***
В холле горел один единственный свет от небольшого светильника при стене, свет слабый для того, чтобы осветить всё, чтобы увидеть всё. Назойливо шумел «болтающий» телевизор, отчего дверь покрылась рябью и, наконец, явила. Вниз по двери скользнуло нечто более тёмное, чем сама дверь — казалось бы, куда темнее? Чёрная клякса опустилась на пол и расползлась шире и шире, заливая собой пол, покрытый ламинатом. Как же он давно здесь не был. Мало, что изменилось, но вот, например, пол теперь под ногами не скрипел, являя острому взору тёмный шоколад покрытия, а телевизор, который сейчас не давал сосредоточиться, явно новый, потому что тот бы столько не прожил. Он безошибочно определил свой намечающийся путь, который давно выстроился неотъемлемым планом его жизни. Шаги не создавали шума отчасти потому, что он не шагал, а скользил; такой вид передвижения гораздо быстрее и незаметнее, хотя кто его увидит? Он бросил взгляд на лестницу, чуть выше и прислушился, мягко улыбаясь, конечно, он и её навестит. Грех не воспользоваться случаем. Он усмехнулся, сдерживая смех — случай… Иронично. Но ему пора; слишком долго оно было одно. Помутневшее зеркало еле-еле отразило едва уловимый полубесплотный образ.***
Вайолет недовольно смотрела в зеркало, заправляя пряди волос за уши, но, не выдерживая, она убрала их в бесформенный, но удобный пучок, чтобы не мешались; рукава трикотажной футболки закатаны до локтей, являя резкому и пронзительному свету светлые многочисленные шрамы. Хармон опустила голову, прерывая взгляд с отражением, и закрыла глаза, чувствуя прилив дурноты и вкус желчи на языке. Это снова начинается? Она подняла голову, тяжело смотря на себя, подмечая бледность, сравнимую с бледностью мертвеца, а потом всё же плеснула воду на лицо, похлопывая себя по щекам. Почему так тошно, несуразно и… страшно? Вайолет совершенно не знала, откуда этот иррациональный страх. Она — никогда — не боялась, никогда не боялась так. И от этого пуще страшно. Она сходила с ума? Ей хотелось ударить кулаком по стеклу, разорвав эту реальность, происходящее с ней сейчас на лоскуты, чтобы перестать себя чувствовать настолько беспомощно, одиноко и ненормально, когда в ничём мерещилось всё. Вайолет знала, что надо делать с таким своим состоянием, но прежде она вышла из ванной, собираясь спуститься вниз, чтобы взять пачку сигарет, оставленную в куртке, в которой она приехала из Бруклина. А ведь если посчитать, сколько прошло с момента переезда, то вышло совсем ничего, а если не смотреть на числа — то целая вечность. Вайолет решительно толкнула дверь своей комнаты, смотря в темноту коридора, из-за спины светил свет из её «обители». Прочь, прочь страхи, она — Вайолет Хармон, тьма не пугает её, тьма привлекает её. Влечёт её. Вайолет медленно, но решительно спустилась по лестнице, буквально ощущая, как тьма её обволакивала, но ей не страшно — ей нравилось, ей нравилась темнота, ей нравилась ночь, ей нравились сумерки… За это время, судя по звукам, отец успел переместиться, наверное, к себе в комнату, а может, в кабинет — на первом этаже гробовая тишина и непроглядная темнота. Первое, что поняла Хармон, она всё ещё плохо ориентировалась в темноте в этом доме. Последняя ступень пройдена, и Вайолет наугад шагнула вперёд, надеясь, не наступить так, чтобы не упасть. Она делала размеренные шаги, достигла по ощущениям кованой вешалки, протянула руку, но ладонь встретила не холод железа, а неизвестную гладкую поверхность; пальцы прокатились вниз, и Вайолет узнала под подушечками стекло зеркала; она нахмрилась, растирая влагу на пальцах. Запотело стекло? Вайолет провела пальцами ещё раз и точно — стекло сильно, очень сильно запотело. Хармон сдвинулась влево, дотягивается кончиками пальцев до куртки, нащупала карман и вытащила заветную почти полную пачку. Вайолет двинулась назад, повернувшись спиной к стеклу, где, если бы включили свет, отразились разводы, оставленные руками Вайолет, и мельчайшие капли воды, словно сначала провели холодом, а затем резко наступило тепло. По её расчётам она уже достигла лестницы, но нога попала не на то нужное место, и Вайолет неловко завалилась вправо, чертыхаясь, стараясь удержать равновесие, но ступенька скользкая, одни пальцы, держащиеся за периллу, не могли удержать Вайолет. Она чувствовала холод, но тут же бока подчинил ещё более яркий по ощущениям холод, поднявшийся до талии и плавно спустившийся вниз. Вайолет не сошла с ума, Вайолет действительно ощутила как-то нечто подхватило её, прошлось руками — а что может быть то, что так аккуратно, но в то же время крепко сжалось вокруг её стана? — по её телу, сжимая пальцы (?), Хармон явственно чувствовала силу этих пальцев. Вайолет уверена, что её что-то удерживало, что-то человеческое. Прошла едва ли пара секунд, но для Вайолет время остановилась: она чувствовала происходящее до малейшего полутона. Она точно могла сказать, что позади неё что-то есть — кто-то — но молчала, сохраняя хрупкое равновесие. Потому что каким-то необъяснимым образом тело изголодалось по этому, сердце алогично радостно билось этому, потому что происходящее казалось правильным. Нечто стало ещё ближе, Вайолет спиной ощутило тепло чего-то другого позади неё, пальцы ещё крепче сомкнулись вокруг её талии, а от чувственного поцелуя в шею подкосились ноги. Ей не показалось. Вайолет дёрнулась — оковы мгновенно спали, она не чувствовала чужих прикосновений — и щёлкнула по включателю, находящемуся параллельно лестнице. Ничего. Она одна посреди замершего и замолчавшего дома. Вайолет прикусила губу, искренне не понимая: что-то ведь было, верно? Она раздражённо щёлкнула по тёмной пластиковой кнопке, всё погрузилось в желанную темноту, а сама побрела обратно в свою комнату, кусая губы, до сих пор чувствуя обжигающие прикосновения.***
Дверь не скрипела, дверь не открылась, ничто не дало знать о его появлении — так было всегда. Чёрная-чёрная тень упала на письменный стол, где в беспорядке были разбросаны линованный лист и одна большая тетрадь, но на ней возвышался лэптоп, выключенный сейчас, спящий, как и его хозяйка. Пальцы пробежались по её вещам, пытаясь вобрать дух, характер, пропитанные ею, а это лучшее, что можно дать ему. В поле зрения попала открытая пачка сигарет, он тихо хмыкает, улыбаясь, — старые привычки не искоренишь. Табачный дым давно уже выветрился свежим ветром, впущенным через приоткрытое окно, а для того, чтобы оно не открывалось больше положенного, между рамой и створкой стоял старый истоптанный ботинок, несомненно, любимый. Ветер спокойно колыхал длинную прозрачную занавесь перед окном, вдувая ночные запахи и звуки, хотя за окном стояла гробовая тишина — всё насторожилось. Впервые, наверное, — он за этим не следил — ночное небо ясное-ясное, видны яркие скопища звёзд, и посреди этого сияющего полотна расползалась ясная, словно прозрачная от бледных тонов золотисто-серебристого света, луна. Он, наконец, обернулся, чтобы увидеть её. Она спала; укутанная в тёплое и лёгкое одеяло, но всё равно она мёрзала, это видно по тому, как она вся поджалась. И он не мог отказать себе в том, чтобы не подойти и не тронуть. Он никогда не мог себе в этом отказать, ибо она — его центр притяжения. Кровать не прогнулась, не скрипнула под его весом. Он невесомо провё по её лицу, едва касаясь кончиками пальцев бледной кожи. Очертил линию подбородка, дошёл до правой стороны лица, но возвратился обратно, трогая нижнюю губу, перебегая на верхнюю. Её губы приоткрылись, будто тянулись за лаской. Он сглотнул, сдерживая себя, а после встал, взял плед, неаккуратно закинутый на кресло, и укрыл её тёмной тканью. Он некоторое время наблюдал за тем, как она постепенно расслабляется. Она повернулась на спину, раскрываясь, больше не удерживая одеяло, ведь теперь пришло долгожданное тепло. И он позволил себе малую вольность: тронул её лоб губами, целуя, не желая расставаться. Но теперь они не расстанутся никогда.