Возвожу очи мои к горам

      Священник ушел, и я понял, что мы с Эдит остались совершенно одни в библиотеке. Прежде чем присоединиться к гостям, мне хотелось прийти в себя. Разговор с отцом Доу вывел меня из сонного равновесия, в котором я пребывал последнее время. Впервые за много лет я злился и не мог справиться со своими эмоциями.       Будь моя воля, я бы предпочел вообще забыть отца. Так я и делал долгие годы. Отец мог быть сложным умным образованным человеком – я этого не знал, да и не хотел знать. Я был знаком с жестоким эгоистичным самовлюбленным тираном. Важно ли, сколько прочел человек книг прежде чем избил свою жену? Оправдывают ли энциклопедические знания шрамы на спине у моей сестры? Я никогда не задумывался, каким мой отец был человеком и почему он поступал так, а не иначе. Разве может ребенок понять сложные мотивы человеческих поступков, да и должен ли он это делать?       Что я почувствовал, когда мой отец умер? Облегчение? Радость? Освобождение? Я не мог вспомнить. На тот момент он уже несколько лет не приезжал в Аллердэйл и стал для меня чужим человеком. То ли дело мать, с которой я был вынужден постоянно сталкиваться, и которая снова и снова подпитывала мою ненависть ежедневными наказаниями, упреками и придирками. Эдит почувствовала мое состояние, подошла ко мне и нежно обняла. Я хотел отвернуться, но она положила ладони мне на лицо и удержала.       - Томас, Томас, не горячись. Я уверена, что он не хотел обидеть тебя, - ее успокаивающий голос разозлил меня еще больше.       - Конечно не хотел. Знаешь, очень просто говорить о сложности человеческой натуры и всепрощении, когда ты сам с этим не сталкивался.       - Он священник, Томас, он сталкивался с еще более худшими вещами. Поэтому он так и говорит.       - Эдит! – начал я предостерегающе, но она как будто прочитала мои мысли прежде, чем я успел их высказать.       - Я знаю, что не смогу никогда понять, что значит жить с такими родителями. И мне очень жаль, что у тебя было такое детство. Но ни ты, ни я не можем это исправить. Сейчас я не хочу, чтобы прошлое разрушало тебя. Ты слишком мне дорог, понимаешь?       - Прости меня за эту вспышку. Я не сдержался, - я попытался взять себя в руки. Разумом я понимал, что Эдит права, но не сердцем. Что может знать священник или моя жена о том, что творилось у нас дома? После моих рассказов о детстве, Эдит сочувствовала мне. Но ни она, ни кто другой никогда не испытывали того, что испытал я. Сама боль не так страшна, как ее ожидание. День за днем я чувствовал ужас перед неизбежным насилием, которое принимало самые изощренные формы. По большому счету физическая боль довольно быстро проходит: синяки и ссадины заживают за несколько дней, растяжения за неделю, переломы за месяц. Душевная боль навсегда остается с тобой. Унижение от собственной слабости, беспомощность и невозможность дать сдачи. Как же я ненавижу отца и мать за то, что они сделали меня таким. Сделали меня безвольным, трусливым, слабым. Все, что я могу – закрывать глаза и делать вид, что ничего не происходит. Только между не видеть и делать вид, что не видишь – большая разница. Закрытые глаза не стирают память, и ты носишь эти воспоминания с собой. Всегда. Как Люсиль носила свои шрамы. Все это прячется в тебе и ждет своего часа, пока невзначай сказанное слово, невинный жест или случайный человек не напомнят тебе о прошлом и не вытащат эту боль наружу. Я даже не задумывался над тем, как глубоко и прочно сидит во мне мое безумное детство, пока священник не начал этот разговор. Как я мог верить, что у меня есть шанс начать с чистого листа? Оставить прошлое в прошлом? Смешно! Никогда они меня не отпустят. Не всегда со смертью человека можно поставить точку.       Мы рано ушли с приема. Было видно, что с каждой минутой Томас все больше и больше погружается в себя. Он так же улыбался, ухаживал за мной и говорил комплименты, но в его словах больше не было искренности. Он снова был далеко. С одной стороны, я винила в этом священника. Он завел разговор об отце Томаса. С другой – это мой муж воспринял разговор очень болезненно. Я не знала, что мне сказать или сделать, чтобы облегчить боль Томаса. Он прав, я не до конца могу его понять, ведь я всегда была любимым ребенком. Да, и у нас с отцом случались разногласия, но я всегда знала от него только заботу и ласку. Может, это и нужно Томасу? Любовь, забота и ласка, которые со временем вытеснят его боль и обиды? Сколько потребуется на это времени, если это вообще возможно?       По пути домой я снова вспоминала разговор со священником. Интересно, что отец Томаса искал в церковных архивах? Я и сама планировала как-нибудь туда наведаться. Почему бы не сделать это завтра? Да, мне надо встретиться с отцом Доу, но теперь не только из-за приведений Аллердэйла, но и ради Томаса.       Утром я решила избежать совместного завтрака. Быстро умылась, собралась и направилась в церковь. Отец Доу сидел на скамье и молился, но при моем появлении сразу же направился ко мне. Кажется, он ждал меня. После короткого приветствия, священник взволнованно начал говорить, будто продолжая вчерашнюю беседу.       - Возможно, я был не прав, когда завел с вашим мужем разговор о его отце. Мы с ним не были друзьями, но я священник, и мне хотелось защитить его.       - Что вы знаете о детстве моего мужа? - аккуратно начала я.       - Лишь слухи, но их достаточно. Давайте я лучше расскажу вам об Эдмунде.       - Эдмунде?       - Да, отца вашего мужа звали именно так. Вы не знали? – я отрицательно покачала головой. - Возможно, именно в этом и было его несчастье.       - О чем вы?       - Не уверен, что я должен рассказывать вам его историю. Кто я такой? – отец Доу вздохнул и задумался. Было видно, что он сомневается, и я не была уверена, решится ли он на откровенную беседу со мной.       - Вы знаете, вчера я увидел в вашем муже то же ожесточение, боль, надрыв, что были в его отце. Мне не хотелось бы, чтобы история повторялась. Мне кажется, вы очень мягкий человек, ваша доброта пойдет на пользу сэру Шарпу.       Про жителей Аллердэйла всегда ходили разные слухи. Я не знаю, насколько они были правдивы. Когда мы были детьми, мы не общались с сэром Эдмундом. Что общего может быть у сына священника и наследника Аллердэйла? Изредка я видел его в церкви. Мы встретились и разговорились намного позже, когда он приехал с семьей сюда погостить. Тогда он пришел ко мне в собор и начал расспрашивать меня об архивах. Не могу сказать, что он был приятный в общении человек. Он был высокомерен, и скорее требовал, чем просил. Но при этом он обнаружил огромные познания в истории собора, фактах о нашей местности. Его интересовало все. И я, как мог, помог ему в этом. Возможно, за это он меня немного зауважал и рассказал мне, что его назвали Эдмундом в честь предка, о котором ходят легенды. Еще с молодости я помню, как люди шептались о нем и его матери. Поговаривали, что после смерти мужа она целиком посвятила себя сыну, души в нем не чаяла. Считала, что ее сын будет великим. Знаете, леди Шарп, если человеку всю жизнь твердить о том, что он ничтожество, он и вырастет ничтожеством. Тут наоборот. Сэр Эдмунд рос с ощущением того, что он предназначен для некой великой цели. Уж не знаю, что эта была за цель, но связана она была напрямую с Аллердэйлом.       - Какие документы хотел видеть сэр Эдмунд?       - В то время его интересовали свидетельства о смерти и рождении в его семье.       - Зачем они были ему нужны? - я старалась задавать вопросы осторожно, чтобы не спугнуть своим явным интересом откровенность священника.       - Не знаю. Не такой он был человек, чтобы раскрывать душу перед простым священником. Но я уверен, что это связано с карьерами.       - Каким образом?       - Я делал для него выписки с датами. Он был весьма нетерпелив и большую часть времени сидел рядом со мной. Как только я находил имя, он вписывал его в свою бумагу. На ней была нарисована кривая с датами и объемами выработки глины.       - А вы не заметили, как были связаны эти графики?       - Заметил, - священник помолчал. - Самое большое количество смертей было тогда, когда вырастали объемы выработки глины.       - Что-то еще?       - Да, - он сделал еще одну небольшую паузу. - Большинство смертей были женские. После разговора с отцом Доу я медленно направилась в сторону гостиницы. Неужели мы с Эдмундом Шарпом ищем ответ на один и тот же вопрос? Это было бы слишком невероятно. Но ведь очевидно, что отец Томаса что-то подозревал или даже знал! Ведь каким-то образом он связал добычу глины и женские смерти! Но как это может быть связано? Эдмунд явно был осведомлен больше меня. Зачем он вообще взялся искать причину женских смертей в Аллердэйле? Узнаю ли я когда-нибудь, что им двигало? Его поиски заставили меня задуматься, каким же все-таки человеком был Эдмунд Шарп? Рыцарем в сияющих доспехах, спешащим на помощь? Избалованным богатым мальчиком? Жестоким тираном, издевающимся над своими родными? Восторженным исследователем? Прожигателем жизни, промотавшим все деньги? Кем бы он ни был, Эдмунд Шарп прямо или косвенно разгадывал загадку приведений Аллердэйла.       Я задумалась, стоит ли мне рассказывать о своих поисках Томасу. О приведениях, глине, женских смертях и самое главное о его отце. Нет, не сейчас, в этом я была уверена. Мой муж только ищет твердую почву под ногами. Разговор с отцом Доу сильно вывел его из равновесия, и, если я приду к нему с новыми фактами, это лишь еще больше смутит его. Не становлюсь ли я похожей на Люсиль с желанием оградить моего мужа от внешнего мира? Нет. Я не хотела опекать Томаса, как это делала она. Я всего лишь хочу дать ему время прийти в себя, чтобы он мог обрести спокойствие и уверенность. И все-таки, что же ты за человек, Эдмунд Шарп? Я вспомнила, как Томас рассказал мне о его последнем приезде в Аллердэйл, когда он отправился в Скофел-Пайк. Возможно, мне стоит последовать за ним? Возвести очи свои к горам. Да и Томас был не против туда съездить, возможно, это его развлечет.       Когда я вернулась в гостиницу, то поняла, что поездку придется отложить. Томас вновь был мрачен и задумчив, как в первые недели после смерти Люсиль. Я решила не тревожить его и подождать.