Глаза стекленеют почти мгновенно, убитый опрокидывается на спину… Кадры из фильма… нет, документальные съемки, черно-белые, с пляшущей рябью… Неизвестный корреспондент заснял расстрел оккупантами связанных пленников, горящие дома, женщину, лежащую на обочине с голыми ногами и задранной юбкой, детишек двух и пяти лет, обессилевших от голода, и крупного стервятника, ожидающего неподалеку близкий обед. Монитор снова идет пестрой рябью: видно уже совсем плохо, как имперские войска врываются в дома и выносят оттуда все, что посчитают ценным... На сером асфальте Ходхольма растекаются черные лужи невинно пролитой крови... Запись прерывается, будто кто-то внезапно разбил объектив камеры. Свет включается так резко, что я на миг слепну. С трудом приходя в себя после чудовищных кадров, деревянной рукой тянусь к стакану воды. Я не узнаю бункера, где нахожусь, людей, сидящих рядом со мной за длинным полированным столом, и даже себя в сером мундире имперского флота. Передо мной на столе подшивка бумаг, рассеяно листаю ее, и постепенно до меня доходит... Военно-полевой суд. Начальник штаба, майор Вильямс, замполит Сото Григория и я (или ты?). Я удивительно спокоен в тот миг, когда моя рука подписывает смертный приговор двенадцати военнослужащим второго десантного батальона империи. Смертный приговор с отсрочкой до окончания боевых действий в Ходхольме. Вскакиваю в холодном поту, сердце колотится, будто пробежал десять миль в полной выкладке, футболка насквозь мокрая. В избе темно, даже воздух кажется черным и густым, как смог, я никак не могу отдышаться. - Что с тобой, Дан? - глухо звучит голос Веры из-за шторки. Я вскакиваю, босые ноги леденит мерзлый пол. - Вера, ты помнишь что-нибудь о Ходхольме? - кидаюсь к ней. Хозяйка уже сама выходит мне навстречу, завязывая пояс на байковом халате, зажигает свечу на столе. - Ты имеешь в виду восстание Огненной Девы или черную среду? - Я имею в виду год, год, когда в Ходхольме базировался второй десантный батальон! - ору я, как припадочный, будто от ее ответа зависит моя жизнь. - Январь 965-го, первый и второй десантный полки и 4-ая моторизованная дивизия направлены на подавление восстания Огненной Девы в Ходхольме. - Вера вынула откуда-то портативный ноут, нацепила на нос очки. - Конфликт был локализован, но партизанская война продолжалась до августа 966-го, вот, гляди. Двигаю к себе компьютер и остервенело роюсь в систематизированных военных сводках. Мне нужны все военные действия, в которых принимал участие второй батальон, командиром которого был ты. Двигаю курсор по строчкам: Буцалло - Шерли - Арбе - снова Буцалло - Ходхольм… Я ладонями сжимаю голову с глухим стоном. Неужели все эти годы ты знал Ромари Алвано? Неужели тебя с твоим с убийцей что-то связывало? Ты ничего мне не рассказывал о нем, впрочем, ты вообще мало что рассказывал, а я воспринимал тебя безотносительно твоей службы. Но военно-полевой суд приговорил Алвано к расстрелу… Ты приговорил его (или все-таки я?). Сижу, тупо уставившись в мерцающий экран. Вера, которую удивительным образом преобразили очки на переносице, с сочувствием кладет мне на плечо мягкую ладонь. - Кошмар приснился? - Да, кошмар… - Бедный мальчик, - тихо шепчет она, - это все контузия. Я не спорю. Да какая разница, что она там себе подумает, какое мне до них дело? - Танюшка крепко влюбилась, - невпопад говорит Вера. - А? - до меня с трудом доходит, о чем она. - Девочка места себе не находит из-за тебя. - Я-то тут причем? - Нравишься ей, вот причем. Ты мог бы начать все с начала, знаешь, ведь время лечит. - Лечит? - спрашиваю в крик. - Тебя вылечило? Ее ладонь исчезает с моего плеча. Пусть! Не хочу ничего, хватит, наигрался с Линой в идеальную семью. Кофе с тостами по утрам, воскресные пикники, бильярд в офицерском клубе, фальшь, фальшь, сплошная фальшь… - Это не про меня, Вера. Моя душа выгорела, я - каратель, и ничего не желаю больше, чем крови! - почти кричу я, а она тихо спрашивает: - Кто у тебя? - Брат. Именно в эту минуту я осознаю, как тяжело мне было молчать, держать все в себе и терпеть разрывающую нервы боль. У меня их, нервов, наверное, не осталось уже. Я начинаю говорить, память захлестывает меня с головой, каждое слово разжигает огонь в груди, плавится свинцом. Говорят, если выговоришься - станет легче. Неправда, мне легче не стало! Все осталось прежним, только о моей беде узнал еще один человек. И, глядя в глаза этого человека, - красивые синие глаза за бликующими стеклами очков - я чувствую себя не столь одиноким, как прежде. В отличие от остальных, Вера не унижает меня жалостью, наоборот, криво усмехнувшись, говорит: - Все это очень печально, но объясни, почему ты обвинил себя? - Я же говорил! - раздражаюсь я, мне кажется, что она невнимательно слушала. - В междумирье… - Я поняла про Штормзвейг, про Лину тоже… Но, Дан, - она разворачивает ко мне экран, где высвечена сделанная мной таблица дат, - вот оно - твое оправдание. - Что ты имеешь в виду? - Если б ты не поддался на провокацию, твоего брата выманили бы другим способом. Не смотри на меня так, я очень хорошо понимаю тебя. Нет, - твердо остановила она мои возражения, - ничего не говори. Он тебя любил… я думаю, и вряд ли хотел бы, чтоб ты лез в логово Алвано. - А больше некому, Вера, - отзываюсь я, - я один, один за двоих. Вера Строгова, вдова офицера, смотрит на меня странным задумчивым взглядом. С таким видом можно решать интегральное уравнение, записанное у меня на лбу. Потом встает и, отодвинув заслонку печки, достает кружку топленого молока и заботливо завернутые в полотенце ватрушки. - Выпей молока, и больше никакие кошмары тебя не потревожат. Давай, утром тебе рано вставать. На рассвете я забираюсь в скутер, меня провожают Вера и Сергей. Кроме них только Шику знает о моем рейде. Если кто-то сольет информацию, вычислить шпиона будет нетрудно. Солнце показывается из-за кромки леса, превращая его в розовый хрусталь. Шику спит, и я рад, что нарьяг не провожает меня, надеюсь, его никто не обидит в мое отсутствие, об этом я лично просил Сергея. Вера в последний раз проверяет встроенную в новый шлем камеру. Я подключаю каску к батарее костюма, и умная электроника послушно выдает на сканер параметры среды. Сергей кивает и стискивает мою ладонь. - Береги себя, Даня! - говорит он. - Помни, сроку тебе – неделя, не больше. Улыбаюсь и завожу двигатель - не сомневайтесь, я вернусь.