Один за двоих

Дверь не заперта, лишь накрепко закрыта, чтобы из избы не уходило тепло. Ныряю в душную темень и сразу прикладываю замерзшие ладони к сухому жаркому боку печи, по всему телу пробегают мурашки удовольствия. Греюсь и окончательно прихожу в себя. Стыдно, Дан, стыдно давать надежду девочке - ничего же не будет, только Танюшка напрасно потеряет покой. Стаскиваю куртку, рубашку, ботинки. Стоять босиком на прохладном полу удивительно приятно, особенно если спал в обуви несколько суток кряду. Иду к умывальнику и ополаскиваю лицо. Интересно, почему все привычные действия я нахожу сегодня такими новыми, необыкновенными, будто смотрю на вещи под другим углом? Близость смерти так действует? Надышаться жизнью, наглядеться на дорогих людей, сказать все нужные слова, унести за грань память о хорошем… Стою у окна, глядя на заснеженный лес. В низкое окошко видны только синие сугробы и гнутые ветки малинника, примыкающего к Вериной избе. - Дан, ты вернулся? - сонно спрашивает хозяйка из-за занавески. - Ты, наверное, голодный, сейчас встану. - Нет, не беспокойся, я совсем не голоден. Но Вера все равно встает. На ней домашнее платье, значит, ждала, легла, не раздеваясь. - Давай хоть чаю попьем. А хочешь… у меня домашнее вино есть, вишневое? - Нет, лучше чай. - Хорошо. Вера ставит большой закопченный чайник на печь, а сама садится за стол, подпирая щеку ладошкой. - У тебя челка на глаза лезет, - говорит она, - давай подстригу? - А ты умеешь? Она подходит ко мне, касается кончиками пальцев волос, они действительно отросли дальше некуда и сильно мешают. Руки Веры будто ненароком соскальзывают на мои голые плечи. - Ты очень красивый, Дан, по тебе, наверное, девчонки сохли? Ты же в Ориме родился? - Да, на Оливер-стрит, старый район. - Я бывала в Ориме, пару раз. Мне нравятся ваши парки, нигде больше во всем мире нет таких тихих скверов. Киваю, перед глазами Лонг-парк, в двух кварталах от нашего дома. Мы с тобой совершали утренние пробежки по его безлюдным аллеям. - И еще оримский стадион - гигантская воронка, я в первый раз боялась идти на игру, мне дали билет с местом на высоте чуть ли не под облаками. Оримский стадион самый большой в мире, он может вместить до двухсот тысяч болельщиков. Верхний ряд кресел вознесен на высоту десятиэтажного дома, но всем прекрасно видно, что творится на поле, благодаря почти полусотне мониторов. - Ты болельщица? - А то! Все любят оримский футбол! Ее ладони так и лежат у меня на плечах. Это становится опасно: Вера - не наивная Танюшка, у меня может не хватить выдержки. А она все понимает и будто даже добивается, чтобы я потерял контроль. - Давай потанцуем, Дан, - прямо просит Вера, совершенно ясно провоцируя меня. Я кладу руки ей на талию, и женщина тут же задает ритм сама, уверенными и привычными движениями хорошей танцовщицы. Странное действо, танец без музыки, захватывает нас. В темноте легко теряется ориентация, лунные блики мелькают перед глазами, только ощущение жара, стук сердца, путаные мысли. Все происходящее не реальнее полузабытого сна. Внутри поднимается темная волна первобытного инстинкта, одного из основополагающих: жажды обладания. Рука скользит по изгибу талии, другая гладит напряженную спину, сильное поджарое тело взрослой женщины чутко отзывается на прикосновения. - Вера, чайник кипит, - хрипло шепчу я, теряя самообладание. - Пожалуйста! - неожиданно измученным голосом молит она. - Еще чуть-чуть, я ведь почти поверила… Я резко отстраняюсь. - Поверила, что я - это он? - заканчиваю фразу за нее. Вера опускает руки. - Прости меня… мне было так хорошо… впервые за долгое время, - голос ее сбивается. Передо мной не та Вера, которую я знаю. - Хватит! - я отворачиваюсь, упираясь руками в подоконник. - Никто и никогда не заменит нам ушедших! Ты предаешь память мужа, представляя себе такое! Она мгновенно ощетинивается: - Ты лицемеришь, Дан! Будто не знаешь, как пусто и холодно по ночам! Как потихоньку сходишь с ума от видений! Как слепнешь от слез и согласен на все, лишь бы хоть чуточку согреться! Я думал, что меня никто не понимает, а оказывается, и у других то же самое: неизбывная, сверлящая душу боль. Каково Сергею, потерявшему жену и сына? Танюшке? Остальным… Вера опускается на лавку и замирает сгорбленная, положив руки на колени. Мне хочется обнять ее, но я не могу ТАК! Быть заменой кому-то, заведомо лучшему, напоминать о не случившемся счастье – это выше моих сил. Чайник разрывается от кипящей воды, снимаю его с печки и ставлю на стол. Вера приходит в себя, зажигает свет и принимается заваривать травяной чай. Будто ничего и не было. По избе плывет нежный аромат мяты и мелиссы. Мы оба успокаиваемся, старательно делая вид, что все произошедшее случилось не с нами. Пьем чай, дуя на кружки. Сначала молча, потом болтая обо всем на свете. - Вот ты давно здесь, Вер, скажи, что думаешь о феномене нарьягов? - Я думала, ты скажешь «магия», - иронизирует она. - Ха-ха! Ты мне еще про драконов или эльфов расскажи. - Без шуток, в штабе есть и такие, кто всерьез считает наров нечистью. - Глупости, - возражаю я, - Шику никакая не нечисть, его забрали из человеческого поселения и подвергли каким-то ритуалам, а скорее процедурам. Память мальчик почти потерял, потому и рассказать ничего толком не мог, но я думаю, дело в бесчеловечных манипуляциях, из-за которых нормальные дети превращаются в чудовищ. - Тебя бы в штаб, - качает головой Вера, - ты явно понимаешь больше, чем тамошние исследователи. - Если попаду к имперцам, меня расстреляют за измену, - усмехаюсь я. - Ты ничего не знаешь? Порталы с внешним миром перекрыты. - Как такое может быть?! - Понятия не имею, но это факт. Так что вряд ли о твоих подвигах знают в штабе под Нарголлой. Вот так новость! Неужели действительно не знают? Нет, не может быть: те двое камикадзе охотились за мной неспроста. - Дан, у тебя есть какой-то план? - Есть. - Какой, можно узнать? Я улыбаюсь, глядя ей в глаза, дую на горячий чай. - Идти до конца…