Один за двоих

- Значит, ушел? Мы с Сергеем и Таней устраиваемся на лавке в избе Веры. Хозяйка сооружает ужин, выставляя на стол тарелки и плошки, в середину - горшок с ароматными горячими щами. - Ушел, - сокрушенно отвечает Сергей, - пойми, Дан, мы пытались его остановить. Остановить?! Да разве можно остановить нарьяга? Надеюсь, он больше никого не убил. - Ребята догнали его, но подойти не смогли, стали стрелять по ногам… - командир вздыхает, опуская от стыда глаза, будто это он стрелял по ногам тринадцатилетнему мальчишке. - Он расплавил пули, а потом и ружья и ушел. - Никого не тронул? Сергей качает головой. Таня жмется к моему локтю. - Может, он пошел за тобой? - спрашивает она. - Нет, - говорю я, - я лгал ему, он посчитал меня предателем и ушел к своим. - Как так? Вкратце рассказываю им, как Шику принял меня за тебя и что я все это время поддерживал его заблуждение. Наверняка мальчик подслушал наш с Верой разговор ночью перед вылазкой. Где были мои мозги?! Лучше бы я откусил себе язык! Испуганно всплеснув руками, Вера восклицает: - Боже мой, Дан! Да ведь теперь он станет мстить тебе, причем с таким же фанатизмом, с каким прежде защищал! Сергей и Таня переглядываются с таким видом, будто мне только что объявили смертный приговор. А я представляю, как мальчишка идет по заснеженному лесу, путаясь в нелепом большом камуфляже. Каково ему возвращаться к своим после того, как убивал их на стороне мятежников? Что творится в его сердце после моего, как он, несомненно, решил, предательства? - Не будем об этом, - меняю я тему, - Матвеич рассказал, что войска Нарголлы перебазировались на юг? - Так и есть, - говорит Вера, снова открывает ноут и поворачивает ко мне, - они станут наступать отсюда, - тычет пальцем в нечеткий снимок со спутника. - Здесь сосредотачивается техника противника. Имперцы заняты сейчас у столицы. Зацепить с крейсера мы не можем: там много мирных поселений, так что почти стопроцентная вероятность, что нам придется встать заслоном на пути к диким землям. - И, Дан, - добавляет она, - командор спасся. Что-то насторожило Алвано, и он развернул эскадрилью. - Черт! - в сердцах мой кулак опускается на стол, тоненько дребезжат тарелки, - все-таки спасся, мерзавец! В такой вечер я больше не хочу ни о чем думать. Сергей предлагает сходить к Матвеичу, Танюшка глядит немигающими влажными глазами, и я соглашаюсь. Эта ночь - одна из последних спокойных ночей, скоро на нас обрушится огненный дождь, в котором практически невозможно выжить. Я планировал покинуть лагерь до решающей битвы, где упрямых мятежников, несомненно, разгромят, но теперь понимаю: не могу. Не могу уйти и бросить Танюшку, Веру, ребят, да и некуда мне идти. Алвано сам придет сюда, а уж я встречу, так встречу! Нас заждались. В жарко натопленной избе не протолкнуться, но для нас тут же находится место. Меня поздравляют, без конца произносят здравицы, разливая по стаканам мутный самогон. Я быстро устаю от шума, голова начинает ощутимо побаливать. - Давай, - Сергей предлагает мне рюмку, холодную, запотевшую, аж крупные капельки катятся по прозрачному боку. Вера подносит на блюдце ломтики соленых огурцов. - Ты же знаешь, я не пью, - с отвращением морщусь я. - За победу! - сурово произносит командир, так что отказаться невозможно. Опрокидываю в себя ледяную жидкость, но по пищеводу словно прокатывается комок огня. Давлюсь, закусывая хрустящим огурчиком, вытираю рот рукавом и вымученно улыбаюсь: - За победу! Все вокруг начинает расплываться, губы не покидает глупая улыбка. Мне совсем нельзя пить, просто ни грамма, я давно заметил. Меня немедленно посещают идиотские мысли, что жизнь прекрасна, а я способен свернуть горы. Залихватски подмигнув Сергею, делаю шаг к Тане и протягиваю руку. - Потанцуем? От искрящегося в глазах девочки счастья хочется зажмуриться, я ругаю себя последними словами, но отступать некуда. Матвеич с готовностью растягивает меха гармони. Рядом с ним крутится нелепый парень Аркашка, что-то громко рассказывает, смеясь невпопад. А Шику один в снежном лесу… - Дан, о чем ты думаешь? - шепчет Таня, прижимаясь ко мне. От ее пушистых волос пахнет хвоей и костром, лучших духов для девушки я не знаю. Сердце пытается вместить новые ощущения, трещит по всем шрамам, не в силах справиться. - О Шику, да? - Нет, - отвечаю, чтобы не расстраивать ее. - Тогда о чем? - допытывается Танюшка. - О тебе, ты очень красивая. Бог мой, куда меня несет?! Что она теперь подумает? «Молчи, идиот», - говорю я себе и прикусываю язык. Танюшка млеет, уютно устроив голову у меня на груди. Скоро женщины окропят слезами могилы, если будет, что окроплять и кому. Пусть радуется, пока есть чему. Мы вальсируем одни, почти все разошлись, в печи гаснет огонь. Наконец добряк Матвеич сжимает гармошку, она протяжно стонет и затихает. - Все, ребята, - улыбается он в усы, - спать пора, идите по домам. Оглядываюсь: все уже разошлись, даже Сергей и Вера. Танюшка берет меня за руку, мы выходим в темноту. Снег хрустит под ногами. Тихонько бредем до ее дома и останавливаемся на крыльце, я чувствую себя подростком, впервые пригласившим девушку в кино. - Зайдешь к нам? - с надеждой спрашивает Таня. Ей, как и мне, не хочется, чтобы вечер заканчивался. - Тебе спать пора, Танюшка, - провожу по ее волосам, она кривится: - Я не маленькая, могу и ночь не спать. Ведь ты же вернулся! Ты вернулся, а они тебя уже не ждали… Я одна ждала! - Спасибо тебе, солдату важно, чтоб его кто-то ждал. - Если нужно, - шепчет она, - я готова ждать всю жизнь, ты только возвращайся. Шику говорил, что ты бессмертный. - Он ошибся. Девочка качает головой, облачко пара вырывается из приоткрытого рта. Она ж замерзла совсем! - Нет, ты необыкновенный, ты побеждаешь там, где победить нельзя, и всегда возвращаешься. Ты - настоящий герой! Я отступаю назад. - Извини, Танюшка, устал. Перелет тяжелый был… сама понимаешь. - Понимаю, - серьезно соглашается она, - а завтра погуляешь со мной? Папа, конечно, потащит тебя смотреть укрепления, но хоть на часик приходи ко мне. Улыбаюсь. Мягкие губы девочки приоткрыты, пар изо рта завивается колечками. В груди щемит, я отступаю на шаг, медленно поворачиваюсь и ухожу. Танюшка провожает печальным и нежным взглядом, за который я сам себя ненавижу.